— И косу носилъ?
— Нѣтъ, косы не носилъ, а такъ барашкомъ завивали, да пудрой посыпали.
— Кто же? Другъ друга?
— Нѣтъ, солдатъ такъ не сдѣлаетъ; на это были особенные парукмахыры; завьетъ тебя парукмахыръ, натретъ голову саломъ, а послѣ мукой посыпетъ; кисти у нихъ такія были; возьметъ онъ кисть эту, обмокнетъ въ муку, наставитъ кисть на голову, да и толкаетъ кулакомъ по кисти, а мука-то на тебя и сыпется… Бывало завтра надо въ парадъ, такъ съ вечера начнутъ убираться… намажутъ голову саломъ, обсыпятъ тебя мукой, такъ спать-то и нельзя: муку оботрешь, волосики помнешь!.. Такъ и сидишь цѣлую ночь, и къ стѣнкѣ прислониться нельзя, и на руку не облокотишься!.. Да и муку-то покупали на солдатскія же деньги.
— Сами солдаты покупали муку?
— Нѣтъ, изъ солдатскихъ денегъ вычитали на муку, а покупало — начальство. Да и вся служба солдатская стала не та… Какая теперь служба? солдата никто не смѣй пальцемъ тронуть! Этого я не хвалю. У насъ, бывало, солдатъ учить можно было, а теперь какъ его выучишь? Бить его нельзя: какъ ему службу, нужду солдатскую укажешь? безъ битья рекрута въ настоящіе солдаты и не произведешь!
— Отчего же?
— Такъ, не произведешь.
— А солдату теперь лучше.
— Солдату? какъ можно! На половину… куда на половину!.. Третіей части прежней службы не осталось.
— Чѣмъ же сперва было лучше?
— Начальство было лучше.
— Чѣмъ же начальство было лучше?
— А всѣмъ, на что ни возьмешь! — Тогда были начальники крѣпкіе, твердые…
— Тѣ крѣпкіе начальники били солдатъ, а теперешніе, ты самъ говоришь, не бьютъ.
— Да и за солдата ни стоятъ.
— А прежніе стояли?
— Стояли!.. Теперь солдата поставятъ въ хату къ мужику, всѣ равно, что его и нѣтъ у тебя на квартирѣ… Да еще что? хозяину тотъ солдатъ воду носитъ, дрова рубитъ… Ну, а прежде — придетъ, бывало, на квартиру солдатъ, — спроситъ солдатъ чего, хоть птичьяго молока, хозяйка давай!
— Ну, а ежели нѣтъ у хозяйки?
— Гдѣ хочешь доставай хозяйка, хоть жаромъ духъ пускай, а солдату давай!..
— Что жъ, хозяева жаловались начальникамъ вашимъ? спросилъ я.
— Жаловаться?!.. Ну, этого не было!
— Отчего жъ?
— Ну, нѣтъ! жаловаться не ходили: пожалуется — хуже будетъ хозяину.
— Отчего жъ теперь солдаты такъ же дѣлаютъ?
— Попробуй-ка, теперь какой солдатъ то сдѣлать, такъ сейчасъ жъ начальнику, а отъ начальника теперь никакой заступы!
— А при тебѣ были другіе начальники? спросилъ я, когда тотъ пересталъ говорить.
— Всякіе были; я только одно скажу: старинные начальники — заступу дѣлали солдату — только за службу и спрашивали.
— А за службу спрашивали?
— За службу спрашивали. Былъ у насъ маіоръ изъ хохловъ же, изъ насъ;- ну, а на службѣ — держи ухо востро! — меньше двухсотъ палокъ и не отсчитывалъ…
— И любили его солдаты?
— Нельзя было не любить: своего ни за что солдата не выдастъ… А и лихой былъ командиръ: ничего не боялся, никого отродясь не трусилъ, хоть кто будь. Разъ мы пришли въ Петербургъ; привели насъ на какую-то улицу грязную; на этой улицѣ грязной сталъ смотрѣть насъ Аракчеевъ.
— А ты видалъ Аракчеева?
— Какъ не видалъ? Тутъ же на смотру былъ Аракчеевъ; тамъ былъ маленькій, черномазенькій, каржавенькій.
— Такъ что же Аракчеевъ на смотру?
— Пріѣхалъ это Аракчеевъ смотрѣть насъ… тогда къ царскому параду готовились… И то не такъ, и это не такъ! И то дурно, и кто не хорошо!..
— И Аракчеевъ ничего?
— На ту пору ничего; только вышли мы на Царицынъ лугъ; вышли наши армейскіе, вышла и гвардія. Пріѣхалъ самъ царь Александръ Павловичъ, и Аракчеевъ пріѣхалъ. Царь скомандовалъ, Аракчеевъ скомандовалъ гвардіи, да не ту команду объявилъ, — гвардейцы и перемѣшалясь. А тутъ маіоръ верхомъ на лошади… а и лошадка была плохенькая: такъ кобылка куцынькая… Майоръ-то перещеголялъ гвардейцевъ, — и своихъ армейцевъ выставилъ!.. — А тутъ подъѣхалъ царь. — «Спасибо, маіоръ, спасибо!» говоритъ царь маіору, — а Аракчеевъ такъ и остался.
— Такъ ничего маіору Аракчеевъ и не сдѣлалъ? спросилъ я разскащика.
— На ту пору ничего.
— А послѣ?
— Послѣ жъ чему-то привязался Аракчеевъ.
— А Аракчеева солдаты любили?
— Да Аракчеева никто не любилъ: ни великій князь Константинъ, ни генералы, ни солдаты.
— А въ сраженіяхъ Аракчеевъ каковъ бывалъ? спросилъ я. — Хорошъ?
— Аракчеевъ и въ сраженіяхъ не былъ ни въ одномъ.
— А ты бывалъ въ сраженіяхъ?
— Э-э! бывалъ! Я въ самое сраженіе-то почитай всю службу прошелъ.
— А въ какихъ же ты сраженіяхъ былъ?
— Да я всѣ кампаніи выслужилъ; и съ французомъ, и съ шведомъ, и съ туркомъ… Только съ французомъ больше всѣхъ войны у насъ было: сперва мы пруссаку помогали, а такъ война у насъ была съ французомъ но, какъ французъ Москву сжегъ; а такъ сами къ французу два раза ходили.
— И ты бывалъ?
— А какъ же? бывалъ!
— Такъ ты много-таки видывалъ?
— Видывалъ! Сперва говаривали: «бывалый человѣкъ: не изъ семи печей хлѣбъ ѣдалъ», а я про себя скажу: не въ семи царствахъ-государствахъ хлѣбъ ѣдалъ!
— Въ какихъ же ты царствахъ-государствахъ хлѣбъ ѣдалъ?
— А давай считать. Пруссаку помогали, у пруссака были, — это разъ; подъ турка ходили, турокъ — два; у шведа — три; какъ француза гнали, тутъ земель много прошли.
— Какія жъ тамъ земли?
— Тамъ много всякихъ: такъ Саксонія, Буварія, Австріяны — такъ, жемигульный народъ… Еще земли, гдѣ наша царевна Марія Павловна живетъ, — не велика земля, не большая, а хорошо живутъ… да тамъ много земель, и не пересчитаешь.
— Хорошо тамъ живутъ?
— Всяко бываетъ: кои хорошо, а бываетъ мои, что и дурно, а то и вовсе плохо.
— Гдѣ же плохо?
— Да вотъ хоть Австріяны.
— Австріяны плохо живутъ?
— Плохо! Сами то Австріяны, настоящіе, тѣ живутъ хорошо; а другимъ-то у нихъ ужъ очень плохо!
— Какимъ же другимъ?
— Ты развѣ не знаешь? Была Польша царство, а сосѣдомъ у Польши царства: Австріяны, Пруссакъ, да мы; сосѣди сговорились промежъ собой, да и расписали по себѣ Польшу. Такъ приписнымъ-то къ Австріянамъ, не настоящимъ, ужъ очень плохо! бѣдно живутъ!
— А прочія земли?
— Турокъ живетъ не хорошо; у тѣхъ повѣрья нехорошія.
— Какія жъ у нихъ повѣрья?
— У насъ Христосъ, Богородица, Николай Угодникъ, а у турокъ только и есть, что одинъ Мугамедъ.
— Какой Мугамедъ?
— У турокъ онъ самый и есть за всѣхъ. А такъ, распутный человѣкъ. «Вина», говоритъ, «не пей, а женъ сколько хочешь держи». Вотъ и вся ихъ вѣра; а турокъ ему одному только и молится!
— Только одному и молится?
— Одному! Вотъ еще шведъ не ловко живетъ; не то, чтобъ не хорошо, а такъ: за большимъ хлюстомъ не гонится, — ему этого же надо совсѣмъ.
— А другія царства?
— Тѣ хорошо живутъ. Вотъ что Букарія, что Саксонія, что земля, гдѣ живетъ наша царевна; живутъ — и Боже мой!.. Вотъ еще французъ…
— Какъ тѣ живутъ?
— Да вотъ я у француза два раза былъ, а больше полфунта хлѣба въ день и не съѣшь.
— Отчего?
— Того да сего хватишь — ну, и сытъ!.. фрукты разные… А вина простаго нѣтъ: все вино ренское!
— Ренское вино лучше нашего?
— Ренское лучше: выпьешь стаканъ, два, хоть и три — ни рукой, ни ногой не владѣешь, а не ошалѣешь, память не отшвибетъ. Нашей водки выпьешь два стакана — и память всю отшибетъ, и на другой день голова болитъ, а отъ ренснаго и голова не болитъ.
— Какая у васъ рѣка? спросилъ я переправлявшихся на паромѣ со мною козаковъ съ возами дровъ, подъ самымъ городомъ Погаромъ.
— Наша рѣка прозывается Судогость, отвѣчалъ мнѣ одинъ изъ нихъ: вода ужь очень сладкая, оттого я называется Судогостію.
— Я какъ-то въ тонъ не возьму; вода сладкая въ рѣкѣ, оттого и рѣка называется Судогостію.
— Вода сладкая, рѣку и назвали Сладостію; рѣка наша сперва такъ и называлась.
— Какъ же она теперь называется не Сладостію, какъ ты говорилъ, а Судогостію?