— Другой же разъ когда онъ былъ? спросилъ я Алексѣя Ѳедоровича, когда тотъ кончилъ разсказъ.

— Другой разъ Грозный царь былъ здѣсь въ Опсковѣ когда онъ былъ ѣхамши подъ Ригу воевать; подъ Ригу онъ ѣхалъ: на Изборьскъ, на Печоры. На то время въ Печорахъ архимандритомъ былъ преподобный Корнилій. Быль Грозный пріѣхамши въ Печоры; стрѣчалъ его съ крестомъ — иконами Корнилій преподобный. Благословиль его Корнилій, да и говоритъ:- „Позволь мнѣ, царь, вокругъ монастыря ограду сдѣлать.“ — Да велику ли ограду ты, преподобный Корнилій, сдѣлаешь? Маленькую дѣлай, а большой не позволю. — „Да я маленькую, говоритъ Корнилій преподобный: я маленькую: коль много захватитъ воловья кожа, такую и поставлю.“ — Ну, такую ставь! сказалъ засмѣявшись царь. Царь воевалъ подъ Ригою ровно семь годовъ; а Корнилій преподобный тѣмъ временемъ поставилъ не ограду, а крѣпость; да и царское приказаніе выполнилъ: поставилъ ограду на воловью кожу: онъ разрѣзалъ ее на тоненькіе-тоненькіе ремешки, да и охватилъ большое мѣсто, а кругомъ то мѣсто и огородилъ стѣной, съ башнями, — какъ есть крѣпость. Воевалъ Грозный царь Иванъ Васильевичъ Ригу семь лѣтъ и поѣхалъ назадъ. Проѣхалъ онъ Новый-Городокъ [17], не доѣхалъ Грозный 12 верстъ до Печоръ, увидалъ съ Мериной горы — крѣпость стоитъ. — „Какая такая крѣпость!“ закричалъ царь… Разпалился гнѣвомъ и поскакалъ на Корниліеву крѣпость. Преподобный Корнилій вышелъ опять встрѣлать царя, какъ царскій чинъ велитъ: съ крестомъ, иконами, съ колокольнымъ звономъ. Подскакалъ царь къ Корнилію преподобному:- „Крѣпость выстроилъ! закричалъ царь:- на меня пойдешь!“ Хвать саблей, и отрубилъ Корнилію преподобному голову. Корнилій преподобный взялъ свою голову въ руки, да и держитъ передъ собой. Царь отъ него прочь, а Корнилій преподобный за нимъ, а въ рукахъ все держитъ голову. Царь дальше; а Корнилій преподобный все за нимъ, да за нимъ… Царь видитъ то, сталъ Богу молиться, въ грѣхахъ отпущенія просить; сталъ царь Богу молиться, Корнилій преподобный и умеръ. Такъ царь ускакалъ изъ Корниліевой крѣпости въ чемъ былъ: все оставилъ: коляску, сѣдло, ложки… кошелекъ съ деньгами забылъ… Такъ испугавшись былъ… Послѣ того подъ Опсковъ и не ѣздилъ.

Въ этихъ разсказахъ мы проѣхали Житницкій дворь.

— Видишь сопочки [18]? спросилъ меня Алексѣй Ѳедоровичь, указывая на западный берегъ, тамъ батареи стояли: Литва подходила, такъ поставила, хотѣла Опсковъ взять; а наши поставили на этомъ берегу (на восточномъ) свои батареи и не пустили. Затѣмъ: нашимъ стоять лучше было: наши батареи стояли у самаго устья р. Камёнки… — А съ чѣмъ ѣхали? крикнулъ онъ мимо плывшей лодкѣ, въ которой сидѣлъ старикъ съ тремя бабами.

— Съ уклейкой, — отвѣчали съ лодки.

— А хорошо ѣли уклейку?

— Плохо!

— Почемъ покупали?

— По три копѣйки серебромъ за гарнецъ.

— А на Горкѣ рубль тридцать покупали (ассигнаціями за четверикъ)! Назадъ везешь?

— Назадъ!

— Это съ Будыжи мужикъ, сказалъ Алексѣй Ѳедоровичь, обращаясь ко мнѣ: у нихъ на Будыжи живетъ мужикъ, Платономъ Семеновымъ зовутъ, лѣтъ ему 120 будетъ, охотникъ по монастырямъ ходить; вотъ такъ ловецъ! Внуки у него съ сѣдыми бородами, ну, а противъ его не выйдутъ: пойдетъ у нихъ плохой уловъ; старый поѣдетъ на озеро самъ; пересмотритъ, переправитъ запасъ, — опять пойдетъ рыба… Смотри: правый берегъ Великой — песокъ, лѣвый — камень; крупный камень отбираютъ, теперь на чугунку много идетъ, а мелкій здѣсь остается. А песокъ нашъ въ Лифляндію на зеркальный заводъ возятъ; повезли было въ самую Калугу — да далеко, выгодъ мало.

Разговаривая мы проѣхали Загорицы, Неготь Куску, Писковицъ, Гладково.

— Знаешь, зачѣмъ это село зовется Гладково?

— За чѣмъ?

— Баринъ тутъ былъ такой щедривый, его и прозвали Гладкимъ, а по немъ и село стало зваться Гладково…. А тамъ будетъ Конско, а тамъ Овсище, а противъ Овсища Микольскій Волокъ, здѣсь была церковь;- церквище и теперь видно; а пониже церквища — какой-то погребъ. Сперва, старики говорятъ, лѣтъ 80 не больше, городъ былъ до самаго Овсища: лѣтъ 150 назадъ моръ былъ, много народу повымерло и стали селиться ближе къ собору…

— „Что ты каменьевъ по дну накидалъ! закричалъ вдругъ Алексѣй Ѳедоровичъ мочившему пеньку мужику:- а еще старостой зовешься!

— А! Алексѣй Ѳедоровичъ! отвѣчалъ тотъ:- какъ тебя Богъ милуетъ? —

— А дѣти гдѣ? что самъ мочишь пеньку-то?

— А дѣти въ городѣ, Алексѣй Ѳедоровичъ! тамъ и пьютъ, тамъ и закусываютъ….

— А вотъ Перино [19], продолжалъ Алексѣй Ѳедоровичь, когда мы проѣхали Подвишенье: сперва былъ монастырь Миколы Перинскаго; сперва было тутъ озеро, садъ. Уничтожили монастырь — куда что дѣлось… осталось одно церквище на сопкѣ! Вотъ Снятна гора, а на горѣ стоитъ Снятной монастырь, тамъ наши архіереи живутъ, — прибавилъ онъ, проѣхавъ Хотицы на восточномъ, и Манькино, Бацьковицы на западномъ берегу.

— Ты не знаешь, отчего гора называется Снятна гора? спросилъ я Алексѣя Ѳедоровича.

— Какъ отчего? отвѣчалъ онъ:- Здѣсь стоялъ монастырь: подступила Литва и сняла монастырь той [20]; а монахи заперлись въ церкви, — ихъ тамъ поганая Литва и сожгла. За тѣмъ и гора прозывается: Снятна гора. А видишь ты часовенку впереди, подальше отъ берега? подъ самой той часовенкой схоронены тѣ монахи, что въ церкви сгорѣли.

Незнаю, отъ того ли называется гора Снятна — Снятной горой, или нѣтъ; но она очень похожа на снятую гору, верхняя часть какъ-будто срѣзана очень ровно, снята.

— Гдѣ народъ чище живетъ? спросилъ я Алексѣя Ѳедоровича.

— Какъ то есть чище?

— На которомъ берегу, на западномъ или восточномъ, напр. дѣвки меньше шалятъ?

— На западномъ, по нашему въ Забраномъ Краю, народъ, какъ можно! гораздъ тише; а на нашемъ старомъ, хуже — баловливѣй; а въ Талабскѣ, или вотъ на Чудскомъ берегу, тамъ живутъ раскольники; дѣвки-то — лѣтъ по четырнадцати, по пятнадцати ходятъ кирпичи рѣзать; какъ пошла — такъ и загуляла!..

— Неужели всѣ дѣвки?

— Гдѣ же ты найдешь такую землю, что всѣ дѣвки гуляютъ? Много дѣвокъ гуляютъ — и то плохо! Хозяйскія дѣвки смирно живутъ; а работницы… подобьется хозяинъ, хозяйскій сынъ…. а то къ хозяйской работникъ какой… Какъ можно всѣ?! Былъ одинъ только, одинъ городъ Содомъ-и-Гоморъ, и тотъ Богъ гнѣвомъ наказалъ…

— Порченыхъ у васъ много?

— Порченыхъ, говорятъ, было довольно, только на моей памяти не было: старые попы заклятіе дѣлали: волхвы и поотстали отъ своихъ дѣловъ. Даютъ женщинамъ лекарство, дѣвкамъ еще, чтобъ любила… Сколько здѣсь острововъ было! продолжалъ, спустя немного, Алексѣй Ѳедоровичъ, а теперь вотъ только три: Длинный, Солодожный, да Кусовка, гдѣ сѣно монастырское; еще подъ самымъ подъ Опсковомъ Степановскій Лугъ; вотъ и всѣ. А острова большую помогу дѣлаютъ: перегонятъ на тѣ острова скотъ, лошадей; а то на лодкахъ перевезутъ; такъ ни пастуха, ни пастушки [21] никого не надо…

Чѣмъ ближе подъѣзжаешь ко Пскову, тѣмъ гуще-и-гуще растетъ трава по Великой, отъ которой подымались на поверхность желтенькіе, очень красивые, маленькіе цвѣточки.

— Здѣсь-то рыбы! заговорилъ Алексѣй Ѳедоровичъ: здѣсь-то рыбы: тою травой рыба питается. А поймать нельзя: въ тинѣ весь запасъ изорвешь, а ничего рыбѣ не сдѣлаешь!.. ни одной поймать нельзя; удочкой — и то нельзя.

Я спросилъ у своего спутника, находятъ ли тутъ гдѣ клады около Пскова.

— Находятъ, только въ руки не дается: нашъ Сыренскій (т. е. изъ деревни Сыренской) ѣхалъ на лодочкѣ здѣсь ночью около Вонючаго Ручья; видитъ на Волокѣ свѣча теплится, — онъ спрыгнуль съ лодки, да туда; видитъ икона Божіей Матери, а передъ иконой свѣча теплится, а внизу больше 100 бочекъ золота; Сыренскій-то захватилъ сколько смогъ, да въ лодку. Сидитъ въ лодкѣ, да и думаетъ, что мало взялъ; думалъ, думалъ — пошелъ въ другой разъ, принесъ и другой разъ, — все мало; пошелъ въ третій, — взялъ въ третій, принесъ въ лодку, хотѣлъ ѣхать… Какъ наскочитъ не наша сила, стала лодку пружить [22]…. тотъ туда-сюда; пружитъ, да и полно!.. „А, пропади ты, нечистая сила!“ сказалъ онъ съ сердцовъ. Какъ сказалъ онъ то глупое слово, и нечистая сила и золото, все пропало! Смотритъ: и самъ стоитъ на кряжѣ [23]: нечистая сила напустила на него, ему и казалась вода!…