— „А эта грязь бываетъ, ваше степенство, когда ледъ неблагополучно станетъ: въ большіе вѣтры станетъ озеро, дѣлаются бугры льду съ газу и борютъ невода, такъ бываетъ, что невода ночуютъ подо льдомъ: назадъ вытягиваютъ, а то сперва вытянутъ одно крыло, а послѣ другое“.

— Ну а, выбравши день, у кого собираются? спросилъ я. Да и когда же день тотъ назначаютъ?

— „А назначаютъ тотъ день у насъ зимніе ловцы, какъ только озеро станетъ, продолжалъ Леонтій Ивановичъ; всѣ сходятся къ большому ватаману, затопятъ свѣчу, выпьютъ винца, пообѣдаютъ, все тѣмъ же порядкомъ, какъ и прежде, и съ того часу ватаманъ большой полный хозяинъ, хоть до полусмерти убьетъ кого: никто до поры до времени не смѣй слова оказать. Пообѣдаютъ и поѣдутъ на озеро. Въ этотъ день они только одну тоню исдѣлаютъ: своего счастья попытать; да и рыбу ту не продаютъ, сами съѣдятъ. Послѣ того уже ватаманъ скажетъ день, въ который скопляться на настоящій ловъ. Соберутся и поѣдутъ. Закинутъ тоню, вынутъ. Большой ватаманъ сказано всему хозяинъ: вынуть тоню, онъ и скажетъ мокряку, за сколько ее рыбакамъ, отдавать; мокрякъ и не смѣетъ ее дешевле опустить.“

— Мокрякъ кто такой? спросилъ я моего разскащика.

— „А мокрякъ изъ нихъ же бываетъ, по очереди, отвѣчалъ онъ. «Нынче одинъ мокрякъ, завтра другой, всѣ бываютъ, окромѣ ватамановъ и рѣльщиковъ; для того, нельзя имъ у себя денегъ держать. Какъ скажетъ ватаманъ мокряку цѣну, тотъ дешевле не можетъ продать, дороже — лучше для всей братіи, — дороже — продавай» А коли рыбаки ватаманской цѣны не дадутъ: мокрякъ ночь ночуй, не дадутъ на другой день — другую: на третій день только съ озера можно эту рыбу свезти. Самъ ватаманъ не можетъ: отъ того что…. ну, да это послѣ. Вотъ какъ мокрякъ продастъ рыбу, деньги возьметъ у рыбаковъ, и пойдетъ къ братіи на другую тоню. Другую тоню, если бываетъ, онъ же продаетъ; сколько тонь закинутъ въ тотъ день — во всѣхъ онъ мокрякъ и всѣ деньги себѣ подъ сохранъ беретъ. Ватаманъ себѣ ни гроша не оставляетъ. Даромъ хоть отдавай всю, пока ватаманомъ, — никто слова сказать не скажетъ, только денегъ брать не можетъ.

— Да какъ же такъ? Ну онъ сойдется съ какимъ нибудь обманщикомъ, будетъ говорить, что даромъ отдаетъ, а съ него будетъ деньги брать? спросилъ я.

— «Этого на братіи сдѣлать нельзя,» убѣдительно сказалъ Леонтій Ивановичь, а почему этого сдѣлать на братіи нельзя, не сталъ онъ и разговаривать объ такомъ, по его мнѣнію, невозможномъ дѣлѣ.

— «Какъ скопится у ловцовъ много денегъ, большой ватаманъ и велитъ расправѣ быть. Скопятся. — Большой ватаманъ сядетъ за столъ, а всѣ ловцы стоятъ. Большой ватаманъ и скажетъ: „У тебя столько-то денегъ!“ Этотъ ловецъ, къ которому тѣ слова были, ему подаетъ деньги. Ватаманъ приметъ и положитъ на столъ. Тамъ у другаго спроситъ, возьметъ и тоже положитъ на столъ. Оберетъ у всѣхъ, кто въ мокрякахъ былъ, и всѣ деньги тѣ на столѣ лежатъ. Ватаманъ при всѣхъ пересчитаетъ деньги. Всѣхъ денегъ къ примѣру двѣсти рублей; изъ этихъ денегъ за кнѣи можно отложить сто что-ль рублей, на церковь Божію столько-то, за прогулы [13] столько, на водку, если ловъ былъ хорошъ! И никто ему на то ни слова не скажетъ, хоть всѣ деньги пропить велитъ! Отложивъ сколько надо, ватаманъ дѣлитъ всѣмъ ловцамъ: на ловца съ лошадью двѣ части, а на пѣшаго одну, и отдаетъ тѣ деньги кажинному ловцу самъ въ руки, и себѣ оставляетъ равную часть. Такія-то расправы бываютъ во всю зиму до четверга, пятницы, или субботы на масляной. Тогда ватаманъ велитъ быть большой расправѣ. Большая расправа бываетъ такая же, какъ малая, только большой ватамавъ отсчитаетъ на той большой расправѣ деньги, коли остались что, да этого и не бываетъ, за кнѣи, да за снасти, а на водку не откладываетъ, а послѣ скажетъ: „надо на церковь Божію отложить!“ Если хорошъ былъ въ ту зиму ловъ, отложатъ больше: бываетъ рублей пятнадцать, а бываетъ и по рублю, и тѣ деньги отдаютъ попу, на Святой недѣлѣ, на церковь. И на то ему никто не говоритъ ни слова; развѣ какой изъ другаго прихода, такъ скажетъ; „дай мнѣ, ватаманъ, мою часть, не хочу я своей церкви обижать!“ Ватаманъ и отдаетъ ему часть, а тотъ отнесетъ деньги эти въ свою церковь, а спорить не смѣетъ. Какъ только кончится расправа, ватаманъ встанетъ, да и спроситъ: „хотите ли, братцы, на тотъ годъ со мною рыбу ловить?“ Если онъ не хорошо, имъ служилъ, всякъ ему свою правду выскажетъ, разберутъ неводъ, всякъ свою сѣть, кнѣю, снасти продадутъ, деньги раздѣлятъ и разойдутся. Колижъ все было ладно, ловцы ватамана поютъ водкой, а ватаманъ подноситъ всей братіи. Гульба пойдетъ такая, что и Боже мой! На тотъ пиръ никому, кромѣ той братіи, и придти нельзя; развѣ когда большой ватаманъ позоветъ… Пройдетъ масляница, — въ понедѣльникъ на первой недѣлѣ зубы полоскать; да такъ наполощутся, что во вторникъ, кто и въ среду опохмѣляться надо! Кончится гульба, ватаманъ скажетъ: опять выѣзжать. Опять выѣдутъ на озеро и ловятъ пока забереги [14] пойдутъ, съ тѣмъ же ватаманомъ, коли хорошо служилъ, — а нѣтъ, такъ съ новымъ, которому обѣщались на зиму. Пойдутъ забереги и разойдутся до зимы, а зимой ужъ приходятъ къ ватаману своему.»

Простившись съ Леонтіемъ Ивановичемъ, я хотѣлъ ѣхать на озеро посмотрѣть ловцовъ на мѣстѣ, да въ субботу былъ Николинъ день, вчера воскресенье; нынче не поѣхали.

— «Заворожка вышла», говорили мнѣ: «такъ, братецъ ты мой, отдѣлаютъ, что на десять цѣлковыхъ во всю недѣлю не наловишь; знамое дѣло: ловца тоня кормитъ, такъ одинъ другова и боится; вотъ и положили ѣхать завтра; всѣ и остались, да и гуляютъ.»

Въ самомъ дѣлѣ, гульба идетъ страшная, человѣкъ болѣе полутораста по улицѣ поютъ пѣсви и ѣздятъ на ловецкихъ лошадяхъ.

На канунѣ я нанялъ лошадь съ проводникомъ ловцомъ, который чѣмъ свѣтъ разбудилъ меня, и мы вышли съ нимъ на улицу.

Почти передъ самымъ солнцемъ съѣхались на улицѣ въ Спасо-Пископцѣ три двойника. Каждый двойникъ стоялъ отдѣльно отъ другаго, и я сталъ около одного изъ нихъ, именно того, къ которому принадлежалъ мой провожатый. Большой ватаманъ подъѣхалъ, посмотрѣлъ на всю братію и не спѣша, степенно, спросилъ:

— «Всѣ наши здѣсь?»

Ловцы переглянулись другъ на друга, и тоже не спѣша отвѣтили ему голосовъ въ шесть-семь: «Всѣ!»

— «Ну, съ Богомъ!» сказалъ ватаманъ, снялъ шапку, а за нимъ и вся братія перекрестились нѣсколько разъ на востокъ, сѣли и поѣхали. Большой ватаманъ впереди, малый за нимъ, тамъ два рѣльщика и у каждаго изъ нихъ по пѣхарю, а за ними на четырехъ лошадяхъ ворота съ воротильщиками, на двухъ лошадяхъ съ кругами (толстыми веревками, сложенными въ круги), на шести лошадяхъ невода. Въ одно время съ ними отправились и другіе двойники, въ такомъ же порядкѣ, какъ и первый.

По отъѣздѣ, ловцовъ я съ своимъ товарищемъ пошелъ пить чай и на этотѣ разъ самъ хозяинъ попросилъ меня подождать самоварчика: «изъ кубика-де вода будетъ не такъ-то хороша.»

— Скажи пожалуста, спросилъ я своего проводника за чаемъ, издалека пріѣхали эти ловцы?

— «Да изволишь видѣть, ваше степенство, всѣ поозоры, кто ловцомъ, т. е. кто рыбу ловитъ, а кто рыбакомъ — кто рыбу покупаетъ; только всѣ въ озерѣ, всѣ озеромъ живутъ. А зимніе двойники на этомъ берегу, отъ Юрьева до Ретли [15], а надъ всѣми иим Спасо-Пископецъ: сюда всѣ рыбаки скопляются.»

Напившись чаю, мы поѣхали на озеро. Ильмень въ полую воду подходитъ къ самому Спасо-Пископцу, а сильною водою и берега подмываетъ; въ послѣдніе двадцать лѣтъ около Спасо-Пископца отмыло сажень на двадцать. Старики помнятъ берегъ на версту дальше нынѣшняго. Когда вода сойдетъ, — до озера версты двѣ. Зимой нельзя замѣтить, гдѣ начинается озеро: такъ пологи берега.

— А какая вода лучше для ловцовъ, спросилъ я своего спутника, сильная или малая?

— «Какъ можно!» отвѣчалъ онъ: «въ малую воду рыба лучше ловится: рѣки мелѣютъ, рыба и сваливается въ озеро; а въ сильную — вся по рѣкамъ разойдется, да въ рѣкахъ почитай все лѣто и живетъ; для насъ зимнихъ двойниковъ все едино, а для лѣтнихъ гораздо, гораздо хуже.»