На слѣдующей станціи насъ не пустили въ станціонный домъ. Почему? — мы не знаемъ: ѣхали мы, кажется, въ дилижансѣ, и на почтовыхъ лошадяхъ. Здѣсь же потеряли мы одного пассажира; онъ пошелъ въ ямскую избу закурить папироску, да и пообогрѣться немножко, а какъ здѣсь не подаютъ сигналовъ, и пьяный кондукторъ не смотритъ — всѣ ли пассажиры, то онъ съ папироской во рту вышелъ изъ избы, въ ту минуту, когда экипажъ уже тронулся. И этому господину предоставили удовольствіе бѣжать версты двѣ, и кричать сколько ему угодно: нашъ дилижансъ такъ стучалъ и дребезжалъ, что ничего не было слышно. Несчастный господинъ, имѣя полное право бѣжать еще далѣе, воротился однако на станцію, размышляя такъ: догнать не догоню, а назадъ идти будетъ дальше. Пріѣхали въ Новгородъ въ четвертомъ часу, хоть и обѣщались привезти въ первомъ.

— Извольте выходить!

Мы всѣ выскочили, кондукторъ сталъ стучаться въ гостинницу. Гостинницу отперли и мы услышали голосъ:

— „Нумеровъ нѣтъ!“

— „Пойдемъ въ новую гостинницу“, предложилъ кондукторъ: „тамъ гостинница того же хозяина.“

Мы туда — тамъ тоже услышали: „нумеровъ нѣтъ!“

— „Теперь, господа“, сказалъ кондукторъ: „извольте идти куда хотите, нумеровъ нѣтъ: здѣсь ночевать негдѣ!“

Представьте себѣ мое бѣдственное положеніе: въ незнакомомъ городѣ, въ четыре часа ночи, на улицѣ, съ кучею вещей. Что бы вы стали дѣлать? Подумавъ немного, я приказалъ кондуктору везти себя къ графу Г., т. е. содержателю полезнаго заведенія дилижансовъ. Это немножко удивило кондуктора.

— „Да вы знакомы съ нимъ“? спросилъ онъ меня.

— Нѣтъ не знакомъ.

— „Такъ за чѣмъ же ночью идти къ нему?“

— Какъ за чѣмъ? ночевать.

— „Ночевать въ конторѣ можно.“

— Можно? Такъ отъ чего же ты меня прямо не провелъ въ контору?

— „Помилуйте, я вамъ предлагалъ, да вы не хотѣли….“

И солгалъ кондукторъ, вовсе и не предлагалъ, а всячески старался спровадить съ рукъ поскорѣе.

Приходимъ въ контору: прекрасный номеръ, гдѣ рѣшительно ничего не напоминаетъ конторы, а просто — нанятой номеръ для проѣзжающихъ. На другой день въ контору пришелъ нашъ забытый путникъ, взялъ вещи, разсказалъ про свое горе и ушелъ.

Изъ этой повѣсти можно вывести слѣдующее нравоученіе: если хочешь сдѣлать пользу, дѣлай самъ; если увидишь, что въ томъ дѣлѣ, за которое взялся, ты дуракъ, — брось: и тебѣ будетъ дурно и другимъ плохо; самъ будешь работать, да будешь знать толкъ въ дѣлѣ — будетъ хорошо; заставить же пьянаго холопа дѣлать добро для спасенья барской души — довольно трудно.

Познакомился съ И. К. Купріяновымъ и Н. К. Отто, учителями гимназіи, и съ Отто ѣздилъ вчера по Новгороду. Городъ по плану выстроенъ! Пригородъ чрезвычайно похожъ на кладбище, усѣянное памятниками. Умерла воля новгородская, остались одни памятники, да и тѣ по возможности испорчены. Не стану вамъ говорить о новгородскихъ древностяхъ, — вы найдете много описаній; но разскажу вамъ, что я чувствовалъ при осмотрѣ ихъ. Сперва мы поѣхали въ здѣшній Кремль. Рядомъ съ Св. Софіею стоятъ присутственныя мѣста, извѣстной казенной постройки, а между ними стоитъ что-то въ родѣ тѣхъ верстовыхъ столбовъ, которые торчатъ на шоссе подъ Москвой. Это изволите видѣть „памятникъ.“ Что долженъ напоминать этотъ памятникъ, право не знаю, спросить даже не хотѣлось. Послѣ уже я узналъ, что этотъ памятникъ поставленъ за 12-й годъ дворянами. Изъ Софіевскаго собора мы пошли въ грановитую палату. Трудно вообразить себѣ, что нибудь свѣтлѣе, радостнѣе этой палаты. Эта палата — палата пиршествъ Новгородцевъ у своего пископа. Но образованные люди и ее не оставили въ покоѣ: передѣлали ее на церковь, и иконостасомъ отгородивши часть, какъ бы отрѣзали кусокъ отъ цѣлаго, да и украсили по своему. „Сперва она была росписана попроще“, сказалъ мнѣ провожавшій монахъ, „а теперь разукрасили получше.“ Но все таки не могли испортить, какъ ни старались!

Еще мнѣ поправился разсказъ священника въ Никольскомъ соборѣ про очень древній образъ Николая Чудотворца.

— „Эта икона, какъ стоитъ, такъ и должна стоять; принять ее никакъ невозможно: печать консисторская къ ней приложена. Сія икона много чудесъ дѣлаетъ, да „власти“ не дозволяютъ….“

Раскрылась рука Господня и Новгородъ долженъ пасть! Вы, вѣрно, знаете, что когда росписывали Софійскую церковь, то писцы, написавши Христа съ благословляющей рукой, увидѣли на другой день по утру руку сжатую; писцы поправили — на другое утро тоже. Наконецъ они услыхали голосъ: „писцы, не пишите меня съ благословляющей рукой; напишите съ сжатой дланью; въ этой рукѣ я держу Новгородъ! — когда раскроется рука — падетъ Новгородъ.“ Это преданіе мнѣ разсказалъ одинъ здѣшній мѣщанинъ, и прибавилъ: „ручка уже стала разжиматься; больше половины разжалась…“ Часто случается, что въ церкви кромѣ попа да дьячка народу нѣтъ. Но въ Великомъ Новѣгородѣ этого не хотѣлось бы видѣть: мы, ѣздивши по церквамъ во время вечеренъ, находили всѣ церкви пустыми, а въ одной изъ самыхъ древнихъ церквей, въ церкви Спаса, и попа не нашли: попъ пошелъ, кажется, въ острогъ служить; видите, этотъ попъ служитъ и здѣсь, и къ острогу прикомандированъ.

Вчера я выѣхалъ изъ Новгорода на биржевомъ извощикѣ съ И. М. М., который проводилъ меня до Ракомы [6].

Пріѣхавъ въ Ракому, извощикъ остановилъ лошадь у своего знакомаго мужика, а самъ пошелъ съ нами на посидки.

„Войдете, господа, Богу помолитесь, предупредилъ онъ насъ на пути въ избу, въ которой были посидки.

Мы вошли, изба была просторна, въ ней не было ни одного стола; близь передняго угла горѣлъ свѣтецъ съ лучиною, кругомъ стѣнъ по лавкамъ сидѣли дѣвки, до двадцати пяти, и всѣ за пряжей. Дѣвки были одѣты въ сарафаны и повязаны пестрыми бумажными платками по Московски: свернувъ платокъ косынкою и подвязавъ подъ подбородкомъ.

— Здравствуйте, красныя дѣвушки, сказали мы помолясь Богу.

— „Здравствуйте, молодцы хороши!“ отозвались въ отвѣтъ однѣ изъ нихъ.

— „Милости просимъ,“ проговорили другія, продолжая прясть.

— „Надо дѣвушкамъ свѣчей купить! сказалъ въ полголоса извощикъ.

— Сколько? спросили мы.

— «Да сколько хотите: какая дѣвушка понравится, той и затопите.»

— Намъ всѣ нравятся; можно всѣмъ затопить?

— «Это еще лучше: значитъ моя посидка понравилась.»

Мы дали нашему наставнику три рубли и велѣли купить пять фунтовъ свѣчей шестерику. Онъ побѣжалъ.

— «Садитесь, молодцы хороши, къ нашимъ дѣвушкамъ» сказала одна дѣвка побойчѣй другихъ.

— Позволь мнѣ около тебя сѣсть, проговорилъ я, подойдя къ одной дѣвушкѣ.

— «Садись, родненькій, садись», отвѣчала она, не много подвигаясь, чтобъ дать мнѣ мѣсто.

Между тѣмъ нашъ извощикъ принесъ свѣчей.

— «На-те вамъ свѣчи и сдачу, сказалъ онъ подавая мнѣ и то и другое. Свѣчи пять фунтовъ стоятъ цѣлковый, вотъ вамъ два рубли».

— Затопляй свѣчи, отвѣчалъ я, принимая сдачу.

Тотъ подошелъ къ свѣтцу, въ которомъ горѣла лучина, зажегъ пукъ свѣчей и, подходя къ дѣвушкамъ, передъ каждой ставилъ по свѣчкѣ между льномъ и личинкою [7].

— «Вамъ почтеніе сдѣлали», тихонько проговорила моя сосѣдка.

— Какое почтеніе? спросилъ я.

— «А какъ же: съ васъ взяли цѣлковый за пять фунтовъ свѣчей: много брали, отъ того и уважили».

— А съ васъ сколько жъ берутъ?

— «Мы не покупаемъ; покупаютъ наши молодцы; да покупаютъ они не фунтами, а по свѣчкѣ, по двѣ; такъ съ нихъ-то берутъ за кажинную свѣчку 4 копѣйки; почесь четвертакъ фунтъ-то обойдется.»

Въ избу стали входить молодцы хороши, по одному, по два и больше. Каждый изъ нихъ, перекрестясь передъ иконой, говорилъ: «Здравствуйте, красныя дѣвушки!» и получалъ въ отвѣтъ привѣтливое: «здравствуйте, молодецъ хорошій!»