Во время этого разговора богомолки всѣ ушли въ женское отдѣленіе, а богомольцы стали укладываться на ночь спать. Я и Москвичъ были одѣты лучше всѣхъ; насъ обоихъ величали всѣ (кромѣ повара, который всѣхъ называлъ рабами Божьями), «ваше степенство». Всѣ ложились, оставалясь мы только двое не выбравшіе мѣстъ для ночлега. Какъ вы думаете, какія мѣста намъ достались, самыя худшія? Далеко ошиблись! Самыя лучшія! Москвичъ поспѣшилъ занять худшее изъ двухъ оставшихся мѣстъ.
Монастырская прислуга ходитъ каждый день, кромѣ пятницы и субботы: прислужники шьютъ, воду носятъ и другія работы исправляютъ на монаховъ.
Едва только мы размѣстились, какъ поваръ замѣтилъ, что у многихъ, въ томъ числѣ и у насъ, нечего было постлать, ни положить въ головы; онъ сейчасъ пошелъ за свою перегородку, принесъ нѣсколько войлоковъ, обшитыхъ тикомъ, и подушекъ. Я выпросилъ у него свѣчку и сталъ перебирать свои дневники.
Едва всѣ уснули, какъ кто-то застучалъ въ окно. Москвичъ всталъ, вышелъ на крыльцо. — «Спрашиваютъ, гдѣ въ Ракому проѣхать», сказалъ онъ, и опять лагъ спать. Я забылъ оказать, что здѣсь былъ нищій мальчикъ лѣтъ 10. Я его уговаривалъ лечь на лавкѣ, но онъ легъ, вмѣстѣ съ юродивымъ, почти на голомъ полу, чему я послѣ позавидовалъ: не успѣль я лечь, какъ на меня напали клопы, такъ что я цѣлую ночь не могъ уснуть, зажегъ свѣчу и опять за дневникъ.
Поутру я проснулся поздно, когда уже пришли богомольцы отъ ранней обѣдни. Богомолки засуетились, выпросили у повара самоваръ и унесли въ свою половину. Одна принесла келейнику босовики. «Спасибо, спасибо, мой дорогой, спасибо, что поберегъ мои ноженьки», говорилъ она. — «Мнѣ спасибо не надо, говорилъ онъ шутя: а ты мнѣ рубль сер. дай!» Та засмѣялась и ушла. Я спросилъ, какіе босовики она ему принесла? — «Да вотъ ея башмаченки сохли, такъ я ей свои босовики давалъ», отвѣчалъ онъ. Народу противъ вчерашняго прибавилось. Кто-то прговорилъ: «Страдницы безъ чаю быть не могутъ!» — «Да, не могутъ! а дома чай и перекусить нечего», отозвался другой. — «Всякія бываютъ; бываютъ и такія: срамничаютъ, а не страдничаютъ! Вотъ было, рабы Божіи», проговорилъ поваръ: «вотъ смѣху было! На той недѣли приходитъ сюда страдница. Я, говорить, дворянка! Полковницкой дочкой сказывается. Ну, полковницкой дочкѣ отвелъ я оообую келью. Только вижу полковницкая дочь головата [29] гораздо: того дай, другаго принеси….. Я прихожу къ ней, да и говорю, — надоѣла крѣпко, — говорю: матушка, если ты дворянка, покажи видъ. — Какъ ты смѣешь спрашивать у меня видъ? Какъ ты смѣешь требовать? — „Требовать я не требую“, говорю я: а если не покажешь, иди въ общую братскую. Та схватила мѣшочекъ свой, да изъ монастыря бѣжать. А тутъ случился сотскій, къ ней:- Покажи видъ! Та туда, сюда — Я сотскій, говоритъ, покажи, не пущу: къ становому представлю!…. Какъ показала она видъ-то…… То-то смѣху…… солдатская дочь!….»
— Богомолокъ простыхъ не бываетъ, проговорилъ кто-то: все дворяшки! — «Не угодно ли кому кипяточку?» спросила вбѣжавшая богомолка. Нѣсколько мгновеній никто не отвѣчалъ, а потомъ всѣ въ одинъ голосъ проговорили: «благодаримъ покорно, никому не нужно!»
Заблаговѣстили къ обѣднѣ, я пошелъ въ церковь. Та же бѣдность освѣщенія, что и вчера: нѣсколько грошовыхъ свѣчъ поставили богомольцы и только! По окончаніи обѣдни, я попросилъ монаха, какъ послѣ оказалось, отца П., показать мнѣ ризницу и библіотеку монастырскія. Въ библютеку онъ вызвался мивя повести послѣ обѣда; о ризницѣ сказалъ, что не можетъ ее самъ показать, а ризничій уѣхалъ. Я пошелъ въ гостинницу, тамъ народу было гораздо больше вчерашняго: человѣкъ около 50. Мнѣ ужасно хотѣлось курить; въ общей братской я не зналъ — можно ли? Я вчера выходилъ на крыльцо, теперь пошелъ на Волховъ. Выкуривъ папироску, вернулся въ гостинницу; тамъ уже садились за столъ. Та же исторія съ ложками, тѣ же блюда, все то же; даже опять та же богомолка спрашивала пироговъ; поваръ-келейникъ тоже отвѣчалъ, что нѣтъ. Только какъ народу было много, то обѣдали за двумя столами: за верхнимъ сидѣли мужчины, а за нижнимъ женщины и ребятишки. Во время обѣда пришла нищая, преразбитная баба. Съ ней зашучивалъ келинникъ, просилъ у нея денегъ. — «А ты думаешь нѣтъ у ней денегъ? сказалъ одинъ богомолецъ. „Тамъ около насъ есть нищая, — такая же. Въ третьемъ году у ней украли 700 рублей; да вотъ мѣсяцъ тому назадъ, еще 320 рублевъ!“ — Да это Алена? спросили нѣкоторыя. — „Она; приходила она къ намъ, такъ говорила, что еще и золотыхъ съ сотню наберетъ. Воровъ нашли, да только денегъ-то осталось 35 рублей; они признались, что деньги ейныя (ея).“
Послѣ обѣда я пошелъ отыскивать П. Онъ встрѣтилъ меня въ корридорѣ и мы прямо пошли въ библіотеку, не заходя къ нему въ келью. Про библіотеку я не стану ничего говорить. Погодинъ былъ здѣсь и видѣлъ, что Фотій привелъ ее въ порядокъ. Она и помѣщается въ его лѣтней кельѣ, разумѣется, исправленная и очищенная: Фотій былъ благочиннымъ во всѣхъ новогородскихъ монастыряхъ, а потому занялся во всѣхъ очисткою библіотекъ. Онъ, какъ мнѣ сказывали крестьяне Юрьевской слободы, выбралъ изъ всѣхъ монастырскихъ библіотекъ вредныя книги, привезъ ихъ въ Юрьевъ монастырь, разложилъ костеръ и приказалъ ихъ при себѣ сжечь. Одинъ крестьянинъ укралъ одну книжку, которую выпросилъ у него какой-то солдатъ. Да, я забылъ сказать, что до осмотра библіотеки, я подошелъ къ одному монаху, сидѣвшему за оградой монастырской, подъ благословеніе: „Господь благословитъ! проговорилъ онъ, я простой монахъ.“ Какъ ни старался я съ нимъ заговоритъ, но монахъ не поддавался. — Ловите ли вы рыбу? спросилъ я его. — „Нѣтъ-съ! Господи спаси и помилуй!“ Въ это время другой монахъ (какъ я послѣ узналъ, самъ ловецъ), въ накидку ряска, клобукъ на бокъ, но не отъ щегольства, а такъ, самой свирѣпой наружности, покупалъ рыбу у рыбака. Не сторговались. — „Ишь проклятый, сказалъ онъ, подходя къ моему монаху, 20 руб. проситъ!“ — Серебромъ, батюшка? спросилъ я. — „А ты еще на ассигнаціи считаешь?“ — А много ли рыбы? — „А не считалъ.“ — Сколько же вы давали? — „Ты бы слушалъ, если хотѣлъ знать.“ Повернулся онъ, да и пошелъ. — „Отецъ А., сказалъ мой монахъ, что жъ ты свѣчи мнѣ!“ — Да вѣдь ты взялъ! — „Да ей Богу же не бралъ! Взялъ бы, чему же еще просить!“ — Врешь, взялъ! — „Да лѣшій ты этакой…. (я не берусь сказать на кого походилъ отецъ А…..)
— Ну! занесся! равнодушно проговорилъ отецъ А. — „Этакаго лѣшаго и свѣтъ не видалъ“, возражалъ изъ всѣхъ силъ мой монахъ. — Приходи — дамъ; вѣдь отъ тебя не отвяжешься: взялъ не взялъ — нужно дать.
Послѣ этой сцены я пошелъ къ отцу П., для осмотра библіотеки. Штатный служка проводилъ меня къ нему и дорогой сказалъ, что отецъ А. давалъ за рыбу (а рыба была одни язи), по 2 р. 50 к. сер. за пудъ.
Изъ Юрьева монастыря я пошелъ опять къ Ильменю, не разсчитывая на успѣхъ работы, а съ единою цѣлію себя повеселить. Желалъ бы я, чтобъ кто нибудь, видя Ильмень-озеро, не какъ декорацію, а Ильмень съ жителями, съ духомъ Новагорода Великаго, остался къ нему равнодушнымъ!
Не такъ сдѣлалось, какъ я хотѣлъ! А все-таки, слава Богу, сдѣлалось къ лучшему. Пройдя съ версту по лѣвому берегу Волхова, подъ Юрьевскою слободою, увидалъ старика-рыболова, починивавшаго свои мерёжи. Я къ нему подошелъ, и онъ вскорѣ пригласилъ меня ѣхать вмѣстѣ на мерёжи. Я разумѣется отправился съ нимъ.
— Ты, дядя, всегда одинъ ѣздишь на мерёжи? спросилъ я, садясь въ лодку.
— „Коли тихая погода, отвѣчалъ старикъ, да старухѣ недосугъ — одинъ ѣзжу; ну, а коли вѣтры, лодку будетъ сносить, одному ѣхать нельзя, возьму старуху. Я вынимаю, она лодкой поправляетъ. У насъ все такъ дѣлается; лѣтомъ, зимой ли, все выѣзжаютъ на озеро вдвоемъ, мужъ съ женой. Теперь ты возьмешь весло, какъ стану мерёжу кидать.
— Весло-то я возьму, да на врядъ помогу, не знаю, что надо дѣлать.
— «Поможешь!… Глянь-ко, глянь», проговорилъ онъ, указывая на Юрьевъ монастырь: «что твои звѣздочки горятъ главы-то на номостырѣ. Графиня [30], дай еи Господи царство небесное, золотила главы что ни на есть самымъ чистымъ золотомъ.»
