Заѣхавъ на короткое время въ Страсбургъ, я отправился въ Парижъ съ тѣмъ, чтобы, повидавъ моихъ французскихъ друзей, спѣшить въ Россію. Къ моему изумленію, m-me де-Морсье встрѣтила меня вопросомъ: «не знаю ли я чего-нибудь о дѣяніяхъ Могини?» Я отвѣтилъ ей, что наканунѣ моего отъѣзда изъ Вюрцбурга «madame» распечатала какое-то нѣжное посланіе, обращенное къ интересному индусу, и, при этомъ, воскликнула: «ахъ, негодяй, это онъ ужь второй разъ выкидываетъ со мною такую штуку!»

— Знаете ли, это очень важно, очень важно! — смущенно повторяла m-me де-Морсье.

— Незнаю, насколько это важно; но думаю, что вамъ весьма скоро придется измѣнить мнѣніе не только относительно «челы» Могини, но и относительно весьма многаго.

— Къ несчастію, кажется, вы правы, — уныло проговорила она.

— Что же случилось и что вы уже знаете?

Но она все еще хваталась за послѣднія соломинки, а потому не рѣшалась говорить до срока.

— Теперь я еще должна молчать, не спрашивайте меня ни о чемъ, — объявила она.

— И вы меня покуда ни о чемъ не спрашивайте. Я вернусь мѣсяца черезъ два, самое бо#льшее три, изъ Петербурга и къ тому времени у меня, надѣюсь, будетъ готово интересное сообщеніе для парижскихъ теософовъ.

На томъ мы и разстались. Пока я былъ въ Россіи, разыгралась самая возмутительная исторія, поднятая «жертвой» донъ-жуанскихъ наклонностей Могини. Впрочемъ эта «жертва», которую я видѣлъ, вовсе не имѣла видъ несчастной, убитой горемъ особы. Она оказалась весьма рѣшительной и чуть было не довела дѣла до суда. Но и безъ суда исторія вышла и громкой, и характерной, а Блаватская сыграла въ ней весьма скверную роль. Документы всего этого дѣла находятся въ моемъ распоряженіи; но оно такъ противно и полно такихъ циничныхъ подробностей, что я не могу на немъ остановиться. Я упомянулъ объ этомъ инцидентѣ лишь для того, чтобы показать — какого рода «святыхъ» представляли изъ себя избранные «челы» фантастическихъ махатмъ и проповѣдники теософическаго ученія.

Я еще въ Парижѣ и потомъ въ Петербургѣ сталъ получать отъ Блаватской письма. Она низачто не хотѣла признать, что наши сношенія покончены, что я навсегда простился съ нею. Къ тому же, обдумавъ все, происшедшее между нами, она, естественно, должна была добиваться моихъ отвѣтныхъ писемъ, чтобы, въ случаѣ чего, имѣть возможность говорить: «помилуйте, мы въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, въ перепискѣ, вотъ его письма!»

Она разсчитывала на мою жалость къ больной и старой женщинѣ, наконецъ на мою «вѣжливость». Ну, какъ же я не отвѣчу, когда она такъ жалуется на свои страданія и взываетъ къ моему сердцу?

Однако я нашелъ, что слишкомъ довольно и что дальнѣйшая переписка съ дамой, «проведшей семь лѣтъ въ Тибетѣ», не можетъ ужь доставить мнѣ ни пользы, ни удовольствія. Я пересталъ отвѣчать на ея письма.

Она принимала шутливый тонъ, мило журила меня за молчаніе, приписывала: «Не отвѣтите — Богъ съ вами и писать не буду. Вдова Ашъ-Пе-Бе» или: «ваша на вѣкъ veuve Blavatsky». Я молчалъ, а она все же писала.

Наконецъ дождь ея писемъ прекратился, и я уже начиналъ думать, что она обидѣлась и замолчала навсегда. Я былъ несказанно радъ этому, такъ какъ именно тогда, въ Петербургѣ, мнѣ пришлось, отъ нѣсколькихъ лицъ, главное же отъ г-жи Y. и ея семьи (почтенная г-жа Y. была въ это время съ Еленой Петровной въ размолвкѣ), — получить самыя неожиданныя свѣдѣнія. Свѣдѣнія эти были весьма важны для характеристики «создательницы теософическаго общества» и для сопоставленія съ ея собственными показаніями, изустно и печатно, посредствомъ Синнетта и К®, распространяемыми ею.

Передо мною возсталъ, какъ оказалось, хорошо извѣстный весьма многимъ въ Россіи образъ искательницы приключеній, прошедшей черезъ все, черезъ что можетъ только пройти женщина. Всѣ ея поразительныя приключенья могли бы забыться. Но вѣдь вотъ она становится во главѣ религіознаго движенія и объявляетъ себя даже не кающейся Магдалиной, а «чистой, непорочной весталкой». Въ виду такихъ заявленій, придуманныхъ ради привлеченія и увлеченія довѣрчивыхъ людей, — обстоятельства мѣнялись…

Вдругъ получаю отъ 9 декабря (по новому стилю) изъ Вюрцбурга французское письмо, написанное совершенно незнакомымъ мнѣ почеркомъ. Гляжу на подпись: «Agréez, Monsieur, je vous en prie l'expression de mes sentiments distingués. C. Wachtmeister». Вспоминаю, что Блаватская говорила мнѣ какъ-то вскользь о какой-то датчанкѣ, графинѣ Вахтмейстеръ. Читаю и удивляюсь: эта незнакомая мнѣ дама, соболѣзнуя моему нездоровью, происходящему отъ неправильнаго кровообращенія, о чемъ она слышала отъ госпожи Блаватской, желаетъ меня вылѣчить.

«Pour vous donner de la confiance en moi, — пишетъ она, — je dois vous dire que j'ai la manie de guérir les gens et que pendant cet été j'ai soigné 250 malades…» [73].

Затѣмъ эта добрая дама входила во всѣ подробности и рекомендовала мнѣ, находящемуся въ Петербургѣ, тотчасъ же пріобрѣсти таинственныя капли, продающіяся только въ Лондонѣ, и употреблять ихъ такимъ-то и такимъ-то образомъ, а черезъ недѣлю написать ей о результатѣ. «Et alors nous verrons» [74]-говорила она.

Но дѣло, само собою разумѣется, было не въ капляхъ, а въ слѣдующей припискѣ:

«…Madame espère bientôt recevoir de vos nouvelles et que vous repondrez à ses lettres; si vous voudriez lui procurer un moment de plaisir vous lui enverrez de vieux timbres poste dont elle fait collection pour sa tante, c'est la quantité non la qualité qui a sa valeur à ses yeux…» [75].

Вотъ къ какой маленькой хитрости прибѣгла Елена Петровна. Она подвигла свою новую пріятельницу написать мнѣ это письмо, разсчитывая, что незнакомой мнѣ дамѣ, которая желаетъ вылѣчить меня отъ болѣзней, я ужь непремѣнно отвѣчу. Но это было шито до того бѣлыми нитками, что я совершилъ огромную невѣжливость и оставилъ любезное посланіе гр. Вахтмейстеръ безъ отвѣта. Мнѣ не пришлось раскаяваться въ своей невѣжливости, такъ какъ дальнѣйшія свѣдѣнія объ этой дамѣ оправдываютъ мой образъ дѣйствій.

Прошло еще около двухъ мѣсяцевъ. Я за это время пополнилъ мой багажъ достовѣрными свѣдѣніями о Блаватской и сообщилъ о результатѣ моихъ разслѣдованій мистеру Майерсу и Шарлю Ришэ. Затѣмъ я вернулся въ Парижъ, гдѣ засталъ m-me де-Морсье совсѣмъ больную и разстроенную скандальнымъ дѣломъ Могини.

Теперь она была достаточно подготовлена, и я разсказалъ ей все о моемъ пребываніи въ Вюрцбургѣ и о свѣдѣніяхъ, полученныхъ мною въ Петербургѣ.

— Это лишь подтверждаетъ то, что мнѣ, къ несчастію, уже самой извѣстно, — сказала она и, въ свою очередь, сообщила мнѣ парижскія новости и показала письма къ ней Блаватской, въ которыхъ наша «madame» не стѣснялась и выказала себя съ самой отталкивающей стороны.

Черезъ нѣсколько дней я, къ величайшему моему изумленію, получилъ отъ Блаватской новое посланіе на многихъ страницахъ. Она, какъ ни въ чемъ не бывало, разсказывала мнѣ по-своему, отвратительно и цинично, инцидентъ Могини. Но теперь милый «чела» былъ у нея уже не негодяемъ, а невинной жертвой ужасной дѣвицы, которая хотѣла обольстить его. Затѣмъ она, тоже по-своему, передавала мнѣ содержаніе отчета Годжсона[76], только-что опубликованнаго Лондонскимъ Обществомъ для психическихъ изслѣдованій, и, конечно, находила, что этотъ отчетъ ничего не стоитъ и что Годжсонъ ничего не доказалъ…

Она ни слова не говорила о письмѣ ко мнѣ гр. Вахтмейстеръ, оставшемся безъ отвѣта; но писала объ этой дамѣ слѣдующее:

«Вотъ графиня Вахтмейстеръ, и она видала „хозяина“ и не разъ, въ эти два года нѣсколько десятковъ разъ. А здѣсь видитъ ежедневно, какъ это вамъ засвидѣтельствуетъ ея собственноручное письмо, которое будетъ напечатано. И она знала „хозяина“ прежде, нежели познакомилась со мной и сдѣлалась теософкой.»

Г-жа Желиховская въ статьѣ своей («Русское Обозрѣніе» 1891 г. Декабрь. стр. 587) тоже особенно рекомендуетъ гр. Вахтмейстеръ вниманію русскихъ читателей и сообщаетъ о ней такія свѣдѣнія: «Она отдала всю жизнь свою и все состояніе дѣлу теософіи, была неразлучна съ Е. П. Блаватской и постоянно и нынѣ работаетъ въ лондонской конторѣ теософическаго общества въ Сити (7 Duke street) завѣдуя ею.»