Саймон все время напевал себе под нос, а может быть, даже и вслух — он просто не обращал на это внимания. Жуку, вроде бы, это было безразлично, поэтому Саймон продолжал:

Не ползи — стой, жучок,

Стой, мой лакомый кусок,

Через снег я крадусь —

До тебя доберусь.

Саймон, по-охотничьи прищурившись, двигался медленно и так осторожно, насколько позволяло ему его дрожащее тело. Ему очень нужен был этот жук. Он его жаждал. Почувствовав приступ лихорадочной дрожи, которая способна испортить охоту, он поднес к глазам сжатый кулак. Оказалось, что в нем ничего нет.

— Зачем он тебе? — спросил кто-то. Саймон, который уже не раз вел разговоры со странными голосами за последние дни, раскрыл рот, чтобы ответить, как вдруг сердце оглушительно забилось. Он обернулся, но никого не было.

Ну вот, началось, началось сумасшествие… — вот все, что он успел подумать, и почувствовал, как кто-то похлопал его по плечу. Он резко повернулся и чуть не упал.

— Вот, он пойман.

Жук как-то странно безжизненно повис в воздухе перед ним. Через мгновение Саймон понял, что жука держат тонкие пальцы в белой перчатке. Обладатель руки выступил из-за кедра.

— Не знаю, что ты будешь с ним делать. Разве вы, люди, их едите?

На какой-то краткий миг Саймону показалось, что перед ним Джирики: златоглазое лицо, окруженное облаком светлых лавандовых волос того же редкого оттенка, что и у Джирики, перистые косы, свисающие вдоль высоких скул, но после долгого пристального взгляда на пришельца он понял, что это не его друг.

Лицо незнакомца было худощавым, но все же более круглым, чему у Джирики. Как и у принца, выражение лица этого ситхи за счет необычайного строения казалось холодноватым, даже несколько жестким и похожим на какое-то животное, но вместе с тем не лишенным своеобразной красоты. Пришелец казался моложе и непосредственнее Джирики: ее лицо — он только сейчас понял, что перед ним женщина — быстро меняло выражение, как будто на нем появлялись искусно сделанные маски. Несмотря на то, что ему показалось изменчивостью и энергией молодости, Саймон уловил, что в глубине по-кошачьи невозмутимых золотых глазах незнакомки горит тот же древний ситхский свет.

— Сеоман, — произнесла она, затем раздался шелестящий смех. Ее рука в, белой перчатке, легкая и сильная, как крыло птицы, коснулась его лба. — Сеоман Снежная Прядь.

Саймон запинался.

— Кт… кт… кто…

— Адиту. — В глазах ее была легкая насмешка. — Моя мать назвала меня Адиту но-са'Онсерей. Я послана за тобой.

— По-послана? К-к-кем?

Адиту склонила голову набок, выгнув шею, и рассматривала Саймона, как рассматривают неряшливого, но интересного зверька, который уселся на пороге дома.

— Моим братом, дитя человеческое. Конечно! Джирики, — она смотрела на Саймона, который начал качаться из стороны в сторону. — Почему ты так странно смотришь?

— Ты была… в моих снах? — спросил он жалобно.

Она продолжала с любопытством наблюдать, как он опускается на снег у ее босых ног.

— Разумеется, у меня есть сапоги, — сказала позже Адиту. Каким-то образом ей удалось устроить костер: она отгребла снег и сложила хворост прямо возле того места, где опустился на землю Саймон. Затем она зажгла его неуловимым движением своих изящных пальцев. Саймон упорно смотрел на огонь, пытаясь заставить мозг работать как следует. — Я просто захотела их снять, чтобы подойти неслышно, — она ласково взглянула на него. — Я не представляла, кто может производить такой неимоверный шум, а это был, конечно, ты. Но вообще-то есть прелесть в прикосновении снега к голой коже.

Саймон передернулся при мысли о прикосновении льда к голым ногам.

— Как же ты меня нашла?

— Через зеркало. Его песня очень сильна.

— Так… так значит, если бы я потерял свое зеркало, ты бы не нашла меня?

Адиту посмотрела на него очень серьезно:

— О, я бы тебя непременно нашла, но смертные чрезвычайно хрупки. Может быть, уже и не стоило бы искать. — Ее зубы блеснули, как он догадался, в улыбке. Она одновременно была и более и менее похожей на человека, чем Джирики: порой по-детски легкомысленна, а в других отношениях более экзотична и чужда, чем ее брат. Многое в ней напоминало Джирики: кошачья грация и невозмутимость казались еще более заметными в ней.

Пока Саймона качался взад-вперед, все еще не вполне уверенный, что он бодрствует и пребывает в здравом уме, Адиту сунула руку под свое белое пальто, которое вместе с ее белыми шароварами делало ее почти невидимой на снегу, достала сверток, обернутый блестящей тканью, и вручила ему. Он неуклюже срывал обертку, пока не добрался, наконец, до содержимого: золотистый хлебец, казалось, прямо из печки, и горсть крупных розовых ягод.

Саймону пришлось есть маленькими кусочками, чтобы не стало дурно; и все равно каждый крошечный глоток был как миг, проведенный в раю.

— Откуда ты это взяла? — спросил он, наслаждаясь ягодами.

Адиту надолго задержала на нем свой взгляд, как бы решая для себя какой-то важный вопрос. Когда она заговорила, в голосе ее была небрежность.

— Ты скоро увидишь. Я отведу тебя туда. Но никогда раньше такого не бывало.

Саймон не стал вдаваться в подробности этого последнего лаконичного заявления.

— Но куда ты поведешь меня?

— К моему брату, как он и просил, — сказала Адиту. Она казалась серьезной, но в глазах ее играл какой-то резвый огонек. — Туда, где живет наш народ, — в Джао э-Тинукай.

Саймон закончил жевать и проглотил ягоды.

— Я пойду куда угодно, только бы там был огонь.

— Ничего не говори, — почти не разжимая губ пробормотал Хотвиг, — но обрати внимание на того рыжего у ограды.

Деорнот проследил за почти неуловимым жестом тритинга, пока его взгляд не остановился на гнедом жеребце. Конь посмотрел на Деорнота с опаской, переступая с ноги на ногу, готовый в любой момент броситься наутек.

— О да! — Деорнот кивнул. — Гордый. — Он отвернулся. — Вы видели вон того, мой принц?

Джошуа, который стоял, прислонившись к воротам в дальнем конце загона, махнул рукой. Голова принца была обмотана полотняными повязками, и двигался он так осторожно, как будто у него были переломаны все кости, но все же настоял на том, чтобы прийти за своим выигрышем. Фиколмий, которого чуть не хватил удар при одной мысли о том, что ему придется наблюдать, как Джошуа выбирает тринадцать коней из его табуна, послал вместо себя Хотвига, начальника стражи. Хотвиг, в отличие от своего хозяина, проявлял искренний интерес к гостям и особенно к принцу Джошуа. В степи нечасто случалось, чтобы однорукий побеждал здорового соперника, да еще в два раза превосходящего его по мощи.

— Как зовут рыжего? — спросил Джошуа конюха Фиколмия, жилистого древнего старика с крошечным пучком волос на макушке.

— Виньяфод, — буркнул тот и отвернулся.

— Это значит Быстрый как ветер… принц Джошуа, — Хотвиг с запинкой произнес непривычный титул. Начальник стражи накинул веревку на шею жеребца, затем подвел упирающегося коня к принцу.

Джошуа улыбаясь осмотрел его с головы до ног, затем смело протянул руку и оттянул ему нижнюю губу, обнажив зубы. Жеребец затряс головой и отпрянул, но Джошуа снова ухватил его за губу. Несколько раз нервно тряхнув головой, конь все же позволил ему осмотреть себя. Единственным показателем его неудовольствия было то, что он часто моргал своими большими глазами.

— Да, этого мы, конечно, возьмем с собой на восток, — сказал Джошуа, — хотя я сомневаюсь, что это обрадует Фиколмия.

— Не обрадует, это уж точно, — серьезно подтвердил Хотвиг. — Если бы честь его не была поставлена на карту перед всеми кланами, он бы убил вас просто за то, что вы приблизились к этим лошадям. Этого Виньяфода Фиколмий специально потребовал как часть добычи Блегмунта, когда стал предводителем кланов.