Его третья и последняя поездка в этот день закончилась в кузове грузовика. Зажатый между башнями обернутых и расфасованных в ящики тепличных фруктов, он увидел, как перед ним поднимается Дурбан — гроздь продолговатых форм, царящая над Натальским побережьем. Теперь денег на автобус хватит, чтобы добраться, куда он пожелает. Он повертел так и сяк мысль вернуться в приют, где они жили с Рени, отыскать кого-нибудь из своих приятелей, Уолтера или кто там еще мог быть, и взять их с собой в больницу, но Рени ясно сказала, что в приюте теперь было небезопасно, а Джозефу меньше всего хотелось бы нарваться на неприятности и дать тем самым Рени возможность сказать, что он — глупый старик, каким он ей всегда и казался.
Мысль о том, что неприятность может оказаться настолько серьезной, что он просто не доживет до момента, когда дочери представится возможность накричать на него, пришла Джозефу в голову уже позже.
За два часа он пересек расстояние от автобусной остановки до главного входа дурбанской пригородной больницы, наверное, с дюжину раз. Лишь добравшись до больницы, он припомнил, что Рени говорила о каком-то там карантине. И действительно, хоть он и смотрел на здание очень долго, внутрь и наружу не выходил никто, кроме докторов и сестер. У дверей даже стояли часовые, охранники в черных комбинезонах, как у пожарных, — с такими мускулами и последний сбрендивший пьяница не станет связываться. И несмотря на то что его высокомерная дочь считала папашу пьяницей, Длинный Джозеф точно знал, что он не сумасшедший.
Он, наверное, уже проглотил полбутылки вина, но остатки плескались в бутылке в кармане — свидетельство его здравого смысла и силы воли. В этот вечер на улице перед больницей были и другие люди, так что он знал, что не впадает в мнительность. Но, помимо всего этого, в своих размышлениях он словно уперся в некую белую стену, во что-то большое и твердое, удерживавшее его от каких-либо дальнейших действий. Как он может увидеть своего сына, если там карантин? А если он его не сможет увидеть, тогда что? Вернуться обратно, посмотреть в лицо этому женоподобному Джереми и признаться, что совершил ошибку? Или, еще хуже, вернуться и обнаружить, что Рени встала — она будет задавать всякие вопросы, а он даже не сможет сообщить ей никаких новостей о брате?
С автобусной остановки Джозеф Сулавейо прошагал до небольшой группы деревьев, стоявших на бугре несколькими метрами дальше главного входа в больницу. Он прислонился к одному из них и нежно похлопывал по бутылке с вином в ожидании, пока его не осенит мысль. Стена в голове оставалась твердой, такой же тяжелой и неподатливой, как люди в касках у входа. Один из них повернулся на мгновение в сторону близко подошедшего человека — щиток, защищавший лицо, пустой и невыразительный, как глаз насекомого, — и Длинный Джозеф отступил назад за деревья.
Только этого ему не хватало, правда? Чтобы один из этих тяжеловесов, сволочных буров его заметил и решил преподать черному урок. Все законы в мире не могли помешать им переломать тебе кости — вот что было неправильно в этой стране.
Джозеф только что нашел местечко побезопаснее, глубоко в тени деревьев, когда чья-то рука зажала ему рот. Что-то твердое вдавилось ему в спину между позвонками. Он услышал резкий шепот: «Не поднимай шума».
Глаза Длинного Джозефа выпучились, он уставился на охранников, теперь уже желая, чтобы его заметили, но он стоял слишком далеко, спрятавшись в темноте. Твердая штуковина снова ткнула Джозефа.
— Сзади тебя стоит машина. Мы сейчас повернемся и пойдем к ней, и ты в нее сядешь, а если сделаешь какую-нибудь глупость, я твои внутренности по тротуару размажу.
Едва державшегося на ногах Длинного Джозефа Сулавейо развернули так, что он встал лицом к дальнему краю островка деревьев. У кромки ждал темный седан, скрытый от больницы рощицей, его дверь была открыта, а салон темен как могила.
— Я сейчас уберу руку от твоего рта, — сказал голос — Но если только громко вздохнешь, ты покойник.
Он все еще не видел своего тюремщика, лишь различал темную фигуру, стоявшую как раз за его плечом. Джозеф стал лихорадочно соображать, что можно сделать — все героические приемы из сетевых киношек, что он когда-либо видел, вышибание пистолетов из рук негодяев, обезвреживание ударом кун-фу… на минуту он даже подумал о том, чтобы побежать и закричать, молясь, чтоб первый выстрел прошел мимо. Но он знал, что ничего этого не сделает. То, что давило на его позвоночник, было как нос какого-то холодного древнего создания, вынюхивающего жертву. Он был его жертвой, и оно его поймало. Человек не может обогнать Смерть, разве не так?
Дверь машины была уже перед ним. Он позволил, чтобы его согнули пополам и запихнули внутрь. Кто-то натянул ему на голову мешок.
«Мои дети не заслуживают такого отца, такого придурка, как я», — подумал Джозеф, когда машина резко тронулась.
Секунду спустя его гнев сменился ужасом. Он неожиданно почувствовал уверенность, что его вырвет, и в мешке он задохнется в собственной рвоте. «Черт возьми, какая дурость, — горевал он. — Мои бедные дети! Я убил их обоих».
Рени медленно встала, снова борясь с позывом тошноты. Когда ее вырвало в мире насекомых, наружу не вышло ничего, и было бы весьма интересно и даже поучительно поразмыслить, отчего симуляция Канзаса предоставила ей в качестве рвоты струю чистой воды. Однако Рени вовсе не хотелось думать о рвоте. И без того воспоминание о том, что вызвало эту реакцию, о несчастных искалеченных созданиях, было все еще тошнотворно сильным.
— Что здесь творится? — простонала она, вытирая подбородок, — Эти люди совсем сошли с ума? Господи Иисусе, а мне-то Желтая Комната казалась плохой! Они все здесь лунатики-садисты?
Азадор вновь запустил двигатель, и буксир, пыхтя, снова отправился вниз по реке.
— Это были всего лишь марионетки.
— Я так и знала, что ты это скажешь! — лишь давящее чувство слабости и отчаяния удержали ее от того, чтобы начать новый спор.
— Я понимаю, что хочет сказать Рени. — !Ксаббу стоял на ограждении, выпрямившись; его способность сохранять равновесие даже при речной качке впечатляла. — Что, действительно так много людей… что за слово ты употребила, Рени? Так много… садистов среди владельцев этого места?
— Это богатые ублюдки, — сказал Азадор. — Они делают, что им нравится.
— Трудно поверить в такое… уродство. — Рени сделала несколько глубоких вдохов и начала снова чувствовать себя нормально. — Кому захочется с этим жить? Кому захочется делать такое? Я хочу сказать, что человек под маской Страшилы, возможно, был негодяй, но он не казался настолько дурным. Но, вероятно, если все это для него была лишь игра…
— Страшила к этому не имел никакого отношения, — сказал Азадор бесстрастно. — Он давным-давно потерял власть над этим местом. То, что ты видела, эти марионетки, разорванные и сшитые снова вместе, как куклы, это сделали Близнецы.
— Близнецы? Какие близнецы? — Рени сохраняла вежливость: она и без того наделала в общении с Азадором чересчур много ошибок.
— Это два человека, которых можно встретить во многих местах этой Сети. Возможно, они хозяева или любимчики хозяев. Но они передвигаются по многим симуляциям, и всегда превращают их в говно, — он знаком указал на джунгли, которые все более и более напоминали вызывающие клаустрофобию кольца Фабрики, за исключением того, что здесь промышленные нагромождения заменяли деревья и лианы. — Я раньше видел их и то, что они делают. Когда они ловят кого-нибудь из нас, странников, они не просто выкидывают нас из Сети. Если им удается, они сохраняют наше соединение и пытают нас, — он сплюнул за борт. — Не знаю, кто они на самом деле, но это дьяволы.
— И они… близнецы? — Рени чувствовала себя завороженной. Открылась еще одна дверь Иноземья.
Азадор закатил глаза:
— Это шутка, потому что они повсюду появляются вдвоем. И потому, что один из них толстяк, а второй худой, куда бы они ни отправились и кем бы ни стали. Они — Близнецы, и это всегда видно.
