Черезъ пять минутъ онъ лежалъ около жены на кровати, обернувшись къ ней спиной, и мечталъ:

«Какъ до двухсотъ рублей къ будущей зимѣ накоплю — сейчасъ-же себѣ енотовую шубы сошью — и знай нашихъ!»

Дворнику Кондратію не спалось. Онъ лежалъ съ открытыми глазами, щурясь на свѣтъ лампочки, и слышалъ, какъ шелестятъ полужесткими крылышками черные тараканы, собравшіеся около водопроводнаго крана, какъ попискиваетъ сверчокъ за печкой, пріютившійся на сыромъ, принесенномъ изъ бани, вѣникѣ, какъ сопитъ лежащая рядомъ съ нимъ жена, какъ чмокаетъ во снѣ губами грудной ребенокъ, какъ тикаютъ дешевые московскіе часы съ мѣшкомъ песку вмѣсто гири, какъ по временамъ всхрапываетъ его подручный Силантій, какъ бредитъ во снѣ землякъ, растянувшійся на полу на рогожѣ. Землякъ бредилъ какой-то телкой, раза три произнеся слова: «телка, лѣтошняя телка. Мартыхина телка». Кондратій улыбнулся и произнесъ мысленно:

«Нѣтъ, ужъ мы какъ тубу енотовую себѣ сошьемъ, о телкѣ мечтать не будемъ. Что намъ тогда телка? Опитеримся хорошенько, такъ плевать намъ и на деревню. Матушка помретъ, такъ зачѣмъ намъ деревня? Неужто я буду брату семьдесятъ рублей на работника въ деревню высылать? Лучше эти деньги здѣсь… Здѣсь они въ лучшемъ видѣ пригодятся. Запишусь въ мѣщане, да и шабашъ. А братъ какъ знаетъ.

„Пальто надо еще себѣ къ веснѣ сшить суконное съ костяными пуговицами“, — мелькнуло у него въ головѣ. — „А пальто-то я могу сшить не на эти деньги, что въ сундукѣ лежатъ, а на тѣ праздничныя, которыя получу на Пасхѣ. На Пасху тоже хорошо даютъ жильцы. Да и съ подрядчиковъ урву. Съ керосина урву, съ водопроводчика урву. А послѣ Пасхи ремонтъ по дому начнется. Опять подрядчики. Сегодня хозяинъ маляру говорилъ, что лѣтомъ домъ будетъ красить. Съ дома ужъ мнѣ маляръ долженъ дать основательно. А то ужасно мало даетъ. За домъ десять рублей долженъ дать. Меньше не возьму, потому и домъ и крышу будутъ красить. А на крышѣ мой надсмотръ. Хозяинъ на крышу не полѣзетъ окраску смотрѣть. Шутка-ли, сколько маляръ тутъ барыша возьметъ! Нѣтъ, братъ, дѣлись… Дѣлись съ дворникомъ, коли хорошо хочешь наживать. Дворникъ тебѣ мирволитъ, ремонтъ твой передъ хозяиномъ не хаитъ, лишнее позволяетъ къ счету приписывать, такъ ты и дѣлись. Лѣтось въ окнахъ переплеты въ семнадцатомъ номерѣ, ей-ей, только по разу онъ краской помазалъ, а въ счетъ поставилъ, что два раза. А я молчокъ… Вотъ и дай за молчокъ. Двери тоже по одному разу… А что далъ дворнику? Лѣтомъ пятерку, да вотъ на Новый годъ два рубля… Нѣтъ, я такъ разсуждаю, что и десять-то рублей нынче лѣтомъ съ него будетъ дешево взять. И съ кровельщика возьму лѣтомъ. А то, что онъ за святой? Вотъ рабочіе его ужъ сбрасывали снѣгъ съ крышъ, а что онъ мнѣ далъ? А нынче лѣтомъ передъ окраской будетъ починка крыши. Съ кровельщика тоже пятерку. Непремѣнно пятерку… Потомъ плотникъ… Хозяинъ говорилъ, что въ подвалѣ полы перестилать будемъ. Вотъ съ лѣсного двора я ничего не получилъ. Надо-бы сходить на лѣсной дворъ, гдѣ мы лѣсъ для ремонта беремъ. Должны дворнику дать. Беремъ со двора лѣсу не мало.

„Нѣтъ, я такъ, разсуждаю, что если праздничныя на Пасху, да ремонтъ, то я хоть и пальто себѣ къ веснѣ сдѣлаю, къ осени я все равно съ шубой. Ну, хоть не енотовую, такъ лисью справлю. А какъ пальто новое да шубу себѣ справлю, я ужъ и дровъ жильцамъ таскать не стану. Ну ихъ… Надо тогда быть ужъ настоящимъ старшимъ дворникомъ. Домовыя книги, участокъ, паспорты, — а остальное наплевать. Подручные пусть дрова таскаютъ и мусоръ выносятъ. Силантій говоритъ, что ему и теперь одному трудно — ну, тогда другого подручнаго возьмемъ. А то дворникъ при хорошей шубѣ, да вдругъ съ дровами или, еще того хуже, съ бадейками помоевъ на коромыслѣ! Не фасонъ!.. И при серебряной цѣпочкѣ и при серебряныхъ часахъ ужъ не фасонъ, а тутъ еще при шубѣ!“

Кондратій крякнулъ и закинулъ руки за голову.

„Хозяинъ нашъ сквалыга, а то въ другихъ-то домахъ развѣ такъ дворники наживаются!“ — мысленно проговорилъ онъ. — „Вотъ тоже насчетъ собаки… Вездѣ по домамъ, коли ежели при домѣ есть собака, положеніе три рубля въ мѣсяцъ на прокормъ, а онъ ничего не даетъ. «Она, говоритъ, отъ жилецкихъ кухарокъ сыта». Насчетъ песку для посыпки тротуаровъ тоже скупъ. Охъ, какъ скупъ! А вѣдь отъ каждаго воза песку у дворника всегда долженъ четвертакъ къ пальцамъ прилипнуть. Надо будетъ завтра сказать ему, что у насъ песокъ на исходѣ и что намъ пять, шесть возовъ непремѣнно нужно. Нынче я вотъ какъ это дѣло сдѣлаю. Пускай нашъ мусорщикъ привезетъ намъ пять возовъ песку, а я хозяину скажу, что онъ семь привезъ. Нужно только сказать ему, чтобы онъ ночью или рано утромъ возилъ, пока хозяинъ спитъ. Въ сарайчикъ-то какъ свалимъ его, такъ пусть хозяинъ усчитываетъ, сколько возовъ привезли. Много усчитаешь! Глины печной намъ тоже нужно. Глины пусть два воза привезетъ, а скажемъ три.

— Охъ, грѣхи, грѣхи! — со вздохомъ тихо проговорилъ Кондратій и мысленно прибавилъ:- «Впрочемъ, всѣ мы люди — человѣки и во грѣхахъ рождены».

«А хозяинъ нашъ нешто не надуваетъ кого-нибудь? Въ лучшемъ видѣ надуваетъ, и такъ, ужъ это все устроено, что одинъ отъ другого тщетится».

— Помилуй насъ грѣшныхъ, Господи Іисусе! — проговорилъ Кондратій вслухъ, зѣвнулъ и перекрестился.

Сонъ началъ уже смыкать его вѣжды, но мечты все-таки обуревали его.

«А лѣтомъ можно будетъ для жены лавченку какую-нибудь въ заборѣ открыть», — мечталъ Кондратій. — «Баба все равно зря мотается, такъ пусть яйцами, печенкой да колбасой торгуетъ. По крайности при дѣлѣ будетъ и мужу отъ нея подмога станетъ. Право слово, открою ей лавченку. Чего тутъ! Вотъ у сапожника съ нашего двора тетка печенкой, рубцомъ и картофелемъ около винной лавки торгуетъ изъ корзинки и хвастается, что барыша менѣе полтины домой не приноситъ. Хвастается, что стаканъ даетъ для выпивки изъ казенной посуды, такъ и отъ стакана гривенникъ въ день выручаетъ. Такъ, вѣдь, торгуетъ сапожникова-то тетка изъ корзинки… А я лавочку въ заборѣ для жены лажу открыть. Пряники заведемъ… яблоки, апельсины, лимоны, яйца въ крутую… спички… Папиросы даже можно. Право слово, можно.

„Она въ лавочкѣ, а я чистякъ — дворникъ по своимъ дѣламъ. Вдвоемъ будемъ наколачивать. И жизнь будетъ хорошая“.

Кондратій улыбнулся и сталъ засыпать.

„Хорошая“… — пронеслось еще разъ въ его мозгу. Потомъ почему-то представились бутылки съ пивомъ, портерная, трактиръ съ расписными обоями, чашки съ цвѣтами и позолотой, затѣмъ замелькало передъ глазами что-то радужное и онъ заснулъ.

1903