Вотъ Потроховы въ вагонѣ. Потроховъ сидѣлъ рядомъ съ женой совсѣмъ растерянный. Обѣщаніе жены, что она прямо съ вокзала поѣдетъ къ Голубковой, не давало ему покоя. Жена дулась и сидѣла, отъ него отвернувшись. Наконецъ, онъ произнесъ:

— Куда-же я дѣну ложу и свѣжую икру, которыя я купилъ для тебя?

— Ложу продашь, а икру самъ съѣшь, — былъ отвѣтъ.

Пауза. Потроховъ соображалъ, и наконецъ заискивающе и покорно сдѣлалъ предложеніе:

— Ангелъ мой, но не лучше-ли тебѣ сейчасъ ѣхать со мной домой и испытать два-три дня, какъ я перестрою для тебя жизнь? Вѣдь Голубкова не уйдетъ. Ты всегда къ ней успѣешь переселиться. Да наконецъ, неизвѣстно, приметъ-ли тебя на житье мужъ ея.

Аграфена Степановна начала сдаваться.

— Сегодня я поѣду къ Голубковой не совсѣмъ, а только чтобы узнать, примутъ ли меня, — сказала она.

— Но тогда зачѣмъ тебѣ саквояжъ, зачѣмъ подушка, зачѣмъ цитра? Если ты явишься къ Голубковымъ съ этими вещами, это будетъ имѣть некрасивый видъ… Навязчивость, нахальство, — вотъ что это будетъ.

— Вещи мои ты можешь свезти домой.

— Ну, вотъ и отлично, ну, вотъ и спасибо. Но отчего тебѣ непремѣнно надо сегодня ѣхать къ Голубковымъ? Вѣдь это ты можешь отложить и на завтра.

— Я къ нимъ поѣду обѣдать. Они обѣдаютъ въ шесть. Я сегодня ничего не ѣла, понимаешь ты, я ѣсть хочу.

— Но вѣдь можно и дома поѣсть.

— Дома ничего не заказано кромѣ щей и каши, а я ихъ терпѣть не могу. Да и навѣрно прислуга все это съѣла.

— Не можетъ быть. Щи навѣрное остались. Да вотъ что: по дорогѣ домой можно заѣхать въ колбасную и купить ветчины, фаршированную пулярдку. У насъ есть свѣжая икра.

— Далась ему эта икра!

— Грушенька, ну хочешь, я тебѣ куплю фаршированную пулярдку?

— Да это развѣ обѣдъ? Я привыкла съ супомъ…

— Супъ къ ужину закажемъ… Твой любимый супъ съ клецками. Ужинать можно попозднѣе. Супъ, осетрина.

— Нѣтъ, нѣтъ. Я къ Голубковымъ, — упрямилась жена. — А то прямо со станціи въ ресторанъ… Надо привыкать къ ресторанамъ… Буду жить въ меблированныхъ комнатахъ, такъ безъ ресторана не обойтиться… Въ ресторанѣ я пообѣдаю всласть, а потомъ къ Голубковымъ уговориться.

— Тогда поѣдемъ въ ресторанъ вмѣстѣ,- предложилъ Потроховъ. — И я пообѣдаю съ тобой. А то давеча дома одному мнѣ ничего въ горло не шло, и я почти не обѣдалъ… Я ѣсть тоже хочу.

Жена вздохнула.

— Вотъ навязчивость-то! То ты отъ меня бѣгомъ. скитался весь день одинъ, а теперь даже на часъ оставить не хочешь. Вездѣ по пятамъ, — проговорила она.

— Ахъ, другъ мой, да вѣдь торговыя дѣла, вздохнулъ Потроховъ. — Но теперь я все это переустрою. Начнется новая жизнь… Василія Матвѣева я сдѣлаю въ лавкѣ старшимъ, поручу ему кассу. Ты даже удивишься, какая у насъ новая жизнь начнется. Пойдемъ, Грушеночекъ, въ ресторанъ обѣдать.

Потроховъ даже погладилъ жену ладонью по спинѣ.

Жена улыбнулась. Потроховъ расцвѣлъ.

— Хорошо. Я поѣду съ тобой обѣдать въ ресторанъ, но только въ загородный, а иначе ни-ни, сказала она. — Вези меня въ „Аркадію“…

— Съ восторгомъ! — воскликнулъ онъ.

— Постой, постой, — остановила его жена. — Бери тройку… Иначе я не поѣду.

Потроховъ понизилъ тонъ. Въ головѣ мелькнулъ вексель. Но Потроховъ все-таки махнулъ рукой и произнесъ:

— Изволь. Согласенъ.

На вокзалѣ въ Петербургѣ Потроховъ опять хотѣлъ послать въ лавку съ посыльнымъ записку, чтобы уплатили двѣсти рублей по векселю.

Видя оранжевую шапку посыльнаго у выхода изъ вокзала, онъ сказалъ женѣ:

— Душечка, погоди минутку… Не торопись… Сейчасъ я долженъ написать въ лавку записочку о векселѣ и послать съ посыльнымъ, а то непріятность коммерческая можетъ случиться.

Но жена перебила его:

— Опять вексель! Опять лавка! — нетерпѣливо воскликнула она. — Ну, тогда я уѣду къ Голубковымъ.

— Другъ мой, вѣдь это такое дѣло, что торговый скандалъ можетъ выйти.

— А уѣду къ Голубковымъ, такъ хуже скандалъ выйдетъ. Тогда меня уже никакими ложами домой не заманите.

Потрохову, хоть и скрѣпя сердце, пришлось замолчать о векселѣ.

Садясь съ нимъ на извозчика, чтобъ ѣхать нанимать тройку, Аграфена Степановна бормотала:

— Вѣдь эдакая у тебя вексельная душа! А на своей лавкѣ такъ ты просто помѣшался!

Пріѣхавъ на Фонтанку къ Семеновскому мосту, гдѣ была троечная биржа, Потроховъ долго торговался, нанимая тройку. Приказчикъ извозчичій, видя, что баринъ пріѣхалъ съ барыней, да къ тому-же и нетерпѣливой, еле отдалъ ему тройку на три часа за пятнадцать рублей, тѣмъ болѣе, что Аграфена Степановна выбрала самую лучшую тройку. Пришлось дать и на старосту.

И вотъ супруги Потроховы, гремя бубенчиками, поѣхали. Вексель не выходилъ изъ головы Потрохова.

— Грушеночекъ, — сказалъ онъ женѣ. — Не заѣдемъ-ли мы домой, чтобы завезти саквояжъ и цитру?

Потроховъ разсчитывалъ, что, побывавъ дома, онъ успѣетъ написать въ лавку записку о тревожившемъ его векселѣ, но жена и тутъ воспротивилась.

— Зачѣмъ? Съ какой стати? Чѣмъ намъ помѣшаютъ наши вещи, лежа въ саняхъ? А домъ-то ужъ мнѣ и такъ надоѣлъ хуже горькой рѣдьки.

Пришлось Потрохову покориться. Сидя въ саняхъ, рядомъ съ женой, онъ былъ мраченъ и считалъ въ умѣ:

„Ложа десять рублей… фунтъ икры три съ полтиной… тройка — пятнадцать… да на чай придется дать… проѣздъ въ Царское и обратно… Обѣдъ на двоихъ въ Аркадіи… что-то она еще на обѣдъ потребуетъ?“

Онъ тяжело вздохнулъ. Легкій пріятный морозъ щипалъ лицо, воздухъ былъ прелестный, тройка неслась быстро, но ничто это не радовало Потрохова. Въ головѣ его сидѣло одно: вексель.

Въ „Аркадіи“ за обѣдомъ Аграфена Степановна была весела, ѣла съ большимъ аппетитомъ и говорила мужу:

— Ну, что-бы всегда-то намъ такъ жить! Тогда я ни о какой Голубковой-бы и не подумала.

— Ангелъ мой, Грушенька! Да развѣ можно такъ каждый день жить! — воскликнулъ Потроховъ. — Вѣдь на это никакихъ капиталовъ не хватитъ.

— Ну, не каждый день, такъ хоть два раза въ недѣлю. Одинъ разъ въ „Аркадіи“, другой разъ въ „Акваріумѣ“. Послушай, да что ты сидишь, надувшись, какъ мышь на крупу! Жена вернулась, долженъ-бы радоваться, а ты какъ водой облитъ.

— Я и то радуюсь, что нашелъ тебя, но, согласись сама, развѣ пріятно, что ты убѣжала изъ дома! Вѣдь все-таки убѣжала, — говорилъ онъ, а въ умѣ соображалъ, сколько съ нихъ возьмутъ за обѣдъ:

„Меньше десяти рублей и думать невозможно, чтобы взяли… Закуски… мадера… стерлядка“…

Вдругъ жена, выпивъ рюмку мадеры и повеселѣвъ съ нея, воскликнула:

— Послушай, Петя… Хочешь миръ заключить?

— Да конечно-же, дружочекъ, — отвѣчалъ Потроховъ.

— Такъ угости жену шампанскимъ. Вели подать бутылку шампанскаго.

Но тутъ Потрохова даже покоробило.

„Богъ мой, еще десять рублей!“ — пронеслось у него въ головѣ, и онъ сказалъ:

— Да что ты, Грушенька. Обстоятельные мужъ и жена вдругъ будутъ пить шампанское. И еслибы еще случай какой-нибудь. А то такъ, здорово живешь. Просить шампанскаго… Словно, съ позволенія сказать, кокотка.

— А отчего-же шампанское можно пить только съ кокоткой? — возразила Аграфена Степановна и, не получая отвѣта, прибавила:- Ну, полно, Петя, прикажи подать бутылку шампанскаго. Я ужасно люблю шампанское. Закажи бутылку, а то, ей-ей, опять разсержусь, и тогда уже худо будетъ.

— Да куда-же бутылку-то на двоихъ! — возразилъ онъ.

— А! Ты еще торгуешься? Ну, хорошо!

Аграфена Степановна надула губы.

— Человѣкъ! — крикнулъ Потроховъ. — Подайте бутылку шампанскаго.

— Ну, вотъ за это мерси! За это мерси! — перемѣнила тонъ жена и протянула мужу черезъ столъ руку. — Послушайте! — остановила она лакея. — Принесите также пару грушъ-дюшесъ и винограду.

Потроховъ сидѣлъ, какъ въ воду опущенный, и соображалъ:

„Чортъ знаетъ что такое! Обѣдъ-то теперь въ четвертную бумажку не угнешь“.

Бутылка шампанскаго выпита, фрукты съѣдены.

Какъ спрыснутый живой водой, воспрянулъ наконецъ Потроховъ, когда жена сказала, что пора домой ѣхать, и быстро сталъ разсчитываться за обѣдъ.