Рейчел стояла в коридоре, пытаясь восстановить дыхание. Она не слышала ничего, кроме стука собственного сердца.

— Правильно, — сказала она себе, — домой. Думать.

Она повернула назад, сжимая в руках узелок.

Ступени были крутыми. Рейчел приходилось все время останавливаться, чтобы отдохнуть. Прислоняться к стене и сердито думать о своей усиливающейся немощи. В лучшем мире — она знала — в мире, не до такой степени преисполненном зла, те, кто идет по дороге праведных, не будут испытывать таких приступов боли и злости. Но в этом мире все души на подозрении, и Рейчел Дракон с колыбели знала, что решающим в День Взвешивания будет Испытание. Уж конечно, эти дни облегчат ее вес на Великих Весах.

Эйдон Искупитель, я надеюсь на это, подумала она тоскливо. Если моя земная ноша станет хоть чуточку тяжелее, в Судный День я просто улечу, как семечко одуванчика. Она кисло улыбнулась своей непочтительности. Рейчел, ты старая дура! Сама себя послушай! Еще не поздно низвергнуть свою душу в геенну огненную!

В этой мысли было что-то странно успокаивающее. С новыми силами она возобновила свое восхождение по лестнице.

Она прошла нишу и поднялась на пролет выше, когда вспомнила о тарелке. Конечно, ничего не могло измениться с тех пор, как она смотрела на нее на пути вниз сегодня утром, но даже если и так, она не имела права отлынивать. Рейчел, главная горничная, не отлынивает. Ее ноги болели, и колени протестовали, и хотя она ничего не хотела, кроме как дойти до своей комнатки и лечь, она заставила себя повернуться и снова спустилась по ступеням.

Тарелка была пуста. Рейчел долго смотрела на нее. Значение того, что она видит, доползло до нее только через некоторое время.

Гутвульф вернулся.

Она была потрясена, обнаружив, что сжимает в руках тарелку и рыдает. Глупая старая женщина, ругала она себя. О чем на Божьей земле ты плачешь? О том, что человек, который никогда не разговаривал с тобой и не знает даже твоего имени, — и который, вероятно, не знает уже и своего собственного имени — пришел и взял с тарелки немножко хлеба и луковку?

Но даже бранясь, она чувствовала себя легкой, как семечко одуванчика, которым только что себя воображала. Он не умер! Если солдаты искали Гутвульфа, они еще не нашли его — и он вернулся. Это было почти так, как будто граф Гутвульф знал, что она беспокоилась о нем. Она знала, что это абсурдная мысль, но чувствовала, что случилось нечто очень важное.

Придя в себя, она быстро вытерла слезы рукавом, вынула из узелка сыр и сушеное яблоко и снова наполнила тарелку. Потом Рейчел проверила покрытую миску. Воды тоже не было. Тогда она опорожнила в нее свой собственный мех. В туннелях было сухо и пыльно, и несчастный человек наверняка скоро снова захочет пить.

Приятная часть работы была окончена. Рейчел снова стала подниматься, и ступени показались ей более пологими. Она не нашла его, но он был жив. Он знал, куда прийти, и придет снова. Может быть, в следующий раз он останется и поговорит с ней.

Но что она скажет?

Что угодно, что угодно. Будет с кем поговорить, с кем поговорить.

Задыхаясь, почти на пределе, но все-таки напевая гимн, Рейчел направлялась к своей потайной комнате.

Силы Саймона были на исходе. Когда норны провели юношу через Внутренний двор, колени его отказали. Двое бессмертных без колебаний подняли его, обхватив под мышками, так что только кончики его пальцев волочились по земле.

Их молчание и застывшие лица наводили на мысль о статуях, при помощи магии получивших возможность двигаться; только черные глаза, оглядывающие темный двор, казалось, принадлежали живым существам. Когда один из них заговорил на шипящем, щелкающем языке Пика Бурь, это было почти так же удивительно, как если бы стены замка рассмеялись.

Что бы ни сказало это существо, его товарищ, видимо, согласился с этим. Они немного повернули и потащили своего пленника к главным строениям Хейхолта.

Саймон довольно равнодушно подумал, куда они могут тащить его. Казалось, что это уже не имеет значения. От него было мало проку как от шпиона — сперва попал прямо в лапы королю, потом угодил в объятия этих существ, — что ж, теперь он будет наказан за свою беспечность.

Но что они будут делать? — Изнеможение боролось со страхом. Я им ничего не скажу. Я не предам моих друзей. Не предам!

Даже в состоянии оцепенения Саймон знал, что, скорее всего, не сможет сохранять молчание после возвращения Прейратса. Бинабик был прав. Он оказался жалким дураком.

Я найду способ убить себя, если придется.

Но сможет ли он? Книга Эйдона утверждала, что это грех… И он боялся смерти, боялся пуститься в это темное путешествие по собственному желанию. В любом случае казалось маловероятным, что у него будет возможность убежать даже таким способом. Норны забрали его канукский костяной нож. Похоже, что они способны без малейших усилий противостоять любой, самой безрассудной попытке спастись.

Из темноты возникли стены Внутреннего двора, на которых были вырезаны мифические животные и только немногим более известные святые. Дверь была полуоткрыта; за ней было совсем темно. Саймон немного побрыкался, но неуступчивые белые пальцы норнов держали его слишком крепко. В отчаянии он вытянул шею, в надежде последний раз увидеть небо. На сумрачном северном небосводе между логовом Прейратса и Башней Зеленого ангела мерцала красная точка — свирепая алая звезда.

Плохо освещенные коридоры сменяли друг друга. Хейхолт всегда называли величайшим замком мира, но Саймон уныло удивился тому, каким огромным он был на самом деле. Казалось, что новые проходы появляются ежесекундно за всеми дверьми сразу. Снаружи ночь была спокойной, но по коридорам гулял холодный ветер; Саймон видел всего несколько бесшумно двигающихся фигур в дальних концах переходов, но темнота была полна голосов и странных звуков.

Все еще крепко сжимая Саймона, норны проволокли его в дверь, выходящую в крутой узкий лестничный колодец. После долгого спуска, во время которого он был так зажат между двумя бессмертными, что почти ощущал, как их холодная кожа вытягивает тепло из его тела, они достигли еще одного коридора и быстро свернули на другую лестницу.

Они ведут меня вниз, в туннели, в отчаянии подумал Саймон. Снова вниз, в туннели. О Боже, вниз, в темноту!

Наконец они остановились перед огромной дверью из обитого железом дуба. Один из норнов вынул огромный ключ из складок одежды, вставил его в замок, повернул и распахнул дверь легким ударом белого запястья. Облако дыма вырвалось наружу, и у Саймона защипало в носу и глазах; он глупо барахтался некоторое время, в ожидании чего-то ужасного, потом поднял глаза. Пустые, невыразительные глаза норнов смотрели прямо на него. Это тюремное помещение, подумал он, или то место, куда они бросают тела своих жертв?

Он нашел в себе силы говорить:

— Если вы хотите, чтобы я вошел туда, что ж, заставьте меня. — Он напряг мускулы, готовый к сопротивлению.

Один из норнов толкнул его. Саймон схватился за дверь, качнулся на пороге, потом потерял равновесие и свалился вниз, в пустоту.

Пола не было.

Мгновением позже он обнаружил, что пол все-таки есть и что находится он в нескольких локтях ниже двери. Саймон ударился о камень и с криком боли покатился вперед. Несколько секунд он лежал, тяжело дыша, и смотрел на игру отблесков огня по удивительно высокому потолку. Воздух был полон странного шипения. Замок над головой щелкнул и ключ повернулся.

Саймон приподнялся и обнаружил, что он здесь не один. Полдюжины странно одетых людей — если это были люди, потому что их лица почти полностью закрывали грязные тряпки, — стояли в некотором отдалении, уставившись на него. Они не сделали ни одного движения по направлению к нему. Если это палачи, подумал Саймон, они, наверное, переутомились на работе. У них за спиной виднелась большая пещера, предназначенная скорее для зверей, чем для людей. Несколько рваных одеял валялись у стен, как пустые гнезда. Корыто с водой, отражавшей алое сияние, казалось наполненным расплавленным металлом. Вместо сплошной каменной стены, которую Саймон ожидал увидеть, за противоположным концом пещеры открывалось огромное пространство, залитое мерцающим красноватым светом. Где-то раздался крик боли.