— Знаешь ли, Лина, у меня есть предчувствие, — сказала Шарлота Федоровна, — что Саша приедет сегодня, и я знаю, что он прямо приедет ко мне, в котором бы это часу ни было… Нельзя ли как-нибудь отделаться от этого противного и сладкого старичишки?

— Это нехорошо, — отвечала Лина Карловна, — вспомни, Шарлота, какой он благороднейший человек… Надо быть внимательнее к такого рода людям; ты уж зашла с ним слишком далеко. Сколько денег и вещей ты перебрала у него!

— Ах, я несчастная! — вскричала Шарлота Федоровна. — Я безумная, я не знаю, зачем я это все сделала. Я возвращу ему его вещи, его деньги…

— Ты говоришь неправду, это пустяки, — перебила Лина Карловна, — ты этого не сделаешь и не можешь сделать; ссориться с ним и оскорблять его тебе не следует.

— Подумай, что он может пригодиться тебе. На твоего покровителя рассчитывать долго нельзя. Он еле дышит, хоть и рассказывает, что помолодел; князь же твой… ну, это что такое? каприз, больше ничего — он более, я думаю, стоит тебе, нежели ты ему… Если же ты дала слово, так и должна сдержать его… Он свое сдержал…

Шарлота Федоровна надулась. Лина Карловна подошла к ней с истинно материнскою нежностью и поцеловала ее…

— Знаешь ли, Шарлота, — продолжала она с таинственной вкрадчивостью, — он приготовил тебе такие сюрпризы… ты уж никак не ожидаешь — и все это будет послано к тебе сегодня. Видишь ли, какой человек!.. И ты, дурочка, не ценишь своего счастья… — прибавила она с нежностью, — а знаешь ли, что я не встречала женщины такой счастливой, как ты…

При слове «сюрпризы» глаза Шарлоты Федоровны засверкали.

— Что такое, душенька Линочка, какие сюрпризы? скажи мне! — вскрикнула она, оживляясь.

— Ты увидишь…

— Но скажи, в каком роде? Что такое?.. Какой-нибудь браслет!.. но они уж мне надоели… У меня их столько! — произнесла с гримасою и как бы думая вслух Шарлота Федоровна и потом обратилась к Лине Карловне. — Послушай, Лина, — сказала она, — я слово свое сдержу, я тебе клянусь, но только не сегодня, пожалуйста, не сегодня… Милая Линочка, спаси меня, помоги мне…

— Что же я могу тебе сделать?

— Ты только не оставляй меня одну с ним… я прошу тебя об этом…

Лина Карловна несколько минут колебалась, но потом согласилась, расцеловала Шарлоту и сказала:

— Ну, смотри, Шарлота, только сдержи свое слово.

Почтенный старичок явился на ужин раздушенный и завитой. Продолговатое и рябоватое лицо его лоснилось от счастия. На нем был фрак, тончайшая рубашка, застегнутая солитером, и желтые перчатки. Он точно нарядился на свадьбу, недоставало только белого галстуха. Ужин был сервирован великолепно, комната затоплена светом по его приказанию. На столе стояли, между прочим, две вазы с редчайшими букетами цветов.

Ужин, однако, не мог назваться одушевленным. Шарлота Федоровна была не то задумчива, не то рассеяна. Лина Карловна не отличалась вообще большою живостью.

Она говорила, как всегда, очень умно, рассудительно и серьезно, стараясь развлечь старичка, который все с беспокойством посматривал на Шарлоту Федоровну.

Раздавался только стук ножей и вилок о тарелки и мерный, несколько монотонный голос Лины Карловны. Самые свечи горели как-то тускло и цветы в вазах опустили головки и начинали вянуть преждевременно.

Что, если б каким-нибудь образом за этим ужином вдруг очутилась Арманс? Я убежден, что с ее появлением все воскресло бы и одушевилось, шампанское заиграло бы сильнее в бокалах, цветы подняли бы головки, свечи загорелись бы ярче, комната огласилась бы криком, песнями и хохотом. Француженки удивительны в таких случаях!

Когда после ужина почтенный старичок обратился к Шарлоте Федоровне с предложением довезти ее, Лина Карловна сказала ему: "Я надеюсь, что вы будете уж так любезны, что и меня довезете. Мы как-нибудь усядемся втроем". Почтенный старичок невольно скорчил гримасу и с недоумением посмотрел на Лину Карловну, которая не хотела заметить этого взгляда…

Квартира Шарлоты Федоровны была ближе, и потому надобно было завезти ее первую.

Дорогою все трое молчали; старичок целовал кисть руки Шарлоты Федоровны у самой пуговки перчатки. Карета повернула в ту улицу, в которой жила Шарлота Федоровна.

Шарлота Федоровна с беспокойством выдернула свою руку из руки почтенного старичка и начала глядеть в окно…

— Папаша, милый папаша! — сказала Шарлота Федоровна, — вы на меня не сердитесь, я прошу вас…

Карета подъезжала к дому. Шарлота Федоровна с нетерпеливым волнением опустила стекло, взглянула наверх и увидела свет в окне своей маленькой гостиной… "Саша приехал! Саша здесь!" — промелькнула у нее мысль. Ее предчувствие сбылось.

— Я не могу, — продолжала она, — не могу сегодня… Клянусь, не могу!.. Лина скажет вам почему… не браните меня.

Карета остановилась в это мгновение — и Шарлота Федоровна так быстро выскочила из кареты, так быстро исчезла в дверях подъезда, что почтенный старичок не скоро мог опомниться. Лина Карловна высунулась из окна и закричала кучеру, чтобы он ехал к ней. Карета двинулась.

Все очаровательные фантазии старичка вдруг разрушились. Вся идиллия, придуманная им заранее, разлетелась в прах: поднесение корзинки с вещами и ломбардными билетами, лес камелий, через которые они должны были проходить, — все эти сюрпризы, от которых, конечно, Шарлота Федоровна должна была прийти в восторг; наслаждение этим восторгом, когда она при нем стала бы рассматривать эти вещи, ее благодарность, ее нежные взгляды на него, — все, все исчезло, как сон…

Почтенный старичок вдруг очнулся, терзаемый гневом и отчаянием.

— Что же это все значит? — сказал он задыхающимся голосом, обращаясь к Лине Карловне. — Разве так поступают с порядочными людьми? Это гадко, подло… я не позволю вертеть собой, как пешкой… я…

— Успокойтесь и выслушайте меня, будьте рассудительным, — произнесла Лина Карловна своим кротким и убедительным голосом.

— Но нельзя же так поступать… Надо знать совесть, стыд; она водит меня больше года…

— Любите ли вы ее или нет? — перебила его Лина Карловна…

— Люблю ли я ее! — вскрикнул он, разрывая перчатки и бросая их, — я с ума схожу, я умираю от любви к ней… У меня жена, дети, я отец семейства — и для нее я забыл все; я компрометирую себя, я не щажу для нее ничего… Люблю ли я ее!.. А она смеется надо мной!

— Прекрасно. Если вы любите ее, так выслушайте меня и будьте рассудительны. Она вас не обманывает, она не смеется над вами, — за это я вам отвечаю, а я в жизнь свою еще никому не сказала неправды. Знаете ли, что она борется между долгом к своему покровителю и расположением к вам? Мы все обязаны исполнять наш долг. Это первое. Положим, она не любит его, но она всем ему обязана и она чувствует это.

Это ее убивает; она сегодня целый день проплакала у меня. Она говорит, что она должна вести себя так, чтобы он не имел права ни в чем упрекать ее. Если вы любите ее, вы должны оценить в ней эти похвальные, прекрасные черты.

Благодарность показывает хорошее сердце. Сегодня она особенно расстроена, потому что получила от него письмо… Но это пройдет, она обдумает все и поймет, что вам она обязана такою же благодарностью. Я ей повторяю это беспрестанно; она, впрочем, сама это чувствует. Она имеет к вам, я вам скажу, даже какую-то особенную нежность… Успокойтесь, ради бога, мой добрый друг! — прибавила Лина Карловна в заключение, пожав с участием руку старичка, — будьте рассудительны.

Слова эти действительно произвели на него успокаивающее действие, и он нашел, что чувства благодарности Шарлоты Федоровны к своему покровителю точно делают ей величайшую честь, а самолюбие заставляло его верить, что Шарлота Федоровна питает к нему особенную нежность, но все еще какое-то неопределенное сомнение тревожило его.

— А князь Езерский? — спросил он, повернувшись к Лине Карловне всем туловищем.

— Об этом и говорить не стоит. Это увлечение в ней совсем прошло; к тому же его теперь нет в Петербурге и она совсем забыла об нем.