В соседнем особняке я заметил белого медведя, явившегося из заморских стран, чтобы заявить протест от имени своего правительства. Князь Медведев сказал мне, что Франция нас одурачила. Парижские львы, обеспокоенные нашим дипломатическим поручением, устроили так, что нас держат взаперти. Ваше величество, мы оказались пленниками.

— Где нам можно увидать парижских львов? — спросил я у него.

Ваше величество, соблаговолите обратить внимание на тонкость моего поведения. В самом деле, дипломатия львиной нации не должна унижать себя обманом, откровенность — средство более искусное, чем скрытность. Медведь, довольно простоватый, тотчас же угадал мою мысль и без всяких околичностей ответил, что парижские львы живут в тропических районах, где почва состоит из асфальта, где деревья, из коих добывают лак, произрастают, орошаемые деньгами некоей феи, призванной в муниципальный совет округа Сены.

— Идите прямо, прямо, и когда под вашими лапами окажется мраморная плита, на которой написано слово Сейсель! — грозное имя, носитель которого поглотил несметное количество золота, пожрал целые состояния, разорил львов, заставил уволить много тигров и распродать лошадей, послал путешествовать рысей, довел до слез крыс, отнял награбленное у пиявок[2]!.. Когда сверкнет перед вами это имя — значит, вы пришли в квартал Сен-Жорж, где находят себе убежище парижские львы.

— Вы должны быть довольны, — сказал я вежливо, как и полагается говорить послам, — тем, что здесь не злоупотребляют именем Медведевых, царствующих на севере.

— Простите, — продолжал он, — Медведевых парижские насмешники щадят не больше, чем вас. Я видел в типографии человека, именуемого «медведь» только потому, что он подражает нашему величественному хождению взад и вперед, подобающему существам столь рассудительным, как мы; между тем позорное назначение этого человека состоит лишь в том, чтобы покрывать белую бумагу черными отпечатками, Этим медведям помогают «мартышки»[3], которые хватают буквы и создают то, что у ученых называется «книга».

— Дорогой князь Медведев, какая выгода людям присваивать себе наши свойства?

— Легче прослыть умником, когда называешь себя скотом, чем когда выдаешь себя за гения! А кроме того, люди всегда так хорошо чувствовали наше превосходство, что во все времена они пользовались нами, чтобы облагородить себя. Взгляните на старинные гербы, вы всюду увидите зверей!

Ваше величество, пожелав узнать, как относятся к этому важному вопросу правители севера, я спросил:

— Вы написали об этом своему правительству?

— Медвежий кабинет более горд, чем львиный, — он не признает человека.

— Старая, запорошенная снегом сосулька, вы полагаете, что мой повелитель, лев, не для всех животных — царь?

Не желая отвечать мне, белый медведь принял такую пренебрежительную позу, что одним ударом я разломал железные прутья своих апартаментов. Его высочество, внимательно следивший за нашим спором, поступил точно так же, и я собирался уже отомстить за честь нашей короны, когда ваш августейший сын весьма здраво сказал мне, что в тот момент, когда требуешь объяснений от Парижа, не нужно ссориться с северными державами.

Эта сцена произошла ночью; поэтому достаточно было нам нескольких прыжков, чтобы достичь бульваров, где нас встретили, — дело близилось к рассвету, — такими восклицаниями: «Вот это здорово!» — «Вот так замаскировались!» — «Можно подумать, настоящие звери!»

Ваш сын с присущей ему проницательностью угадал, что сейчас карнавал в полном разгаре и что мы можем всюду ходить, не подвергаясь никакой опасности. Впоследствии я расскажу Вам про карнавал. Нам было чрезвычайно трудно изъясняться: мы не знаем здешних обычаев и языка. Вот каким образом мы вышли из затруднения...

(Депеша прервана из-за холода.)

Первое письмо принца Лео его отцу королю

Дорогой и августейший отец!

Вы так мало дали мне валюты, что мне трудно вести в Париже образ жизни, соответствующий моему рангу. Едва лапы мои коснулись бульваров, я уже понял, до чего эта столица не похожа на пустыню. Здесь все продается и все покупается. Чтобы напиться, надо платить, жить впроголодь стоит дорого, а чтобы наесться, для этого требуются непомерные расходы. Мы вместе с тигром в сопровождении умной собаки объехали все бульвары, и никто не обратил на нас внимания, до такой степени мы похожи на людей, среди которых мы отыскивали так называемых львов. Собака, хорошо знавшая Париж, согласилась служить нам гидом и толмачом. Итак, у нас имеется переводчик и нас принимают, как и наших противников, за людей, переодетых животными. Если бы вы, ваше величество, знали, что такое Париж, вы не стали бы мистифицировать меня и давать мне дипломатическое поручение. Чтобы выполнить его удовлетворительно, мне иногда придется, опасаюсь я, ронять свое достоинство. Попав на Итальянский бульвар, я счел необходимым последовать моде и закурить сигару, но так расчихался, что произвел настоящую сенсацию. Какой-то фельетонист, проходя мимо и увидав мою гриву, сказал:

— В конце концов эти молодые люди станут похожи на настоящих львов.

— Вопрос распутывается, — сказал я своему тигру.

— Я полагаю, — заметил тогда пес, — лучше было бы, если бы он наподобие восточного вопроса подольше оставался запутанным.

Пес этот, ваше величество, каждую минуту дает нам доказательства своего высокого ума; поэтому вы не удивитесь тому, что он служит в знаменитом учреждении, помещающемся на Иерусалимской улице[4], которое окружает иностранцев, посещающих Францию, заботами и вниманием.

Он провел нас, о чем я вам только что докладывал, на Итальянский бульвар; там, как и на всех бульварах этого большого города, природе предоставлена незначительная роль. Конечно, там есть деревья, но что это за деревья! Вместо чистого воздуха — дым, вместо росы — пыль; поэтому листья не шире моих когтей.

Кроме того, Париж лишен какого бы то ни было величия: все имеет здесь жалкий вид; еда здесь очень скудная. Я зашел позавтракать в кафе, и мы заказали себе лошадь, но лакей до такой степени изумился, что мы, воспользовавшись его растерянностью, унесли его самого и съели в сторонке. Наш пес советовал не повторять этой проделки, предупредив нас, что подобные вольности могут привести нас в полицию. Сказав так, пес принял от нас кость и без дальнейших слов полакомился ею.

Наш гид очень любит рассуждать о политике, и беседа с этим плутом совсем небесполезна для меня; он многому меня научил. Могу признаться, что, вернувшись в Львиное царство, я не стану участвовать ни в каких бунтах; теперь мне знаком удобнейший способ управлять народом.

В Париже король царствует, но не управляет. Если вам непонятна эта система, я сейчас ее объясню. Собирают всех честных людей данной страны, делят их на триста — четыреста групп и говорят им: выбирайте своего представителя. В результате получается четыреста пятьдесят девять избранников, которым поручают законодательствовать. Поистине забавны эти люди: они думают, что благодаря этой операции становятся талантливыми, они воображают, что если человеку дано звание, он приобретает способность понимать и вести дела; что слова «честный человек» — синоним «законодателя» и что баран становится львом, как только ему скажут: «Будь львом». Итак, что же происходит? Четыреста пятьдесят девять избранников рассаживаются по скамьям за мостом[5], к ним приходит король, просит денег или какой-нибудь утвари, необходимой для его власти, например, пушек или кораблей. Тогда все поочередно начинают говорить на разные темы, причем никто не обращает ни малейшего внимания на сказанное предыдущим оратором. Один человек рассуждает про Восток, после того как другой говорил о ловле трески. Считается, что патока отлично может замазать рот тому, кто вносил запрос о литературных делах. После тысячи подобных речей король добивается всего. А для того чтобы убедить четыреста избранников в полной их независимости, он нарочно время от времени отказывается от некоторых из своих требований, чрезмерных и предъявленных им умышленно.