— Да нет как будто бы, все нормально. Впрочем, не совсем нормально. Накануне его отъезда у нас покончил с собой иммунолог. Отравился цианистым калием. Но он во-обще был человек со странностями.

— Значит, у этого типа были здесь еще какие-то дела, — сказал Нетудыхин.

— Не верю я в это, Тима. Мало ли что за совпадения могут обнаружиться среди двух мужчин. Это просто случайность. Нельзя на нее полагаться.

— А совпадение имени, отчества и фамилии — случайность? У него фантазии на большее не хватило. Да он и не предполагал, что его здесь засекут.

— Не знаю, Тима. Я в растерянности, честное слово.

— Ладно, подождем. Я тебе докажу реальное существование этого подонка.

— Как ты докажешь?

— Докажу. — Помолчали. Потом он вдруг спросил: — Ты можешь достать сейчас у кого-нибудь магнитофон?

— Зачем?

— Ты мне не задавай вопросы. Я тебя спрашиваю, можешь или нет? На пару ча-сов.

— Есть тут у одних знакомых медиков.

— Тогда одевайся. Пошли.

— Куда?! — удивилась она.

— На вокзал. Я по дороге тебе все объясню.

Он завелся. Ни о каком продолжении обеда уже не могло быть и речи. Пришлось отставить стол, закрыть окна и следовать с ним на вокзал. При всем том ее поражала в нем совершенная искренность и страстное желание доказать свою правоту.

Открыв автоматическую камеру хранения, он вынул оттуда портфель и большую картонную коробку.

— Держи, — сказал он. — Это тебе. Может, это и не то, что надо, но другого я, ей-богу, придумать не смог.

— Что это? — спросила она, принимая коробку.

— Я там. А внизу он. Вернее, мы с ним вместе.

Он говорил неопределенностями, и Кока совсем стала теряться: кто я и кто он?..

На обратном пути зашли к ее знакомым. Те без всяких оговорок заимствовали им "Яузу-5", даже предложили две бабины с танцевальной музыкой. Нетудыхин, улыбаясь, принял их и поблагодарил столь догадливых людей. Конечно, они сегодня будут обяза-тельно с Кокой танцевать…

Дома, распаковав коробку, он вручил ей большую плюшевую собаку.

— Это я, — прокомментировал он. — Такой, знаешь, ушастик-дуралей с серыми глазами-пуговицами.

— Боже, какая прелесть! — воскликнула она, целуя пса в нос. — Замечательная собака! Гав! Гав! Тимошке будет напарник.

— Ну да, — сказал он, — еще чего не хватало — дружить с этим уркой!

— Да перестань ты, Тима! Они непременно поладят, — сказала она, водружая пса на спинку дивана.

Нетудыхин ничего не ответил. Достал со дна коробки бабину, подключил магни-тофон в сеть.

— Садись, — предложил ей. — Слушать придется долго. Это наш последний с ним разговор. Что непонятно, потом спросишь.

Нажал на клавишу "воспроизведение". Запись пошла. Сам лег на диван.

Несколько раз в процессе слушания она порывалась его о чем-то спросить, но он жестом руки останавливал ее: потом, потом. Многое ей было непонятно, потому что где и в какой обстановке производилась запись, она себе не представляла. К тому же и каче-ство записи оставляло желать лучшего.

По второму заходу пришлось ему внести разъяснения. Теперь запись прокручива-ли кусками. Кока совсем притихла и слушала Нетудыхина в состоянии какой-то пришиб-ленности.

Когда было закончено и второе прослушивание, с глазами, полными удивления, она сказала ему:

— А знаешь, Тима, голос его действительно очень похож на голос нашего Тихона Кузьмича.

— Наконец-то! — обрадовался Нетудыхин. — Я рад, что ты мне начинаешь ве-рить!

— Но я же не верю, не верю! — вдруг взорвалась она. — Не могу поверить!

— Ну, что ж, — сказал он с досадой. — Прими тогда все это за сказку, но не по-дозревай меня в сумасшествии. Мне это больно.

Помолчали. Она спросила:

— Что было дальше?

— Дальше было появление моего портрета и арест.

Ей вдруг пришла в голову дикая мысль: это розыгрыш. Он это придумал, чтобы проверить ее, пойдет ли она за ним больным или откажется от него. Ведь он ужасно рев-нив. А запись разговора по заготовленному тексту он разыграл с каким-то другом… По-том эта мысль показалась ей уж слишком издевательской. И она опять сникла.

— Что же теперь делать? — спросила она.

— Думать! — сказал он. — И главное — не паниковать! Давай подвинем стол и продолжим наш обедоужин. Помоги мне.

Ни пить ни есть ей не хотелось.

За окнами темнело. Наступала ночь. На небе загорались первые звезды.

Поторопился он, наверное, со своим ошеломляющим признанием, поторопился. В поезде, когда он ехал в Рощинск и обмозговывал встречу с Кокой, он как-то доверился характеру их прежних отношений, полагая, что он ее убедит в правдивости приключив-шейся истории. К сожалению, Нетудыхин не учел одного обстоятельства: ее медицин-ское образование, подтолкнувшее Коку на соответствующее подозрение. Вместе с тем и у Нетудыхина самого закрадывалась догадка: не было ли это поведение Коки исполнени-ем угрозы Дьявола уложить его, Нетудыхина, как бильярдный шар в лузу? Памятуя запо-ведь Сатаны творить Зло с изяществом и полной душевной отдачей, такое предположе-ние не исключалось. Но Тимофею Сергеевичу уже терять было нечего. Он шел напропа-лую: или он потеряет Коку совсем, или обретет ее, долгожданную, вновь.

На скорую руку она поджарила яичницу. Подала на стол. Налила по рюмкам вод-ку: ему полную, себе — чуть-чуть.

— Что за хитрый разлив? — спросил он.

— Тима, — сказала она, — не забывай, что я женщина.

— Очень даже помню. — Он долил ее рюмку до половины, поднял свою. — За столько лет мы можем себе сегодня позволить и расслабиться.

— Но не до вчерашней бесконтрольности.

— Кокуня! Будь добрей! Сотворенного уже не изменить. Так получилось… За наш союз! За госпожу удачу!

Не выпили, а только надпили рюмки. Молча принялись за яичницу. Нетудыхин, оказавшись перед своим привычным блюдом, вдруг почувствовал острый голод.

— Ешь, ешь, — заметила она. — Никакого стеснения быть не может.

Он не стеснялся. Его смущало скорее то, о чем он собирался ей сказать. Как это изложить ей тактично, чтобы она не истолковала дело превратно.

— Ты меня потряс своей одиссеей, — сказала она.

— Куда денешься. Надо сопротивляться, искать выход — иначе хана.

— Но я не вижу здесь выхода!

— Нет, Кока, безвыходных ситуаций в жизни существует только две: это утрата рассудка и смерть. Все остальное поправимо и подлежит разрешению. Выход есть. Хотя здесь многое будет зависеть и от тебя.

— От меня? — удивилась она. — Странно. Никогда не догадывалась, что я такая всесильная.

— Я же тебе рассказал не все. Дело в том, если ты помнишь, я пишу. Это стало моей потребностью. Сегодня не писать я уже не могу. Пишу я стихи, немного прозу. Вы-пустил даже небольшой сборничек. Правду сказать, никудышный. Я прихватил его с со-бой, потом посмотришь. Сейчас я работаю над большой прозаической вещью — пове-стью о судьбах послевоенных беспризорников. Таких как мы с тобой. Я абсолютно уве-рен, издать ее здесь, в Союзе, невозможно. И никогда не издадут. А писать так, как того требуют, я не могу. Я пишу так, как оно мне является. Сегодня это все сошлось в одну точку. Выход я вижу только один: выезд на Запад. Не могу я больше. Я задыхаюсь в этой сатанинской стране.

— Но разве Сатана не найдет тебя на Западе?

— Найдет. При необходимости и кагэбисты могут найти. У этих ребят длинные руки. Однако они там ограничены в своих действиях правовой демократической защи-щенностью.

Она не совсем поняла, что это такое — правовая демократическая защищенность, но уточнять не стала. Спросила:

— А как же я? Ты оставляешь меня здесь?

— Что ты, Кока! Мы расписываемся. Ты едешь по турпутевке в Германию и вы-ясняешь с дядей Петей все возможные варианты нашего выезда.

— Господи, — сказала она, — какой ты наивный, Тима! Ты так говоришь, как будто поехать в Германию — это что съездить в Белоруссию или на Украину. Во-первых, дядя Петя живет в Западной Германии. В Гамбурге. Туда сейчас получить тур-путевку невозможно. Во-вторых, ты забыл: я — еврейка.