В социальном же плане родившись, он невольно становится соучастником драмы, разыгрывающейся на планете неизвестно какое тысячелетие. Содержание ее приблизительно знакомо всем — борьба за существование. Тут ему необходимо сделать выбор между Добром и Злом. Хотя результат, что бы он ни выбрал, заведомо известен — персональная смерть каждого из участников. Спектакль продолжается, несмотря ни на что. И на всех уровнях жизни. Для полноценного участия в нем человек должен освоить технику игры и выбрать себе подходящую роль. Но с выбором роли дело обстоит тоже не так просто. Некоторые роли разобраны еще до его появления. Поэтому за роль нужно бороться. Мало знать текст. Его надо еще пропустить через плоть и кровь свою и подать так, чтобы произносимые тобой слова звучали убедительно. Иначе тебе не поверят, что ты именно тот, за кого ты себя выдаешь. Проигнорируют. Засмеют. Затопчут. Или, как это было с Иисусом, распнут на кресте. Но опять же — все это возможно лишь при определенных генетических задатках и наличии известной установки в человеке. Поэтому надо идти и играть. Иди и играй. Уверенней, смелее. Если можешь, — дерзее. Таков общечеловеческий жребий. Иного пока не дано.

А что собственно было дано тем, кто родился в России в конце 30-х и потерял своих родителей на войне? Распределители, детдома, колонии? И голод, им был дан постоянный голод, который заставлял их идти на преступления, а затем, по достижении в колониях совершеннолетия, по этапу дальше, — туда, на досидку, в переполненные тюрьмы и лагеря, где уже отбывали срока их отцы и старшие братья. По неприкаянности своей судьбы это поколение уравнялось с поколением 20-х годов, хотя и не было, за исключением единиц, участником войны. Но оно своими детскими глазами заглянуло в морду разлютовавшемуся Злу и, быть может, острее других почувствовало весь ужас того состояния рода человеческого, которое люди именуют безличным словом "война".

В детдомах и детколониях господствовал произвол: старшие притесняли меньших, боговали. Своенравных учили кулаком. Причем били остервенело, так, как это умеют делать только упивающиеся своей физической властью подростки. Покорись общему порядку или шестери старшему, тогда тебе будет некоторое послабление. Отсюда начала свое гнусное шествие будущая дедовщина. Герой войны постепенно отходил. Его место занял приблатненный тип, наглый и сильный, с золотой фиксой, ставший для дворовых мальчишек образцом для подражания. Но насилие было противно духу Нетудыхина. И как только наступала весна, он бежал на волю. Правда, там тоже было несладко. Воля ставила перед ним свои проблемы. Он вынужден был сам творить Зло. Его отлавливали и водворяли вновь. Круг замыкался.

Наконец, он решил больше не бегать. Довольно, надоела ему беспризорная жизнь. Пора переходить со своей участью на другой язык. Надо как-то увертываться, пока не пройдет черная полоса.

Детский дом, в котором он на этот раз приземлился, был старым, основанным еще в 20-х годах. Порядки в нем оказались относительно терпимыми. Была при детдоме школа. Был отдельно спальный корпус, мастерские, небольшой самодельный стадион. Располагался детдом в бывшем монастыре. Веяло от него средневековьем и тюрьмой. Впрочем, в те времена Нетудыхин быстро приспосабливался ко всяким обстоятельствам.

Через месяц пребывания в детдоме он уже был в нем своим пацаном. Даже завел себе в классе подругу — Нелку Блейз, по прозвищу Кока, которую он опекал от двусмысленных притязаний своих же товарищей. Пацаны подкалывали его: в жидовку втюрился. Нетудыхин свирепел и, резко притягивая к себе обидчика за грудь, люто грозился: "Еще раз тявкнешь, падла, я из твоего сучьего рыла мочалку сделаю! Усек?"

А чего там было не усекать? Нетудыхин был достаточно крепок, и решительное выражение, появлявшееся на его лице в такие моменты, убеждало: может, псих, сделать, запросто. Пацаны под столь озверелым натиском отступали.

В одном они были несомненно правы: Кока, конечно, легла ему на душу полностью. С заметной грудью, с пышными, чуть курчавыми темными волосами, лобастая и слегка веснушчатая, она в облике своем уже проклевывалась как женщина и притягивала к себе подростков. Нетудыхин, после первых свиданий с ней, решительно ей заявил: ''Дружишь только со мной. Никаких шашлей с другими." Она промолчала. С такой категоричностью она еще не встречалась.

Кока была детдомовским старожилом. Она ввела Нетудыхина в курс потаенной жизни детдома и сориентировала Нетудыхина в его дальнейшем поведении.

Постепенно, из разговоров с ней, он узнал ее историю. Родилась она в Таллине. Отец ее был эстонский еврей, мать — прусская немка. В год оккупации Прибалтики родителей ее репрессировали. Маленькую Нелу забрала к себе во Владимир родная тетка, сестра отца. В

47-м тетка неожиданно умерла от инфаркта. Куда деваться? Был еще брат у отца, дядя Боря. Он проживал где-то в Москве. Но адрес она его точно не знала. Решилась все же попробовать его отыскать. И самостоятельно отправилась поездом в Москву. Никакого дядю она, конечно, не нашла. В конце концов оказалась здесь, в детдоме. В ее душе надолго сохранилась эта горечь от несостоявшейся встречи с дядей, которого нерасторопная московская милиция почему-то так и не смогла отыскать. Зато дядя, много позже, разыскал Нелу сам. Она узнала, что в момент, когда она колесила в его поисках, он уже находился в Мельбурне, хорошо осведомленный о судьбе своих близких…

Нетудыхин, разумеется, о своей мужицкой биографии не стал распространяться. Сказал ей просто: отец погиб в войну, мать умерла. Теперь он босячничает.

— Как-как? — переспросила она. — Босячничаешь? А что, есть такое слово?

— Ну, босякую, — неуверенно ответил он.

Она была очень чувствительна к языкам. Немного говорила на идише — тетка научила, — и ей легко давался немецкий.

После первых исповедальных вечеров, проведенных с нею, Нетудыхин понял: он действительно втюрился по уши. Еще такого с ним не было, чтобы он не мог заснуть до утра…

А страна решительно поднималась из руин. Люди с превеликим трудом восстанавливали порушенное войной. Жизнь обретала новый смысл. Везде нужны были руки.

У Нетудыхина появилась идея: по окончанию учебного года просить, чтобы дали путевку в ФЗУ или РУ. Тогда такие направления практиковались. Детдомовцев принимали без всяких экзаменов. Однако Нетудыхин несколько поторапливал судьбу.

Был в детском доме воспитатель. Майтала его звали. То ли это фамилия его была, то ли кликуха, данная пацанами, Нетудыхин точно не знал. Толстый такой, с заплывшими от жира глазенками, с ватными руками и ласковой, льстивой улыбочкой. И вечно неряшливый, засалено-блестящий какой-то.

Вот этот маразматик и положил вдруг глаз на Коку-Нелу. Пацаны это дело унюхали сразу и донесли Нетудыхину. Он спросил у нее:

— Это правда?

— Что ты, Тима?! — заверила она его. — Он просто ко мне по-отцовски благожелателен.

Нетудыхин не поверил, но дальше расспрашивать не стал.

Накануне майских праздников Майтале выпало ночное дежурство в спальном корпусе. Дело обычное. Отбой в общежитии производился по звонку в 22.00. А кружок художественной самодеятельности детдома готовил в тот вечер праздничный концерт, в котором Кока была ведущей программу. Мама Фрося, руководитель кружка, сильно задержала детей на генеральном смотре. Группа пришла в общежитие около одиннадцати вечера. Под видом выяснения причин такого нарушения режима Майтала зазвал Коку к себе в дежурку, и при закрытых дверях состоялся у них жаркий разговор. Что там у них произошло, толком никто не знал. Только через некоторое время малыши, занимавшие комнаты против дежурки, услышали вскрики и какую-то подозрительную возню. Немедленно сообщили старшим…

Через минуту дверь дежурки пацанами была высажена, и Майтале устроили темную. Били его безжалостно: ногами, шваброй, табуретами, вымещая на нем всю накопившуюся злость. Когда включили свет и опомнились в ярости своей, Нетудыхин, глядя на потерявшего сознание Майталу, вдруг понял: теперь ему опять придется бежать. Тут же подстегнулся напарник — Коля Рынков. Уходить решили немедля, пока не прибыла милиция.