— Был, — ответил Нетудыхин спокойно. — И еще буду.
— Ну вот, полюбуйтесь! — сказал Ахриманов, обводя аудиторию взглядом и ища в ней поддержки.
— Дело в том, — сказал Тимофей Сергеевич, обращаясь тоже к аудитории, — что в этом учебном году я решил основательно познакомиться с христианством, в частности, с православием. Мы ведь не только не знаем в достаточном объеме обычаев и традиций своего народа, но и веры его. Все висит в абстракции, в воздухе, по книгам. "Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь"… Вот я и пошел в церковь, чтобы увидеть, как же это все-таки происходит на деле.
— Ага, — сказал Ахриманов, несколько подрастерявшсь. — Таким, значит, образом. С такой, стало быть целью вы туда ходили. Очень похвально. Ну а, скажите мне, пожалуйста, известно ли вам, что в руководимом вами классе есть верующие учащиеся?
— Кто? — спросил Нетудыхин.
— Кто — это вам лучше положено знать. Но если вы не знаете, то я назову вам имя верующей ученицы: Даша Надлонок. И она не только верует, но еще и втихую сманивает других учеников в свою баптистскую секту. А вы тем временем занимаетесь изучением христианства, по церквам прохлаждаетесь, когда сектанты орудуют у вас под носом. Не парадокс ли это? Я сегодня, кстати, с ней беседовал. Так знаете, что она мне сказала? Верую и буду веровать — вот как! Это она мне заявляет, мне, прошедшему через кромешный ад Зла и глубоко убежденному атеисту! Так кого же мы здесь готовим, бойцов партии или служителей культа? Что вы на это скажите?
Чем выше Ахриманов поднимал на волне своего патетического возмущения сообщаемые факты, тем настойчивее и упорней Нетудыхин пытался их заземлить, спустив на пару регистров ниже.
— О том, что Даша баптистка, — сказал Тимофей Сергеевич, — в школе знают многие. В том числе, кстати, и завуч. Я бывал в семье Надлонок не раз. В ней веруют все. Переубедить их практически невозможно. Но семья эта вполне благополучная, ведет совершенно здоровый образ жизни. А сама Даша в классе у меня — пример добросовестного и целеустремленного труда: она тянет на золотую медаль. Так что, Тихон Кузьмич, ситуация не столь однозначна…
— Нет, вы посмотрите на него: семья верит в Бога, а он называет ее вполне благополучной. Ну, знаете, Тимофей Сергеевич!.. Это, товарищи, как раз то преступное благодушие, о котором я вам говорил в начале своего выступления. — В зале зашумели. — Но я не закончил по Нетудыхину, — сказал Ахриманов, снова обращаясь к своим бумагам. — Как стало мне известно, Тимофей Сергеевич и в работе литературного кружка, которым он руководит в школе, допускает свой преступный благодушный либерализм: некоторые из кружковцев под его благосклонным вниманием пишут стихи о Боге. Да, к сожалению. Более того, стихи эти обсуждаются на занятиях кружка и подвергаются литературной правке и обработке. Может, нам уже пора провести в школе конкурс на лучший акафистический текст?.. У меня, товарищи, для этого факта вообще не находится слов. Так мы далеко зайдем.
— Но они используют образ Бога как поэтическую метафору! — крикнул, не поднимаясь с места, Нетудыхин. — Эту метафору эксплуатировала вся русская литература!
— Метафору, говорите? — сказал Ахриманов. — Эта метафора в реальности оборачивается потом вот такими верующими, как ваша Надлонок. — В зале опять стал нарастать шум. — Спокойно, товарищи, спокойно! Я прошу всех успокоиться! И, наконец, — продолжал Ахриманов, — последнее. Тут нас Тимофей Сергеевич уверял, что он ходил в церковь с целью изучения православия в его, так сказать, живом и действующем виде. Хотелось бы верить. С такими намерениями дело это вполне допустимое и благородное: врагов своих надо знать изнутри. Если бы не некоторые мелочи. Вы же, Тимофей Сергеевич, истово крестились в церкви. И наблюдавший за вами узрел даже на вас крест, так как было душно, и вы раскрыли свою грудь. Вот я вам и предлагаю сейчас проделать тоже самое — у нас сегодня что-то становится душновато, — чтобы убедить нас в том, что вы атеист, а не содействующий тайно вере в Бога. Расстегните ворот пошире.
Зал оцепенел. Нетудыхин понял: отмщение началось. Но он не предполагал, что оно придет к нему так надругательски мерзостно и именно с этой стороны.
Бледный, как всегда, когда он сильно волновался, Тимофей Сергеевич вышел из-за стола и, несколько затягивая паузы между отдельными словами, сказал:
— Что ж, я готов. Пожалуйста. Могу раздеться до самых трусов. Но при одном условии: если то же, вместе со мной, проделаете и вы, Тихон Кузьмич. Я хотел бы взглянуть на вашу раненую ногу, чтобы получить представление, сколь многострадальным был ваш личный вклад в нашу победу над Германией. Если вы даете согласие, я уже начинаю раздеваться.
— Паяц! Шут гороховый! — закричал Ахриманов. — Он глумится над инвалидом!
— Почему же глумится? — отвечал Нетудыхин. — Если позволительно раздеть учителя на собрании, то почему бы то же самое нельзя проделать с директором? Начнем с мужчин, потом перейдем к женщинам…
Аудитория взорвалась. Поднялся невероятный галдеж. Обиженая Страховская, стараясь перекричать других, потребовала от директора публичного извинения.
— Тихо, товарищи, тихо! — призывал Лоев. — Криком мы ничего не решим. Коллега Нетудыхин неудачно пошутил.
— Ничего подобного, — возразил Тимофей Сергеевич. — Я настаиваю на своем предложении. Люди должны знать правду. А она совсем рядом, стоит нам только раздеться…
Его слова потонули в общем шуме. Коллектив учителей катастрофически мутировал в разъяренную толпу.
— Тихо, я сказал! — уже рявкнул Лоев. — Вы на партийном собрании, а не на базаре! Зимина, Страховская, прекратите! Лидия Ивановна, Заманский, довольно! Потом разберетесь, после собрания. — Зал несколько поунялся. — Пожалуйста, — пригласил Лоев Ахриманова, чтобы тот продолжил свое выступление.
— Я заканчиваю, — сказал директор, — все. Поэтому, исходя из вышеизложенных фактов, администрация приложит максимум усилий, дабы искоренить их и навести в школе надлежащий порядок. Вплоть до увольнения отдельных товарищей с работы.
Ахриманов собрал бумаги и вернулся на свое место. Зал опять зашумел.
"Пошел, гад, в открытую, — думал Тимофей Сергеевич, наблюдая за Сатаной. — А ключика-то я к нему все еще не подобрал".
Лоев и Ахриманов, склонившись друг к другу, о чем-то спешно совещались. Потом парторг поднялся и сказал, перебирая бумаги на столе:
— Значит, так. По данному собранию предлагается принять следующее решение. Первое. Учитывая происки активизировавшихся в городе различные религиозных сект, парторганизация школы рекомендует педколлективу усилить работу по антирелигиозному воспитанию учащихся. На следующий учебный год работа педколлектива в этом направлении должна быть тщательно спланирована в общегодовом школьном плане и взята под постоянный партийный контроль. Понятно, да? Второе. Администрации школы с целью выяснения качества этой работы, а также с целью обобщения опыта по данному вопросу рекомендуется в ближайшее время посетить уроки у учителей Страховской, Нетудыхина, Бузылева и других. Информацию об этом заслушать на партийном собрании в самом конце учебного года.
— Когда, когда посетить, — сказала Нинель Николаевна, — когда время у нас на исходе?
— Ничего, — сказал Лоев. — В вашем распоряжении еще больше месяца… У кого есть какие добавления, изменения?.. Нет. Тогда ставлю на голосование. Голосуют только коммунисты. Кто "за"?.. Кто "против"?.. Воздержавшиеся?.. Нет. Единогласно. Решение принимается… Объявлений ни у кого никаких нет?.. Нет. Партсобрание объявляю закрытым.
Публика облегченно вздохнула и повалила на выход.
— Тима! — услышал Нетудыхин сзади себя чей-то голос. — Ты б ему показал что-нибудь, чтобы он заткнулся. Еще такого в моей практике не было — раздевать человека на совещании. Хам! Но ты молодец, не растерялся! Дай я пожму твою лапу, — Страховская, улыбаясь, от души пожала руку Нетудыхина.
Подошел Дима Прайс.
