Какое там! В моих ушах все это звучало сущей тарабарщиной. Я пыталась сказать нечто утвердительное, но не послушался язык. Оставалось лишь пожать плечами.

Белл вздохнул, но без малейшего раздражения или досады. На лице читалось лишь сочувствие к той, которая должна пройти дорогой, открытой им много лет назад.

— Ну так вот: возможно, Кен Дестри — первый человек на Луне, который полностью лишился рассудка. Пусть по причинам, от него не зависящим, но лишился. И случилось это не тогда, когда он жил в бараке вместе с двумя сотнями квалифицированных строителей, чье «здравомыслие» влияло на его рассудок. Он спятил, пребывая в замкнутой системе, оказавшись в скафандре, ничего не деля с человеческим обществом, даже воздуха. Если коротко, Дестри был сам себе кот Шрёдингера и никак не соприкасался с реальностью.

Белл снова тяжело вздохнул.

— И это, юная леди, возвращает нас к самому важному вопросу, связанному с его помешательством. К вопросу, не дававшему покоя всем нам в свое время, но полностью проигнорированному теми, кто впоследствии писал учебники истории. Вопрос этот столь очевиден, что вы сейчас изумитесь: как же я сама до этого не додумалась? Видите ли, Дестри спятил почти за три недели до того, как мы с ним повстречались. В течение этих недель каждому было известно, что он неуправляем. Что он опасен. Каждый понимал: его необходимо поймать и подвергнуть лечению, в крайнем случае убить, пока он дров не наломал. И никто из тех, кто тогда работал здесь на шесть правительств и четыре крупнейшие корпорации, не был готов пригласить его к себе, предоставить на ночь теплую постель, починить скафандр, снабдить всем необходимым для жизни и поутру отпустить на все четыре стороны таким же неизлечимым и буйным. Это было бы совершенно безответственным поступком, вплоть до социопатии.

А вот теперь сложите все, что вам уже известно, и задайте очевидный вопрос.

— Как ему удалось так долго продержаться?

— Ну да: где он, черт побери, воздух брал все это время?

Проходит семь минут после того, как Малькольм Белл выстрелил Кену Дестри в голову. За это время он успевает взглянуть на труп с нескольких сторон. Плача, опускается рядом на колени. Встает и ходит по кругу, словно в надежде, что при очередном обходе скорченный у его ног мертвец воскреснет. Не желая верить собственным глазам, пятится, поворачивается спиной к убитому, даже топчется на месте, сложив на груди руки, как будто изображает человека на остановке в ожидании автобуса номер девять. Ему даже представляется, что Дестри все-таки не умер. Вот сейчас он восстанет чудовищным зомби и нападет со спины…

«Не дури!» — гневно приказывает себе Белл. Но в такой безумный день любая чертовщина кажется возможной, поэтому он оборачивается, ожидая увидеть Дестри либо лежащим, либо атакующим. Судьба, однако, к нему добра — по крайней мере настолько, что избавляет от подобного кошмара. Он не реагирует на панические голоса из шлемофона, требующие доложить обстановку и уверяющие, что подмога уже совсем рядом. После он ответит, что пребывал в шоке и попросту не воспринимал этих воплей. Неправда, он просто не хочет ни с кем разговаривать — так как едва ли способен сейчас выдавать нечто осмысленное, относящееся к делу или хотя бы членораздельное.

Ему бы дождаться обещанной подмоги, сбыть с рук покойника, вернуться в барак и месяца на полтора провалиться в сон.

Он не видит, как на ближайшей гряде останавливается багги, как с него спрыгивают двое в скафандрах и подбираются сзади. Вполне обоснованная осторожность, ведь эти люди нервничают, не зная, кто перед ними — тот, кого надо спасать, или тот, от кого надо спасать. На любое резкое движение они готовы ответить стрельбой. Не знает и Белл, сотрясаемый дрожью, заметной даже в скафандре. Наконец спасатели приближаются достаточно, чтобы опознать его по символам на скафандре. С этого расстояния им виден и убитый.

Дестри гол, как только способен быть гол человек. Можно было бы сказать «абсолютно гол», если бы он находился в атмосфере. Но вокруг — вакуум, который должен был его прикончить гораздо раньше, чем точный выстрел Малькольма Белла.

И не страх неминуемой смерти, а облик Дестри, совершенно беззащитного перед вакуумом и все же ковыляющего по камням, точно заправский пьяница, с бородой и всклокоченной шевелюрой точь-в-точь как у земного отшельника, против воли покинувшего свою пещеру, — вот что потрясло рассудок Белла за миг до того, как двое выстрелили друг в друга.

Удивительно, что в таких обстоятельствах Белл вообще смог нажать на спуск. Может, просто судорожно дернулся палец?

Злосчастного Дестри обязательно подвергнут вскрытию и найдут, что он не получил никакого физического ущерба сверх отравления ядом, содержащимся в резервуаре скафандра, который он давно сбросил, а также смертельного ранения, причиненного Беллом. Никаких следов хотя бы секундного воздействия вакуума; даже не лопнул ни один кровеносный сосуд. Не выявлены и признаки голодания. Так и не смогут точно опознать содержимое желудка — каким-то необычным способом приготовленное мясо и загадочные приправы. И откуда взялась грязь под ногтями? То же самое с присохшей к коже морской солью. И с неизвестной разновидностью клеща, приютившегося в спутанных волосах. У насекомых, если можно их так назвать, ДНК окажется неземным.

Но вся эта суматоха начнется через несколько дней, когда посвященные в ситуацию люди осознают масштабы свалившейся на них тайны.

Первой к Беллу приближается Конни Олдрин Неродственница, причем за годы ее деятельности на Луне кличка приросла к фамилии почти намертво[8]. Конни прикасается шлемом к шлему, и Белл слышит приглушенный голос без помощи радио.

Это из ее уст впервые прозвучал наиважнейший вопрос: «Как же он сумел?».

Когда Белл закончил, я попросила новую порцию друхза.

Краешек моего сознания уже понял, что Белл предостерегал неспроста. Услышанное изменило мою судьбу. Куда ни подайся отсюда, какую карьеру ни сделай, с кем ни заведи дружбу, конец известен: я окажусь в такой вот тесной клетушке одна-одинешенька, если не считать тайны, прижатой к груди, как родное дитя. Может, это случится со мной не через десять лет и даже не через двадцать, ведь и Белл заперся не сразу. Но рано или поздно я обязательно подамся в отшельники, и хотя сейчас перспектива страшит, есть и толика странноватого любопытства: а вдруг это не так уж и плохо?

— Вы говорили об инопланетянах, с которыми был установлен контакт. Как бишь их — Минни и Эрл?

Он пожал плечами.

— Мы до сих пор не знаем точно, кем были Минни с Эрлом. Возможно, «инопланетяне» — всего лишь наиболее подходящий для них ярлык. Конечно же, в первую очередь мы обратились с вопросами к ним, поскольку они обладали способностями вроде тех, что продемонстрировал Дестри. Но в их причастность никто не верил. Ведь они не проявляли никакой враждебности к нам, совсем даже напротив. И мы платили взаимностью, даже были безмерно рады их присутствию. С чего бы вдруг им наделять своими талантами какого-то сумасшедшего?

— Но вы же не знали, с какими целями они прибыли, — заметила я.

— Да, вы правы. Зато мы знали их самих. Это очень хорошие соседи. И потом, оказать Дестри кое-какую техническую помощь для выживания — это одно, а вдохновить его на разгуливание по Луне в чем мать родила — совсем другое. — Глаза Белла зажглись самым настоящим чувством. — Нет, как ни крути, они были правильными ребятами… А вообще-то Минни и Эрла я только для того упомянул, чтобы вы поняли: к тому времени мы успели мало-мальски привыкнуть к головоломкам. Услышав от пришельцев, что они тут ни при чем и даже не догадываются, по каким таким причинам Дестри пошел на преступление, мы дружно перевели дух и взялись за иные версии.

Первым делом мы рассмотрели вероятность того, что мозг или тело Дестри подверглись спонтанной благотворной мутации, например, из-за отравления. Но и этот путь завел в тупик. Никто из коллег, получивших меньшие дозы яда и сумевших выздороветь, не демонстрировал подобных аномалий, а многочисленные специалисты, изучавшие труп, писали в отчетах, что организм Дестри существенных изменений не претерпел, по крайней мере все клетки остались прежними.