На губах Гираута, сидевшего на корточках у ног Дени, словно верный пес, появилась кривая улыбка. Артур не скрывал своих слез. Дени почувствовал, что и у него защипало глаза.

– Наконец, – сказал Артур, и голос его дрогнул. – Наконец! Подумать только! Город сдался нам. Все кончено, Дени. Все кончено.

Дени с трудом повернул голову, морщась от боли в раненом плече, отдававшей в шею, и покосился на Артура. Со всех сторон его окружали люди, спешившие скорее попасть в город – бегом, ковыляя и прихрамывая – и предаться удалому грабежу, завладев всем, что не успели припрятать в тайниках. Земля дрожала от топота ног. Маленькие фигурки прыгали на крепостном валу, обильно политом кровью и дотла выжженном огнем.

Он вновь посмотрел на горделивые знамена. Одно уже было опрокинуто толпой, дерущейся из-за какого-то предмета, сверкавшего на солнце. Драчуны топтали поверженное знамя, гурьбой откатываясь то в одну сторону, то в другую.

– Во имя Господа, надеюсь, что вы правы, – тихо промолвил Дени.

Дневник Дени из Куртбарба. Отрывок 9-й.

Моя рана быстро заживает, что, несомненно, есть большое чудо, которое можно объяснить лишь заботой моего небесного покровителя, святого мученика Дени, ибо я никогда не забываю обратиться к нему в моих молитвах, а он вследствие этого не оставляет меня своим вниманием. Однако мое выздоровление в какой-то мере является также делом рук врача, Амброджио ди Салерно, человека весьма ученого и искусного в своем ремесле (и да не проснется в тебе зависть из-за таких моих слов, здесь написанных, о справедливый св. Дени, ибо в нашей жизни человеческое умение и небесная милость неотделимы друг от друга, как меч и ножны). Я горячо поблагодарил его и весьма сокрушался, что мне нечего ему предложить. Он ответил, что ни капли его это не огорчает, ибо с моей помощью он получил превосходную возможность показать ученикам свои методы лечения загноившихся ран, а это он ценит гораздо больше денег, тем более что я оказал ему любезность и выжил, оправдав таким образом его лечение. Я пообещал ему сочинить для него песнь, и это, по его мнению, будет щедрым вознаграждением за труды.

Следуя его советам, я много упражнялся и постоянно находился в движении, благодаря чему вскоре почувствовал, что мои мышцы служат мне по-прежнему. Очень часто я отправлялся вместе с Артуром на пешие или верховые прогулки и бродил по городу Акре, чтобы своими глазами увидеть его красоты: прекрасные храмы, оскверненные неверными, богатые кварталы тамплиеров и госпитальеров, обезображенные сарацинами, которые там жили, не постеснявшись украсть все, что можно, великолепные дворцы и дома, обращенные в руины жестокой войной, тяжесть которой усугублялась упорством врага. Много добра взяли наши воины в Акре, и каждый палец Гираута ныне украшен золотым кольцом, поскольку он не сидел сложа руки и не упустил случая поживиться.

Я видел также короля, ибо не далее как вчера, в день святой Магдалины, он потребовал меня к себе, а вскоре после того занял назначенную ему резиденцию в стенах города. Ибо вы должны знать, что город целиком и все, что находилось в его пределах, было поделено между Ричардом и Филиппом Французским, и по жребию та часть города, где располагался королевский дворец, досталась королю Ричарду, тогда как король Филипп получил прекрасный дворец тамплиеров. Я нашел, что после болезни король выглядит очень бледным, однако снова может ходить, и его могучая сила постепенно возвращается к нему, хотя борода его весьма поредела, так как у него выпало довольно много волос. Но это нисколько не умаляло его королевского величия. Он протянул мне руку для поцелуя и поставил мне в заслугу рану, полученную у него на службе. Он соболезновал мне по поводу смерти моего друга Хью Хемлинкорта, заметив, что велика будет скорбь Маршала, когда это известие дойдет до него. Потом он полюбопытствовал, не нуждаюсь ли я в чем, и я ответил, что нет, поскольку мы были сыты от его щедрот, но попросил заплатить мне немного из положенного мне жалованья, чтобы Артуру не пришлось снова приходить к нему. При упоминании имени Артура лицо его сделалось суровым, и я увидел, что он еще не простил моего друга, а потому я возымел дерзость рассказать ему, что Артур первым из всех нас поднялся на руины башни и был ранен большим камнем. На это он сказал: «Не говори мне о нем, ибо он из тех, кто не боится поучать короля. Он слишком придирчиво судит о том, что есть честь и благородство, а он не более чем жалкий деревенский рыцарь. Что касается тебя, Дени, постарайся не забыть, кому отдана твоя верность. Однажды ты сказал мне, что Роланд был честным вассалом, который умер ради любви к своему сеньору. И он стремился не уронить чести своего сеньора, которая была ему дороже жизни его друга Оливье. Или это неверно?» Я смиренно ответил, что верно, и сказал так не только потому, что повернулся по направлению ветра, точно флюгер, но также и потому, что не мог в глубине души не признать: в словах Ричарда была доля истины. И тогда он позволил мне поцеловать его руку и сказал, что весьма ценит меня и что, как только я полностью поправлюсь, мне следует прийти вместе с Гираутом и спеть для него и королевы, которая ныне живет во дворце и изнывает от недостатка развлечений. Я понимал, почему так могло случиться: в войске нет другого сколь-нибудь известного трубадура – только некий подлый прихлебатель герцога Бургундского по имени Амбруаз, который пишет корявые стишки весьма скромного достоинства. Вспомнив, как близко была смерть, я почел за чудо, что и сам здесь еще нахожусь.

Когда я был с Ричардом, пришли, испрашивая аудиенции у короля, четверо знатных французов, а именно: герцог Бургундский, Дрого де Амьен, Гильем де Мелло и сеньор епископ Бове. И тогда я отступил в сторону, скрывшись в уголке, и таким образом услышал собственными ушами то, о чем говорит сегодня вся армия. Итак, они стояли пред королем, точно преступники, переминаясь с ноги на ногу и покашливая, словно не знали, как начать, и точно все они заболели сенной лихорадкой. Наконец Ричард сказал, что он знает причину, которая их привела сюда, и что они не должны бояться, но изложить суть дела, высказавшись от лица своего господина. Тогда герцог, любезный, велеречивый сеньор, сказал, что король Филипп исполнил все свои обещания, выступил в крестовый поход и Божьей милостью споспешествовал освобождению Акры, а теперь, когда дело закончено, он желает вернуться домой во Францию. Далее он сказал, что Филипп подорвал свое здоровье, и если он останется в этой стране, то наверняка умрет. Ричард окинул герцога и прочих львиным взором и ответил: «Я бы не советовал ему уезжать, ибо если он так поступит, то навлечет на свое имя позор и презрение. Однако если он стоит перед выбором: уехать или умереть, то во имя Господа пусть делает, что ему больше нравится». И с этим он отпустил их. Когда они ушли – а я все еще подслушивал в своем углу, – он закричал: «Что думаешь ты, трувер? Скажи, должен ли король Филипп остаться или уехать?» Я отозвался, что не годится мне рассуждать о подобных вещах, но лично по моему разумению, король Франции довольно мало сделал, чтобы приблизить падение города, и если ему необходимо вернуться домой, то у армии останется лишь один полководец, причем лучший.

Засим король рассмеялся и воскликнул, что я истинный друг ему, и он убежден, что я говорил от чистого сердца. «Но, – добавил он, – ты говорил, пренебрегая рассудком, поскольку забыл, что у меня дома есть собственное королевство, куда входят Англия, Нормандия и Аквитания, и он вполне способен лишить меня всего, что можно, в мое отсутствие. Нет-нет, мой Дени, короли должны сидеть рядом, бок о бок, и вариться в одном котле, где в любви и дружбе смогут уследить за руками друг друга». Сказав так, он опустил подбородок на грудь и, жестом отослав меня, погрузился в размышления.

Однако сегодня, словно змея, пополз слух по лагерю, что Филипп намерен уехать к концу месяца, и от этого приключилось много беспокойства и раздоров.