Ей-Богу, велика была его злость!

Журден скачет домой в Вотамиз и там со стыдом рассказывает всю историю Райньеру. «Не печалься, – сказал Райньер, – из-за того, что ты не мой сын. Ибо ты мой сеньор и господин Блеви, ради спасения которого был умерщвлен мой родной сын. Вероломный предатель Фромон погубил обоих твоих родителей». И так открылась тайна.

Приносит Райньер Журдену клятву верности, и все рыцари и бароны, последовав его примеру, преклоняют колени. И тогда все они садятся на коней и скачут в Блеви. Они окружают замок, и Райньер овладевает воротами. Гордо подняв голову, Журден идет в пиршественный зал, где сидит за трапезой предатель Фромон.

Увидев Журдена, он громко восклицает: «Ты снова здесь? Чтоб тебе сгореть в аду!» Тогда отвечает ему Журден: «Ты заплатишь за то, что ударил меня. А за то, что ты умертвил моих отца и мать, ты умрешь».

Своим острым мечом он поражает Фромона. Клинок опускается ему на голову, но сталь соскальзывает и отсекает ему ухо. Фромон, обливаясь кровью, падает на спину. Он боится, что клинок поразит его снова. Об руку с ним сидит Юистас, его сын, и одним взмахом Журден сносит ему голову с плеч, и она катится по столу, точно мяч.

На этом заканчивается первая часть.

Еще о многом предстоит спеть на следующий вечер. Еще не рассказана история о том, как Журден, еще слишком юный, чтобы одолеть Фромона, вынужден бежать, и о его долгих странствиях и многих приключениях и о том, как он наконец возвращается и, в присутствии императора Карла Великого, предоставив судьбе разрешить спор, вступает в поединок с Фромоном и убивает его. Но на сегодня повесть окончена, и маленького Дени уносят из зала, чтобы уложить спать. Уютно устроившись под теплым одеялом, он крепко обвивает руками шею матери и спрашивает:

– Мама, пожалуйста, ты ведь не сделаешь этого?

– Что?

– Ты не отдашь меня, чтобы меня убили?

Мать улыбается.

– О, какая глупость. Спи, маленький поросенок.

– Но ты не отдашь?

Мать говорит серьезно:

– Когда ты получишь шпоры и меч, когда ты станешь рыцарем, а я надеюсь и молю Бога об этом, помни всегда, что верность – одна из величайших добродетелей. Посвятить себя исполнению обета, сдержать слово – вот главное для рыцаря.

– Я не хочу быть рыцарем, – захныкал тогда Дени, и от горьких слез защипало глаза.

– Ох, в жизни не слышала подобной чепухи.

– Но я правда не хочу! – Дени теперь ревел в голос, обезумев от страха.

– Немедленно вставай, глупыш, и моли Бога ниспослать тебе силы. Ты хочешь стать трусом? Или ты хочешь жить, не зная чести и обязанностей, как грязный виллан?

Она вынимает его из постели, решительно, хотя и нежно – ибо она всегда любящая и нежная – и заставляет стать рядом с собой на колени, прямо на полу подле кровати. По полу гуляют сквозняки и обдают холодом его худые голые ноги, и он начинает дрожать. Она берет его руки в свои и произносит своим ласковым голосом: «Милостивый и справедливый Господь Бог, прости моего глупого сына и сделай его учтивым, смиренным и храбрым, как настоящего рыцаря».

Потом они легли вместе, уютно прижавшись друг к другу, и Дени стало казаться, как Господь наполняет его всеми этими замечательными качествами. Но ночью ему снится кошмар, он просыпается в темноте и плачет, плачет.

Но вот иная картина, более поздняя: наступила весна, и Дени едет со своим отцом в замок Раймона де Бопро, чтобы стать пажем. И там он служит, лишенный матери и материнской заботы; только время от времени его, младшего из пажей, небрежно приласкают, будто щенка. И там однажды вечером, устроившись в укромном уголке вместе с другими пажами и оруженосцами, он слушает, как менестрель поет Песнь о Журдене, и вновь слышит о том, как мудрая Эремборс несет своего маленького сына на смерть вместо Журдена. И точно так же его, Дени, отослали прочь; он здесь, в этом враждебном доме, среди чужих. Возможно, обреченный на смерть. Возможно, мать предала его, и ему отрубит голову кузен отца, Раймон де Бопро, громадный, толстый, страдающий одышкой человек, лицо которого лоснится от благоденствия. Дени не может слушать песнь; он зажимает руками уши; слезы льются у него из глаз, и он горько плачет, сидя на полу вместе с другими пажами.

А позднее Бальан, высокий Бальан с прыщавым лицом и жестокими голубыми глазами, нависая над ним, говорит:

– Почему ты так ревел?

– Не знаю, – отвечает Дени. От ужаса и одиночества он снова начинает плакать.

Тогда Бальан хватает Дени за ухо и начинает крутить его. Дени пытается вырваться, но от этого ему делается еще больнее. Так вот что чувствовал предатель Фромон, когда ему отсекли ухо. И вот что, должно быть, чувствует человек, когда ему отрубают голову.

Бальан обращается к другому мальчику:

– Дрю, Дрю, хватай за ухо и держи поросенка. Так, как держат свиней. Мы заставим его подрасти.

Голос сорвался, и крик застрял у него в горле. Остальные мальчики медленно подкрадываются поближе, обступают его и завороженно смотрят. Дрю крепко держит Дени за ухо, тогда как Бальан задирает его рубаху.

Бальан наклоняется над ним. Ногти Дрю глубоко впиваются в ухо Дени.

А потом его наполняет удовольствие, постыдное, греховное наслаждение, тайное, болезненное, словно острые ногти, вонзившиеся в его ухо, и все-таки утешительное. Позже, когда все они торопливо улеглись на свои соломенные постели и в комнате воцаряется тишина, Бальан, немного пристыженный, садится рядом с Дени и хрипло шепчет:

– Тебе не причинили вреда, так почему же ты плачешь? Все так делают.

– Все?

– Пока не вырастут. А потом можно иметь женщину.

– Ух.

– Хочешь, я научу тебя, как правильно метать кинжал?

– О да, пожалуйста, Бальан.

– Ладно. Завтра я покажу тебе. Я дам тебе на время свой кинжал с серебряной рукояткой.

Потом ночь, тишина и грезы. И наконец все исчезает. Все, кроме Журдена, получившего право на жизнь ценою другой жизни.

– На этом заканчивается первая часть. – Голос Гираута замер с последними аккордами. Дени отнял руки от лица.

– Мне продолжать? Вы хотите послушать конец? – спросил Гираут.

Дени не ответил. Он поднялся, подошел к окну и устремил взгляд вдаль, на крыши домов, тянувшиеся за садом, за которыми вздымался облитый лунным светом, серебристый купол аль-Аксы, похожий на прозрачный гигантский шар. Все, что он вспомнил, мгновенно пронеслось у него в голове, где-то в потаенных глубинах сознания. Так, едва различимо, мерцая чешуей, мелькают рыбки в толще воды. У него появилось ощущение, словно он взглянул на жизнь со стороны и увидел ее, подобно городу, простиравшемуся внизу. Купола и шпили поступков возносятся ввысь, представленные на всеобщее обозрение, а под крышами, неприметные никому, – тайные порывы, помыслы, страсти, смех, гнев или звенящие звуки лютни.

Когда он размышлял об этом, в его памяти воскресло видение, открытое ему суфием: обширное пустое пространство, наполненное движением титанических сил, основа всего сущего, живое и неживое одновременно. Что удерживало все это в определенном порядке, если не Закон, совершенная гармония, которую Бог противопоставил хаосу? Тогда все, чем он был и что делал, соответствовало определенной схеме. Если люди были грешниками, они также были и добродетельными; ибо каждое злодеяние и лживое покаяние имело свою основу, к которой стремилась человеческая природа и из которой она исходила. Но существовала верность, хотя понятие могло быть превратно истолковано. И любовь, и дружба, и справедливость существовали тоже, как бы ни были они извращены и искалечены человеческими деяниями. Только человечество в совокупности, осознав себя, способно распознать и постичь гармонию. Как сказал суфий? «Человек – это око, посредством которого Бог созерцает свои творения».

Именно это имел в виду отшельник Гавриил: «…нечто ценное, хотя ты не будешь знать, чем обладаешь, пока едва не утратишь этого». То, что заложено в каждом человеке, нить, связующая его со всей живой и неживой природой, чувство Единства. Когда человек – подобный Артуру, быть может, – вопреки побуждению, толкающему его к хаосу, поступает в соответствии с некими убеждениями, Закон торжествует.