Не известно, ответил ли Кант этой дерзкой дамочке Марии Шарлоте. Известно лишь то, что в 1768 г., то есть через шесть лет, она во втором письме послала нашему философу еще одно приглашение, на этот раз, чтобы он приехал в Берлин, где она скучала.¹¹  Кант не взял ближайшую почтовую карету, чтобы поехать к ней. Было ли у него желание сделать это? Во всяком случае, у порога стучался возраст сорока четырех лет — возраст возрождения любовных похождений. В принципе, Кант ничего не имеет против, как он объясняет в своей “Антропологии”: “Пуризм циника и умерщвление плоти отшельником, ничего не дающие для общественного блага, — это искаженные формы добродетели и не привлекательны для нее; позабытые грациями, они не могут притязать на гуманность”.¹² Это и делает наш случай таким сложным: мы не имеем дело ни с циничным мизантропом, ни с анахоретом или монахом.¹³  Нередко бывает, что моралисты проповедуют целомудрие, в то же самое время наслаждаясь радостями плоти. Кант же поступает прямо противоположным образом: он проповедует радости жизни, однако на практике воздерживается, отказывается от удовольствий и владеет собой. Что за странный человек!

<...>

Как мы знаем, в течение девяти долгих лет молодой Кант был домашним учителем в богатых прусских семьях в окрестностях Кёнигсберга (в том числе и у Кайзерлингов). Извлек ли он выгоду из тесной совместной жизни среди многочисленных домашних слуг — к которым он и сам принадлежал — чтобы познать женщину во плоти?

Он становился старше и состоятельней, но не прибегал к возможности нанять экономку или служанку, горничную или какую-нибудь другую особу женского пола. Для всех видов работ он нанял Лампе, отставного солдата, послушного и ограниченного.

Прекрасный дом, приятная наружность... Ничего от профессора без средств или ученого оборванца. “Элегантный Магистр”, как называли его некоторые современники, был неплохой партией для прекрасного пола. Если верить его биографу Боровски, то по меньшей мере дважды “порядочные” девушки проявляли интерес к тому, чтобы выйти замуж за нашего философа. Однако Кант отказывался. Или говоря точнее: Он откладывал решение на более поздний срок — применительно к браку он установил неизменную прокрастинацию¹⁴. Но я хотел бы еще раз подчеркнуть, что он никоим образом не обходил женщин вниманием.

В этом отношении он весьма отличался от шедших ему на смену молодых романтических интеллектуалов, представлявших поколение разочарованных и неискушенных молодых людей, которые в силу многолетнего пребывания в закрытых учебных заведениях оказались полностью беспомощными и лишенными всякой осведомленности о том неизвестном континенте, который представляет собой противоположный пол. Давайте в первую очередь сделаем следующий вывод: женщины представляли интерес для Канта, и Кант представлял интерес для женщин.

Вот Кант: светский и невинный, одинокий и общительный, приятель любезным служанкам, но не любитель плоти. Мы противоречим сами себе! Мы находимся в плотной пелене тумана, того тумана, который в хорошее время года лежит на побережье Балтийского моря. И теперь этот туман, скрывающий предмет нашего рассмотрения, сгущается даже еще больше. Одно возражение со всей серьезностью выявляет противоречие в гипотезе о его девственности. Таким воплощенным кантианцам, как Вы, не нужно напоминать высший принцип кантовской морали: “Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой, ты в то же время можешь желать, чтобы она стала всеобщим законом”.¹⁵ 

Теперь приложим этот закон к сексуальной жизни. Сразу же становится ясно, что девственность столь же мало может быть оправдана, как и убийство, и что она точно так же ведет к противоречиям: ведь если бы все люди стали практиковать девственность, то это привело бы к концу рода человеческого.

Не может быть, чтобы такой великий ум, как Кант, допустил противоречие в своих собственных принципах. Следовательно, для человеческого рода девственность не может иметь значение всеобщего закона.

Но это возражение еще более усилится, если я рассмотрю другой установленный Кантом принцип, согласно которому “каждый орган существует, имея в виду какую-то цель, которую он должен выполнять”¹⁶. В том числе и половые органы... функционирование которых у философа блокировано... Но в таком случае получилось бы, что наш мужчина — это монстр, снабженный совершенно бесполезными атрибутами. Не находить никакого применения для genitalia — это идет вразрез с основополагающими законами природы.

Вы следите за мной? Теперь вы понимаете, что сексуальная жизнь, то есть, соответственно, сексуальная не-жизнь Канта — это не просто вопрос исторических сведений, информации, документов или анекдотов, подобных многим другим; — она касается связности кантианской системы?

Мы находимся посреди джунглей, и внутрь проникает ночь. Нам будет угрожать бесконечная темнота, если мы не зажжем свет, и если наши песни не призовут утреннюю зарю.

* * *

Чтобы рассеять тьму, я начну с tabula rasa и буду говорить так, как если бы Вы никогда не открывали ни одной книги Иммануила. Я, конечно, знаю, что это не так, иначе бы вы не оказались здесь, так далеко от Кёнигсберга, пережив столько опасностей и столько раз сталкиваясь со смертью, пустившись в это плавание — в эту величественную авантюру. Но время от времени нужно уметь и начать с нуля (в зале шум одобрения).

Поэтому, давайте снова вернемся к основоположениям кантианства. Кант революционизировал мораль. Для него основополагающий вопрос этики заключается в том, чтобы дать определение блага. Именно это пытались сделать все без исключения философы античности: воздвигнуть иерархию различных видов блага, чтобы обнаружить высшее Благо — то, что по-латыни называют summum bonum, и в качестве чего различные авторы называли то удовольствие, то истину, то добродетель. Ценности, которые являются внешними по отношению к человеку, которые превосходят его и которые им не созданы.

В этом пункте Кант действует решительно, так сказать, defaзonrenversante¹⁷.

Для него критерий моральности прилагается не к тому, что мы делаем, а к тому, как мы это делаем. Вовсе не результат поступка принимается во внимание. Ведь в противном случае, самый отъявленный разбойник, делающий благотворительные пожертвования церковному приходу, мог бы быть уверенным, что он прямиком отправится в рай. Нет, то, что составляет моральность поступка, — это чистота намерений и честность воли. Качества, оценку которых, нужно признаться, довольно трудно произвести извне. Однако же это единственный критерий, который позволяет избегнуть морали в стиле бульварной прессы — то есть, набора каждый день меняющихся советов и меню, в которых нам дают рецепты счастья. Поэтому для Канта вопрос звучит не “Как мне стать счастливым?”, а “Как мне стать достойным счастья?”

В первой формулировке речь идет о разрыве между нашим состоянием и высшим блаженством. Мудрость состоит здесь в том, чтобы уменьшить этот разрыв — как взбираются на гору, чтобы приблизиться к ее вершине. В формулировке Канта речь, напротив, идет о разрыве между собственной самостью и той идеей, которую человек составляет об этой самости. Речь идет о достоинстве. Человек возлагает на себя закон сам — этот закон не нисходит с небес. Человек Канта сам направляет собственную совесть, он не нуждается ни в отце-исповеднике, ни в гуру. Вы помните, что Кант восхищался Руссо, для которого совесть — это источник морали, “бессмертный божественный инстинкт и голос Небес”. Таково и кантовское воззрение. Прислушаемся же к нашей совести! Это голос долга.