По краям дна ясно был виден слой коричневатой влажной деревянной стружки, которая выглядела настолько свежей, будто лежавшее на ней тело было похоронено день назад. Но чье тело?

– Чудесно сохранилась, правда, сёр? Это благодаря торфу.

Это были слова первого гробовщика, как видно, более сильно впечатленного удивительно сохранившейся стружкой, чем отсутствием какого бы то ни было тела. Потому что в гробу не имелось никакого тела. В нем имелся скатанный ковер зеленоватого цвета, длиной около полутора метров. Он был подогнут вокруг, как оказалось, полудюжины нарезанных лопатой квадратов торфа.

Не было ни единого следа Донавана – не было даже клочка последней рекламной листовки самого великого человека в мире.

В дни, последовавшие за возвращением из Ирландии, Морс почувствовал себя, до известной степени, в лучшей форме и очень скоро, по его оценке, по крайней мере, сумел восстановить силы и свежий внешний вид, который его врач истолковал как здоровый. Морсу большего не требовалось.

Недавно он купил старую пластинку с записью «Кольца»[33] и в часы блаженного наслаждения, которое доставляло ему это исполнение, значение случая с Джоанной Франкс и неясные обстоятельства «Загадки бечевника» слегка побледнели. Все это доставило ему удовольствие и развлекло, но для него уже закончилось. На 95% он был уверен, что в 1860 году были повешены не те, но, очевидно, ничего большего он сделать не мог, чтобы рассеять пять процентов сомнений.

Рождество быстро приближалось, и он был доволен, что утомительное хождение по магазинам минует его – не было необходимости покупать ни чулки, ни духи. Он получил полдюжины открыток, два приглашения на вечера с напитками, и одно приглашение из больницы «Джон Редклиф»:

Напечатанное приглашение было подписано от руки: «Отделение 7С» – после слов «Целуем».

Была пятница, 15 декабря, за неделю до планируемого празднования, когда взгляд Морса привлекло имя в колонке некрологов в «Оксфорд таймс»:

Морс вспомнил тот единственный раз, когда встретил странную старую даму, такую гордую произведением своего супруга – произведением, породившем у Морса невероятный интерес, произведение, за которое он даже не заплатил. Он подписал чек на 20 фунтов и засунул его в конверт. Он отправит его обычной почтой: в конце концов, это не было вопросом жизни и смерти. Он бы приехал на похороны, если бы таковые состоялись. Но был доволен, что их не будет; неумолимые и вселяющие страх слова отпевания, особенно в официальном издании Библии, становились со временем все ближе и затрагивали лично его спокойствие. В этот раз могут обойтись и без него. Он вначале поискал адрес Британского Легиона в Ламбурне в телефонном справочнике, потом обратился к «Денистон, У.М.» Вот он: Черч-Уолк 46, Вудсток. Были у них какие-нибудь близкие? Едва ли, если судить по некрологу в газете. Тогда? Что будет с вещами, если их некому оставить? Как, вероятно, в случае с миссис Денистон? Как со всеми бездетными или незамужними…

Было трудно припарковать «Ланчию», и Морс был вынужден показать полицейское удостоверение хмурому регулировщику, тот неохотно разрешил ему временно остановиться на двойной желтой линии в двадцати метрах от серого каменного дома на Черч-Уолк. Морс постучал во входную дверь и ему немедленно открыли.

В доме было двое: молодой мужчина двадцати пяти лет, уполномоченный описать (как он пояснил) несколько не особенно ценных книг на полках почившей семьи Денистон, и племянник старого полковника, единственный живой родственник, который (как понял Морс) должен получить приличное наследство, если сможет оплатить налог на недвижимое имущество в Вудстоке.

Морс немедленно и откровенно объяснил последнему, что его интересует: он не хотел ничего особенного, только получить возможность проверить не оставил ли покойный полковник какие-нибудь заметки или документы, связанные с «Убийством на Оксфордском канале». К счастью ответом было «да» – хотя и достаточно сдержанное «да». В кабинете лежали две кипы листов – первая из них с машинописным текстом, а вторая представляла собой рукопись. К начальной странице рукописи было приколото краткое письмо – только письмо, без даты, без адреса отправителя и без конверта:

Это было все. Достаточно, однако, для полковника, чтобы решить, что стоит его сохранить! Был только один Дэниел в деле – Дэниел Керрик из Дерби. И вот он, этот материал первостепенного значения, который связывал рассказ полковника более осязаемым, физическим образом с этой жалостной историей. Морс согласился, что Дэниел Керрик вообще никогда не стоял на переднем плане в его мыслях, а выходило, что требовалось бы. Он наверняка также изобличающее был замешан в обмане, как и двое других – двойной обман, который заставил страховую компанию «Ноттингемшир и Мидлендс» залезть поглубже в свой карман, первый раз после смерти великого не погребенного Донавана, а затем после смерти загадочной Джоанны, великой не утопленной.

Морс перевернул пожелтевшее, сильно помятое письмо и увидел с обратной стороны несколько заметок, написанных карандашом, и вероятнее всего почерком полковника:

Вот оно здесь – одна полностью осязаемая бумага с написанным на ней текстом, позволяющим прикоснуться к одному из главных действующих лиц в этой драме девятнадцатого века. Что касается двух главных актеров, единственное доказательство, которое предположительно могло бы быть найдено, это захоронение с их телами. А где была захоронена Джоанна или же где был захоронен самый великий человек в мире – кто бы знал или кто вообще мог бы знать?

Присутствующим на празднике было ясно, что когда управляющий говорит полночь, он имеет в виду 23:55, но не многие из них сумели прибыть до девяти в общежитие медсестер. В любом случае, данному событию не суждено было иметь значения космического масштаба, и похвалиться оно могло не более чем парой воспоминаний, несколькими плохими фотографиями и значительной уборкой на следующее утро.