В том матче я участия не принимал, попав, как и некоторые другие ребята, в немилость к тренеру. Уже позже я узнал, что Романцев назвал меня в числе виновников неудачного выступления в Англии. Другими были Кирьяков и Шалимов. По словам тренера, мы испортили моральный климат в команде.

Да, это было очень удобно - свалить все на тех, кто однажды дал тебе повод. Люди помнили 93-й год и потому легко могли поверить, что, заварив кашу один раз, мы были способны повторить то же самое.

В чем же заключалась наша вина на сей раз? Всего лишь в нескольких откровенных фразах в интервью зарубежным журналистам. Понятно, что особым вниманием со стороны иностранных корреспондентов пользовались те из нас, кто играл в клубах их стран. Ко мне подходили с вопросами англичане, к Шалимову - итальянцы, к Кирьякову - немцы. И мы, привыкшие общаться с прессой откровенно, не подумали о том, чтобы скрыть свои чувства.

Нет, мы не разражались критическими тирадами в адрес тренеров. Хватило лишь нескольких слов. Шалимов просто заметил, что команда плохо подготовлена физически. Кирьяков выразил сожаление по поводу того, что его не поставили на матч с Германией. И я понимаю его: выйдя на замену во встрече с итальянцами, он очень здорово вписался в игру и прекрасно сыграл на правом фланге атаки против самого Паоло Мальдини. После такого выступления он вполне мог рассчитывать на место в составе на второй матч,

однако Романцев посчитал иначе, и Колыванов вновь оказался единственным нашим нападающим в тот день.

Ну, а я… Я беседовал с английским журналистом, который, конечно же, прекрасно знал, как я играл в «Манчестере» и «Эвертоне», и потому не мог не спросить меня, нравится ли мне моя позиция в сборной. Дело в том, что Олег Романцев никак не мог сделать выбор между двумя правыми полузащитниками, имевшимися в его распоряжении - Валерием Карпиным и мною. Вместо того, чтобы отдать предпочтение кому-то из нас или дать обоим шанс играть по очереди, он выпускал нас на поле вместе, и нам очень трудно было поделить на двоих один фланг. В итоге Валера брал на себя больше атакующих функций, а я - оборонительных. Разве должен был я врать в интервью и говорить, что мне, лучшему бомбардиру «Эвертона», по душе такая игра?

Вот, собственно, и все. Три короткие откровенные ремарки в беседах с иностранными журналистами. Никаких криков души, никаких обвинений, никакого бунта. Но и этого оказалось достаточно. Не знаю, кто сообщил тренеру о наших «крамольных» словах, но выводы последовали незамедлительно. Шалимов вообще не появился на поле, а мы с Кирьяковым просидели на скамейке третью игру. По возвращении же домой Романцев объявил, что при подготовке к чемпионату Европы допустил одну-единственную ошибку: взял не тех игроков.

А ведь в отборочном турнире мы были «теми»: из девяти матчей, которые наша команда провела первым составом, Кирьяков участвовал в восьми и забил несколько голов. Мы с Шалимовым провели по шесть игр, пропуская матчи только из-за травм. И все вроде бы было нормально. Но в итоге - опять «не те».

Я не хочу здесь выяснять отношения с Олегом Романцевым. Особенно сейчас, когда он переживает явно не лучший период в своей карьере. Жизнь, как говорится, сама расставила все на свои места, и несколько последних лет, кажется, наглядно показали место этого тренера в современном футболе. Мне добавить нечего.

Вот так и закончился второй и последний крупный турнир в моей жизни. На чемпионат мира 98-го года мы не попали: заняв в отборочной группе второе место вслед за болгарами, мы были вынуждены играть стыковые матчи с итальянцами и уступили им не без борьбы. А в начале 98-го, после товарищеского матча с Францией в Москве, я объявил об окончании выступлений за сборную. Посчитал, что настала пора уступить дорогу молодым, хотя, честно говоря, в 29 лет и себя не считал старым. Должно быть, просто устал от бесконечных разочарований.

Правда, в какой-то момент я ненадолго вернулся в сборную. Было это в том же 98-м, после того как Бориса Игнатьева сменил Анатолий Бышовец (как я уже говорил, слишком уж часто менялись тренеры в нашей сборной, чтобы можно было вести целенаправленную работу по созданию боеспособной команды).

Бышовец вернулся, что называется, в пожарном порядке, когда оставалось совсем немного времени до начала нового цикла. Игнатьев вроде бы не собирался уходить, но потом вдруг подал заявление об отставке в разгар лета. Бышовца сразу назвали в числе вероятных кандидатов, но сам он в одном из интервью сказал, что возглавить команду в такой ситуации может только безумец или авантюрист. Потом, видимо, его природное честолюбие взяло верх.

Вернувшись, он позвал нас - тех, с кем работал в 92-м и кто боролся за него в конце 93-го. Но, видимо, сам не слишком отчетливо представлял, что собирается сделать. Поэтому, приезжая на сборы, мы не были уверены в том, что он действительно на нас рассчитывает. Все это кончилось довольно быстро: после нескольких поражений подряд Бышовец ушел, и его уход стал концом и для многих из нас.

Но вернемся в 1996 год.

После неудачного выступления на чемпионате Европы у меня не было никакого желания отдыхать, и остаток лета я провел в Манчестере, стараясь как можно быстрее забыть об июньском разочаровании, чтобы с новыми силами и устремлениями вступить в новый сезон с «Эвертоном».

Шестое место в премьер-лиге воодушевило и команду, и ее болельщиков, которые стали лелеять надежду на возвращение славных времен. Но сами по себе эти времена вернуться не могли, и наш тренер Джо Ройл чувствовал острую необходимость усилить команду, сделать ее конкурентоспособной, тем более что уровень игры в премьер-лиге постоянно повышался. Ведущие клубы стали активно приглашать высококлассных иностранных футболистов, воспользовавшись результатами сенсационного «дела Босмана».

15 декабря 1995 года мировой футбол начал меняться и вскоре изменился до неузнаваемости. Именно в этот день, который без малейшего преувеличения можно назвать историческим. Европейский Суд справедливости в Люксембурге вынес решение в пользу Жан-Марка Босмана, до той поры никому не известного скромного футболиста второразрядных клубов. В свое время ему не позволили перейти из бельгийского «Льежа» во французский «Дюнкерк» (хотя его контракт истек, «Льеж», тем не менее, заявил на него свои права и в итоге воспрепятствовал переходу), и возмущенный несправедливостью игрок начал судебную борьбу.

Эта борьба продолжалась пять лет, стоила ему карьеры и всех сбережений, разрушила семью (не выдержав напряжения такой жизни, от него ушла жена), но в итоге увенчалась успехом. Суд признал, что действовавшие тогда в европейском футболе законы не соответствовали законам общества. В результате было решено, что футболисты, как и представители любой другой профессии, могут свободно перемещаться в пределах Европейского Союза в поисках работы. Л значит, существовавшие в разных лигах лимиты на иностранных игроков нарушали права человека и должны были быть отменены. Кроме того, по истечении контракта с клубом футболист получал статус свободного агента, и клуб не имел на него никаких прав и не мог распоряжаться его судьбой.

Многие считали, что «дело Босмана» - бомба, которая взорвет европейский футбол. На самом деле взрыва не произошло, но футбол действительно изменился. И английский в первую очередь. В страну хлынул поток квалифицированных игроков из-за рубежа, и вскоре появилось немало команд, в составе которых почти не было британцев.

Понятно, что многим такие перемены были не по душе, велись долгие разговоры о потере клубами национальной принадлежности, но поделать ничего было нельзя: футбол обязали жить по общим законам общества. И сегодня, кажется, никто уже не сокрушается по этому поводу. По крайней мере, болельщики, скажем, «Арсенала» или «Челси» (в этих командах иной раз вообще не было английских игроков) привыкли довольно быстро. Поклонники прежде всего хотят, чтобы их любимые клубы выигрывали, и если желаемый результат достигается, они не смотрят на национальность тех, кто приносит им радость.