– Джоб, ты говоришь глупости, – спокойно сказала Эллен, не отрываясь от вязанья. – Девочки, посуда вымыта?
– Ох, мама, – захныкала Нэнси, – ты нас весь вечер гоняешь из комнаты в комнату, точно мы маленькие!
– Если посуда вымыта, – невозмутимо продолжала Эллен, – то отправляйтесь наверх и ложитесь спать.
– Пусть остаются, – потребовал Траскер. – Раз я говорю глупости, то пусть они наконец убедятся, что я действительно дурак.
– Если хочешь непременно мучить себя, – пожалуйста.
– Это ты меня мучаешь, ты считаешь, что я всегда должен с чем-то бороться. Думаешь, я забыл, как ты не впустила меня в дом в ту ночь, когда казнили Сакко и Ванцетти, потому что я не подписался под петицией об их освобождении? Я ведь слышал, как ты плакала, когда наступил час, назначенный для казни.
– Это было так давно, – спокойно возразила она. – И если я так относилась к Сакко и Ванцетти, да и ко многому другому, то лишь потому, что я с детства привыкла верить в некоторые вещи. Но с той ночи я больше ничего уже от тебя не требовала. Ты ведь сам знаешь.
– Да, ты не требовала, ты только поощряла меня верить всякому вздору, вроде того, будто я настолько непримирим, что мне нельзя ввязываться ни в какую борьбу; это как дети говорят: «держи меня крепче, а то я его убью». Ты оказала мне плохую услугу, Эллен. Даже если я сам этого хотел, все равно, это плохая услуга.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
– Тогда поступай, как тебе угодно, Джоб.
– Ну, так вот что. Я отвечаю за то, что сегодня произошло с этим мальчиком. Я уговорил его приехать сюда, а теперь даже не встал на его защиту. Я сию же минуту иду к Ригану.
Эрик увидел на лице Эллен улыбку, но странно: в этой улыбке не было и тени гордости за мужа, одна только жалость.
– Ты прав, Джоб, – сказала она обычным тоном. – Ты отвечаешь за этого мальчика.
– Значит, мы понимаем друг друга, – упрямо сказал он.
– Постойте, – вмешался Эрик, – не будьте же, в самом деле, дураком. Если вы хотите с ним бороться, не ходите один. Среди преподавателей найдется человек сорок, которые стремятся восстановить справедливость на нашем факультете. Почему бы не поговорить с ними? Они готовы умереть, но добиться своего. Если вы пойдете против Ригана один, вас, вероятно, просто уволят, и что вы этим докажете?
– Нет, – сказал Траскер, – это мой долг.
– Тогда пойдемте вместе. Мы оба несем за Хьюго ответственность.
– Не надо, – сказал Траскер, отстраняя Эрика.
Эрик направился было вслед за ним, но его остановил голос Эллен.
– Оставьте его, – сказала она, уронив вязанье на колени. – Джоб сам наконец до этого дошел. Пусть он хоть раз испытает это на себе, и тогда он поймет то, о чем я ему всегда говорила. – Она снова взялась за вязанье. – Но этот урок может, конечно, обойтись ему очень дорого!..
– Боже мой, Эллен, как вы можете так говорить! – воскликнул Эрик. – Сейчас не время выступать в одиночку, показывая свое мужество. Черт возьми, да разве теперь найдешь такой университет, где можно было бы получить место с полным профессорским окладом? В чем дело, разве вы его не любите?
Она покачала головой, удивляясь, как можно не понимать таких вещей:
– Ну, не глупый ли это вопрос, Эрик? – сказала она, кротко глядя на него. – Зачем я тогда добиваюсь, чтоб он был настоящим мужчиной, и внешне и внутренне! А теперь идите домой. И если он захочет вас видеть, он сам к вам придет.
Сабина ждала Эрика на ступеньках веранды. Лицо ее, освещенное луной, казалось бледным и встревоженным. Она сидела, наклонившись вперед, охватив обнаженными руками колени; ее неподвижная поза почему-то напомнила Эрику ее мать. Он еще издали заметил, что пальцы ее нервно разглаживают платье на коленях, и в этом движении чувствовалась еле сдерживаемая тревога. Какие бы другие чувства Эрик к ней ни испытывал, какую бы роль ни играла в его отношении к ней привычка, сейчас он острее всего ощущал, что Сабина – самый близкий его друг и самый нужный человек на свете.
Эрик сел рядом и рассказал о том, что произошло.
– Я видела, как Траскер вышел из дому, – сказала она.
Они долго сидели рядом на ступеньках. Время от времени один из них вставал и уходил в теплый дом посмотреть, не продувает ли спящего ребенка ветерок, налетавший из долины; но стоило им снова оказаться рядом на залитых луною ступеньках, они тотчас же опять брали друг друга за руки.
Было совсем уже поздно, когда на другой стороне улицы, сквозь темные стволы деревьев они увидели Траскера. Он остановился перед своим домом, поглядел на слабый свет в окнах и бросил сигарету; огненная точка описала в воздухе дугу. Траскер взялся рукой за калитку, потом оглянулся и стал всматриваться в домик на противоположной стороне улицы. Эрик хотел было встать, но Сабина удержала его.
Траскер отошел от неясно белевшей калитки и направился через улицу. Каблуки его гулко стучали по кирпичной мостовой. Подойдя почти вплотную к ним, он заговорил.
– Ну, вы оказались правы. Это надо было сделать как-то иначе. – На лице его появилась грустная улыбка.
– Да? Что случилось? – спросил Эрик очень спокойно, словно речь шла о каких-то пустяках.
– О, я высказал ему все, что думаю, и, видимо, сначала нагнал на него страху, потому что он сразу же начал оправдываться. Потом я сказал ему, что он по крайней мере должен иметь мужество признаться в своих предрассудках и назвать истинную причину увольнения Фабермахера. Честное слово, я никак не ожидал, что старик будет так передо мной юлить. Но либо я потом повел себя неправильно, либо он сумел себя взять в руки, только он очень быстро ухватился за главное: если я с ним не согласен, он меня не задерживает. Тут уж поздно было говорить: «Подождите, скоро весь факультет подпишет заявление против вас», и, кроме того, мне стало так легко, когда я высказал свои сокровенные мысли, что я сразу же попал в ловушку и принял ультиматум. Ох, как приятно было облегчить душу! Даже некоторое время спустя мне все еще было легко и весело. – Голос Траскера сорвался, и он взглянул на свой дом – единственный дом на всей улице, где еще светилось окошко.
– Завтра я пойду и попрошу меня уволить, – сказал Эрик.
– Не нужно, – отозвался Траскер. – Конечно, приятно чувствовать себя героем, но я скоро сообразил, что ровно ничего этим не достиг. – Он пожал плечами. – Я стал думать о неоплаченных счетах, о своих девочках и прочем. И, главное, какой в этом смысл? Фабермахеру я работу не вернул, а свою – потерял.
– Эллен ждет вас.
– Знаю. Она не рассердится. Теперь исчезнет многое, что давно уже стояло между нами. – Он покачал головой. – Господи, чем только не одурманивает себя человек, чтобы избежать самой простой ответственности!
– Но ведь не думаете же вы, что я останусь… – начал Эрик.
Траскер остановил его усталым жестом. С тех пор как он вышел от Ригана, он передумал столько, что говорить об этом ему уже не хотелось.
– Зачем облегчать Ригану дело? Потолкуйте с другими. Примите какие-то меры. Если я сгоряча что-нибудь напортил, подождите, пока я найду место и вызову вас. – У него вырвался короткий дрожащий смешок; казалось, внутри у него все клокотало от волнения. – Эллен даже не будет надо мной смеяться. Бог ее знает, откуда у нее столько терпенья. Ну, ладно, – он зашагал к калитке, – поговорим еще утром.
Эрик и Сабина проводили его глазами: не двигаясь с места, они молча прислушивались к его шагам по деревянным ступенькам веранды. В глухой ночной тишине хлопнула стеклянная дверь. Затем свет в гостиной потух, и вскоре засветилось окно на втором этаже. Неожиданно потух и этот свет, словно после длинного и трудного дня у Траскеров уже не хватило сил разговаривать друг с другом и они поторопились лечь спать.
Эрик и Сабина остались одни среди ночного безмолвия, единственные люди на всем холме, которые не искали забвения в сне. Они почти физически чувствовали муки человека, бодрствующего в доме напротив, человека, который, оберегая себя от лишних страданий, не хотел вступать в жизненную борьбу, пока не понял, что не может больше оставаться в стороне; однако теперь его второе рождение принесло страдания не только ему самому, но и тем, кого он любил. Полночь давно уже миновала, когда Эрик и Сабина наконец легли в постель, и руки их тотчас же встретились, как и прежде, на ступеньках веранды. Оба долго лежали без сна, но ему было гораздо страшнее, чем ей.
