– Скажите, – спросил он, – что будет вечером у Фокса? О чем там говорят, например?

Максуэл пожал плечами и усмехнулся.

– О чем угодно. Но если вы полагаете, что вас ждет что-то особенное, то ошибаетесь. До того как я поступил сюда в аспирантуру, я преподавал в Вашингтонском колледже и знаю, что такое профессорские приемы. Не ждите никаких чудес.

Эрик слегка нахмурился и порывисто отошел к окну.

Обернувшись, он пояснил Максуэлу:

– Я вовсе не думаю, что, как только я войду в комнату, все будут смотреть на меня с восхищением и спрашивать друг друга: «Кто этот замечательный молодой человек? До чего он, должно быть, талантлив, до чего умен!» Знаете, как мечтают в детстве. Но у меня такое ощущение, будто я сегодня приобщаюсь к чему-то очень большому, будто предстоит официальная премьера, а я ни разу даже не бывал на репетициях!

Он поглядел на улыбающегося Максуэла, затем вдруг спросил:

– Что, в сущности, значит быть здесь аспирантом?

Подумав с минуту, Максуэл стал перечислять: аспирант загружен преподавательской работой, но одновременно должен проходить специальный аспирантский курс, причем эти занятия требуют такого же напряженного труда, как и преподавание; потом для соискания ученой степени надо сделать какую-нибудь исследовательскую работу. Экзамены, которые предстояло Эрику сдать до получения докторской степени, Максуэл перечислил очень спокойным тоном, и от этого они показались еще внушительнее.

– Одним удается довести дело до конца, другим – нет. Это зависит от того, чего вы хотите.

– Я хочу довести дело до конца, – просто сказал Эрик. – Я хочу получить ученую степень и продолжать исследовательскую работу. Я хочу заниматься научной деятельностью.

Максуэл пристально поглядел на него:

– Вам никогда не случалось передумывать?

Эрик засмеялся.

– Бывает, конечно, но не в тех случаях, когда речь идет о деле, которое я себе избрал. По-моему, для меня сейчас самое лучшее – сразу же наметить тему и приступить к научной работе.

– Видите ли, вам это будет трудновато, – медленно произнес Максуэл, усмехнувшись неопытности Эрика. – Вас возьмет к себе в лабораторию какой-нибудь профессор, над его темой вы и будете работать. Всех кандидатов на докторскую степень прикрепляют к лабораториям. Из них профессора берут помощников для своей научной работы.

– Как же я узнаю, кого из профессоров мне выбрать?

– Положим, выбирать-то будут они. Но здесь почти во всех лабораториях интересно, – продолжал он. – Тут ведется исследовательская работа по всем отделам физики, кроме ядерной, да и то доктор Хэвиленд собирается организовать ядерную лабораторию, как только вернется из Англии. Сейчас он работает в Кэвендишской лаборатории в Кембридже, – там лучше всего поставлена работа над атомным ядром.

– Хэвиленд? Не слыхал этого имени. Кто он такой?

– Увидите его сегодня у Фокса. Раньше он работал здесь, у нас, но когда пошел в гору, решил уехать за границу, посмотреть, над чем там работают, и, вернувшись в Колумбийский университет, заняться настоящим делом. Он приехал в Америку всего несколько недель назад и скоро опять уедет в Англию на год. Он может стать крупным ученым, если захочет, но вся беда в том, что у него слишком много денег. Конечно, деньги – неплохая штука, только они часто мешают работать как следует. Хэвиленд – парень с головой. А ведь страшно много зависит от человека, с которым работаешь.

– Ядерная физика, – задумчиво сказал Эрик. – Может быть, это именно то, что мне нужно. – Он немного помолчал, потом в упор посмотрел на Максуэла. – Скажите, когда вы сюда пришли, спрашивал вас Фокс, почему вы хотите стать ученым? Он всем задает этот вопрос?

Максуэл явно удивился.

– Нет. Вот уж никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь интересовался, почему мы решили стать учеными. По-моему, ответ ясен сам по себе или, наоборот, связан с такими вещами, о которых не совсем удобно говорить. А что, разве Фокс вас об этом спрашивал?

– Да, – не сразу сказал Эрик. – Хотел бы я знать почему.

– И не пытайтесь раскусить Фокса. Когда он вам что-нибудь говорит, вы большей частью даже не понимаете, о чем идет речь. А через несколько лет вы вдруг обнаруживаете, что поступаете именно так, как он вам предсказал. Я был уверен, что поеду в Гарвард, Принстон или к Корнеллю – куда-нибудь, где есть крупные лаборатории. Но два года назад Фокс сказал, что я вернусь в Вашингтонский колледж, и так оно и вышло. И я страшно этому рад, – спокойно добавил он.

– Почему?

Максуэл замялся. Ответ его прозвучал резко:

– Потому что я собираюсь жениться, и мне нужно будет кормить семью, вот почему. Я уже вам сказал, что когда-нибудь и вы, возможно, будете думать иначе. Я, например, твердо знаю, что сейчас мне больше всего на свете хочется жениться. Вам, наверное, лет двадцать – двадцать один? Мне двадцать шесть, а какие-нибудь пять лет иногда могут иметь огромное значение, для меня они решили все. Конечно, если б я в свое время не надумал играть наверняка и не взялся за такую пустяковую проблему, которую легко разрешил бы любой, тогда, может, все сложилось бы иначе.

– Вы уверены, что Хэвиленд будет сегодня у Фокса? – помолчав, спросил Эрик.

Максуэл с недоумением взглянул на Эрика, не понимая, какая связь между этим вопросом и тем, что он сказал. Потом, видимо, поняв, в чем дело, он медленно, немного грустно улыбнулся и кивнул головой.

– Что ж, попытайте счастья, – сказал он. – Желаю вам удачи. Конечно, он может дать вам тему посерьезнее, чем та, что была у меня. – Он отвернулся. – У нас еще уйма времени. Хотите, сыграем в теннис или поплаваем в бассейне? А может, просто побродим?

На душе у Эрика стало нехорошо. Он чувствовал, что больно задел Максуэла, и был готов на все, лишь бы загладить свою бестактность.

– Для ясности, – заявил Максуэл, – скажу вам прямо – я лично хотел бы перекинуться мячом.

– Прекрасно, – ответил Эрик, обуреваемый великодушием, – а потом поплаваем.

– Ладно, – дружелюбно согласился Максуэл.

Эрик проводил его взглядом до двери и сказал вслед:

– А если останется время, мы еще и побродим.

В просторной квартире Фокса все дышало старомодным уютом. Окна выходили на реку, и полуспущенные маркизы торжественно и плавно колыхались под легким речным ветерком. Лепные гирлянды украшали стены и высокие потолки, мебель была из черного дуба.

В ожидании гостей Фокс, молчаливый и задумчивый, рассеянно шагал взад и вперед по гостиной, то берясь за книгу, то откладывая ее в сторону. Иногда он слабо улыбался в ответ на болтовню жены, как бы желая улыбкой вознаградить ее за то, что слова ее пролетали мимо его ушей.

Негритянка-горничная в накрахмаленном белом переднике и сером платье провела Эрика и Максуэла в гостиную, где Фокс и его супруга принимали гостей. Эрик первый раз в жизни видел нью-йоркскую квартиру, и все в ней восхищало его. Максуэл отошел в сторону, а Эрик стал разглядывать собравшееся общество. Кое-кого из факультетских профессоров он уже знал в лицо, но до сих пор встречался с ними только в кабинетах и лабораториях, и все они казались ему учеными, окруженными ореолом славы, которую приносят знания и успех. Сейчас он видел их в другом свете, такими, какими они бывают в повседневной жизни, и почти все они в его глазах как бы уменьшились и превратились в обыкновенных людей. И только профессор Фокс выделялся среди прочих – в нем было нечто такое, что не могло не привлечь к себе внимания. Он двигался медленно и размеренно; разговаривая с кем-нибудь, подолгу глядел собеседнику в лицо, но взгляд его постепенно затуманивался и становился рассеянным. Жены в противоположность мужьям очень отличались друг от друга. Одни были одеты безвкусно и крикливо, другие выглядели так, словно пришли на чаепитие, устроенное церковью для прихожанок, принеся с собой испеченные специально для этого случая пироги, иные сидели с ошеломленным видом, словно возможность отдохнуть от домашней возни и детского крика казалась им таким чудом, что их больше ровно ничего и не интересовало – лишь бы посидеть сложа руки в относительной тишине. Было и несколько довольно изящно одетых дам.