По видимости Постникова работает в рамках отечественного реализма. Сама она утверждает, что ее проза «набита» положительными героями. Однако, по словам автора, создавая свои повествования, она ставит себе и ряд собственно литературных задач. Представляя в книге жизненные истории советских людей последней трети XX века и перестроечных лет, в том числе, навсегда уходящие реалии действительности (например, в рассказе «Сто лет Ильичу»), писательница в современном духе рисует своих персонажей с определенной долей иронии. Однако после авторских насмешек над идеализмом героев, их неприспособленностью к жизни или попытками найти свободу в богемном круговороте, расслабившийся читатель вдруг получает по тексту ощутимый эмоциональный удар. Этот прием действует отрезвляюще, заставляя понять всю серьезность затронутых тем и делая сюжет запоминающимся.

Нередко на фоне подробно описанной реальности действующими лицами рассказов являются люди со странностями («Диссертация», «Малышка», «Призвание»), в том числе, как говорится, субъекты «с безуминкой». Им приданы, например, такие особенности, как психопатия ревности или явная неадекватность, когда в сознании до такой степени перепутаны явь и придуманное, что одно от другого делается неотличимо, или забавная в деталях, раздражающая окружающих недотепистая доброта.

Кроме того, в жизни героев возникают элементы чудесного, при том, что невзаправдошное подается автором как обычное, а герои – не всегда люди в нынешнем понимании. Иногда здесь действуют еще и существа, имеющие особую природу. Некоторые рассказы содержат невероятные события, подаваемые автором как реальные и даже повседневные (видения героини в «Романе…», «Малышка»). «Гость провинциалки» развертывает мистическую картину любви современной девушки, снявшей комнату в старом доме, и юноши-привидения, который приходит из прошлого, чтобы вместе с ней читать Хемингуэя.

Это – дань вполне определенному современному течению в прозе, отечественный вариант «магического (или метафизического) реализма», который в свое время вызывал немалый интерес публики, явленный в практике целого ряда писателей. Фантастические персонажи Постниковой не обладают устрашающими чертами и не творят злодейств, а предстают в неярком обытовленном виде, придавая жизни некоторую загадочность и обостряя эмоции в сером существовании героев. Это соответствует нашей традиционной вере в житейские чудеса, являющейся, по сути, бессознательным ожиданием чего-то спасительно трансцендентного. Не случайно в поле авторского повествования порой возникает атмосфера сакральности, хотя признаки религиозного бытия героев в рассказах практически не обозначены.

Надо заметить, что подобные истории, в большой степени отвечающие нашей ментальности, отчасти близки так называемым быличкам, характерным для русского фольклора устным нарративным формам. У Постниковой они усложнены, свободны от сказового стиля речи и строятся целиком на городском материале с отказом от таких типичных вымышленных персонажей, как упыри, домовые или черти-неудачники.

Герои этой книги, в том числе, лица с духовной инвалидностью, показанные автором в реальнейшей среде, хотят не только сохранить достоинство и «оставаться человеками», но и по-своему, – причем не всегда примитивно, а нередко и уповая на Господа Бога, – преодолеть безнадежность и нечистоту жизни («Роман…», «Казино», «Сафо, Сафо…»). Находя нравственную опору в культуре, они пытаются защитить право на свое мировоззрение и собственное творчество, несмотря на невостребованность их талантов.

Внутренне, ненасильственно противостоящие силам тотального зла и системе подавления личности, эти люди в полной мере заслуживают внимания художника.

Была предосенняя свежая ночь, и, когда он вошел во двор, держа легкий топорик в твердой ладони, ни одного звука не было слышно в темноте, ни одно окно не светилось.

Он взошел на гнилое крылечко старого двухэтажного дома и, почти не боясь шуметь, выломал доски, которыми заколочен был с улицы вход. По темной и крутой лестнице поднялся наверх, остановился, на ощупь отыскав обитую мешковиной дверь, и открыл ее, просто отогнув здоровенные гвозди. Он оказался в квартирке с очень низкими потолками, едва освещенной зеленоватым светом уличных ламп.

Он постоял, переводя дыхание, потому что пыль, взметенная его решительными движениями, забивала нос, и было слишком сухо в груди, даже горько, запах пересохшего старья, вещевого праха не давал дышать. Распахнул окно, в подгнивших рамах стекла держались плохо и звякнули тихонько. Когда глаза его привыкли к скудному свету, он увидал развороченный гардероб, груду хлама на полу, большой раскрытый чемодан, содержимое которого не мог разглядеть.

Он пробыл в заброшенном доме всего минут двадцать, пройдя ряд комнатушек взад-вперед несколько раз. Со сдерживаемым ликованием затворил окошко, вышел, закрыл дверь, обухом топора пригнетая кривые гвозди, и бодро спустился на улицу.

Ощущение сонливости и умиротворения, какое наступает в улицах старой Москвы после одиннадцати часов, захватило его. Кривой переулок спускался с горы к бульвару. Купы лип были подсвечены редкими фонарями, поражая сочетанием зеленых до прозрачности ветвей и черных неосвещенных лиственных масс. Мертвенный свет ламп ртутного давления выделял серые плоскости тротуаров по контрасту с темными гранитными их краями.

Кое-где вековые деревья смыкали кроны над мостовой, мощные корни выпирали, разрушив асфальт и невольно притягивая взгляд к сети жестких побегов, от упрямства которых обнажилась земля, покрытая мелкими, но видимыми в ночном свете камешками и серебристым песком с разводами прошлых дождей. Каменные заборы на крепких фундаментах ограждали здания, и те казались таинственно защищенными.

Распугивая компании кошек и никого не встретив по дороге, он дошел до метро, любуясь двухэтажными особнячками под высокими тополями во дворах.

В центре города, где всегда жили тесно, в сырых комнатушках, по сто лет без ремонта, любая каморка тотчас же после выезда прежних обитателей бывала захвачена плодящейся молодежью, отделяющейся от родителей, прибиралась к рукам ушлыми старушками, которые вызывали родню из деревни на освободившуюся площадь. Но этот дом уже полгода стоял без жильцов. Первый этаж заняло под бытовку строительно-монтажное управление, днем там переодевались и обедали рабочие. А квартиру во втором этаже не заселил никто, слишком свежа была в памяти история ее жильца, худого непьющего Леши, монтера по лифтам. Он подолгу пропадал на работе, слыл человеком денежным и, когда в запертую изнутри квартиру долго не могли достучаться, то, высадив дверь, нашли его скрючившееся и уже начавшее разлагаться тело в сидячей позе с жесткой проволочной петлей на шее, которая почти отрезала ему голову. Потолки в комнате были так низки, что даже при своем малом росте он не мог повеситься по-человечески. Конец проволоки был прикреплен к толстому, вбитому в деревянную подпорку штырю. Монтер влез в петлю и присел на корточки.

На столе стояла недопитая бутылка водки, пара стаканов. Окаменевшая селедочная голова лежала на клочке бумаги. Денег в доме не нашли, и почти ничего из вещей не было ценного, кроме монтерского инструмента. Парень жил в грязи, как свинья. Для порядка отодрали обои, но и за ними ничего не оказалось, кроме сухих, еле движущихся клопов.

Но герой моего повествования, возможно, не знал этой истории. Острое чувство необходимости привело его в район города, где он когда-то родился, в это оставленное строение, в котором в течение нескольких месяцев никто не зажигал огня по вечерам.