Кентис смотрел на меня, но я не могла понять, что было в его взгляде – нежность или насмешка. И прежде в нем угадывалась многослойность личин, теперь же понять что-нибудь стало совершенно невозможно.

– Кажется, прежде моя способность к самоуничижению тебя восхищала?

Я закусила губу. Кентис ловко подловил меня – ничего не скажешь.

– Да, восхищала, но я так не могу! Ты хочешь затащить меня в свой круг и сделать напарником по самоистязанию.

– Взаимоистязанию, – поправил меня Кентис. – Впрочем, у любовников всегда так, или хоть чуточку так, – усмехнулся он, и розовый шрам на щеке его отвратительно сморщился. – Но я сдаюсь… В самом деле – почему бы в возвышенной жизни мартинариев не сделать небольшой перерыв? – Кентис понизил голос до шепота и заговорщицки подмигнул. – Удерем отсюда, а? Хотя бы в отель «Золотой рог»? Просто отдохнем чуть-чуть, идет? – он взял меня за руки и притянул к себе. – Прекрасный номер. Ресторан, бассейн, верховые прогулки…

– Ни разу в жизни не сидела на лошади, – я попыталась разрушить идиллическую картинку.

– Хорошо, пусть будут прогулки пешие, – засмеялся Кентис. – Ты наверняка никогда не бывала в таких местах. Немного кайфовой жизни тебе не повредит.

Кентис поцеловал сначала одну мою руку, потом другую. Волосы у него на голове были сбриты, один из наложенных швов шел до самого темени. Вылитый уголовник после поножовщины! Сравнение казалось необыкновенно точным – ибо что-то преступное жило в его натуре – я это чувствовала.

– Кстати, непременно возьми с собой твои любимые булочки из кафе Ораса, – напомнил Кентис и рассмеялся. – Открою тебе один секрет: я их тоже обожаю, – в голосе его послышалось что-то детское, смущенно-капризное, а лицо при этом дергалось и кривлялось безумной маской.

– Когда же мы едем? – я осторожно погладила изуродованную щеку Кентиса.

– Завтра. Сейчас позвоню и закажу номер. Ты отправляйся утром и жди меня в отеле. В десять меня должен смотреть какой-то профессор, светило. Потом явится Старик и будет пускать сопли. После обеда я удеру и через час буду у тебя. Войду тихонько, на цыпочках, подкрадусь сзади неслышно и поцелую. А потом я расстегну твою кофточку… – мне показалось, что он цитирует какой-то фильм, но хоть убей, не могла вспомнить, какой.

Весь день Кентис спал. Его не мучили кошмары. Ему не снилась залитое кровью лицо старухи, убитой взрывом. За ним гнались две девахи, брюнетка и рыжая, размахивая «розочками» от бутылок. Когда он проснулся, возле его кровати сидела чернокудрая Карна, и этот кошмар наяву был страшнее всех ночных грез.

– Как самочувствие? – спросила она, и сломала одну из роз стоявшего на тумбочке букета.

– Неплохо, – Кентис сдвинул пальцем вверх уголок рта, что должно было обозначать улыбку.

– Ты справился. Хотя это было не совсем то, что от тебя требовалось.

– Я должен был взорвать полгорода?

Карна громко расхохоталась.

– О нет, пока нет. Тут совсем другое.

Она вытащила из сумочки сложенный вчетверо листок и велела:

– Прочти.

Кентис боязливо отодвинулся на кровати, и уперся спиной в стену – дальше двигаться было некуда.

– Если я должен работать киллером, то извольте хотя бы платить.

– Прочти, – повторила она и слегка шлепнула его сложенным листом по изуродованной щеке.

Кентис скрипнул зубами и взял бумагу.

– Ты слишком долго ломаешься, – процедила она сквозь зубы. – Другие бы восприняли подобную миссию с восторгом.

Он прочел бумагу. Повертел ее в руках. Потом вновь перечел.

– Я не сплю? – спросил он, возвращая бумагу Карне.

– Нет.

Она достала из сумочки зажигалку, подождала, пока пламя приживется на уголке, и бросила листок на тумбочку. Оранжевые язычки огня подпалили сломанную розу.

– Люблю подобные символы, – улыбнулась Карна. – Кто тебе подарил цветы? Ева?

Кентис, не в силах отвечать, лишь кивнул.

– Она тебе нравится?

Кентис вновь кивнул.

Карна ничего больше не сказала и шагнула к двери.

– Теперь ты каждую минуту должен думать о том, что прочел в послании, – проговорила она, оборачиваясь. – И каждый твой поступок должен соотноситься с волей Великого Ординатора.

– Я могу сказать «нет»?

– Не можешь. Великому Ординатору не говорят этого слова.

– У меня не получится… ничего не получится… клянусь… – Кентис почти плакал.

– Тебе помогут, – пообещала Карна и вышла.

Окна номера выходили в парк – внизу буйно клубилась упитанная летняя зелень. Ее густота казалась неестественной, будто с картинки. Парк чудом уцелел в многолетних катаклизмах, а вот княжескую усадьбу сожгли дотла, не осталось даже фундамента. На ее месте построили одноэтажный сарай, в котором сначала помещалась заготконтора, а потом ветлечебница. Здесь каждодневно усыпляли собак и кошек, а трупы – так гласила легенда – закапывали в парке, оттого и деревья разрослись, оттого и не гибли, пережив столетие. На месте заготконторы ныне располагалось шикарное здание ресторана.

Я обошла номер. Огромный холл, застланный пушистым ковром, завершался стеклянными раздвижными дверьми, за которыми находилась спальня. Я поставила пакет с булочками в холодильник и заказала вишневый сок. Вместо сока принесли мартини. Я выпила две рюмки и завалилась спать. Мне хотелось, чтобы меня разбудил Кентис, когда приедет. Сон приснился на редкость противный – будто я вновь учусь в школе. Только здание какое-то древнее, полуразвалившееся, похожее на длинный сарай. Посредине огромный стол, застеленный черной тряпкой, а вдоль стен – деревянные скамьи. Ученики сидят тихие, присмиревшие, пятна лиц как расплывшиеся желтки. На столе – четыре белых жирных свечи в кованых шандалах, а за столом – три учителя в монашеских рясах. В пещерах капюшонов нет лиц, а кисти рук выглядывают из рукавов мертвенно-желтые, восковые, и чем-то слегка припудренные, как у настоящих покойников. Я сижу среди учеников и тереблю в руках лист плотной бумаги с золотым крестом – знаком Лиги мартинариев.

– Засыплюсь, точно засыплюсь, – бормочет сидящий рядом со мной.

Желток его лица сгущается, из расплывчатого пятна вылепляются нос, глаза, гримасничающий рот. Кентис! Я скорее подозреваю, что это он, нежели узнаю. Черты не слишком схожи.

– Ева, – зовет меня один из сидящих за столом.

Я поднимаюсь и медленно иду.

– Все мы – вольные и невольные бойцы Лиги, – говорит нараспев у меня за спиной женский голос. – Кто – кратковременные волонтеры, кто – пожизненные служаки. Ибо только Лига дает высшую цель жизни.

Все встают. С грохотом отодвигаются скамьи. Хриплые неверные голоса выводят гимн, сбиваясь и сглатывая слова:

Я оборачиваюсь и смотрю на Кентиса. Он весь вытягивается, привстает на цыпочки и поет со всеми. «Мы же хотели убежать», – вспоминаю я.

– Вы приняты, – доносится голос экзаменатора.

– Нет, нет, я не готова, не хочу… Непосильно… – я бегу назад к Кентису, спешно дергаю его за рукав. – Уйдем скорее!

Но рукав пустой – в нем нет руки. Я ощупываю грязно-серый балахон. Под руками мнется пустая тряпка, голова пришита к вороту суровыми нитками. В эту минуту сидящий за столом справа откидывает капюшон, и я вижу лицо Вада. Вадим тычет в меня желтой неживой рукой и хохочет:

– Она хотела, чтобы я лежал в больнице. Она хотела закрыть мне дорогу в Лигу. Она хотела убежать! Смерть ей! – он грозит мне своею желтой мертвой рукой, и двое рядом, по-прежнему безлицых, повторяют его жест…