– Как, черт возьми, вы на них вышли? – шепнул Мюррей.

– Меня посвятили на прошлой неделе, солдат, – улыбнулся Райдербейт. – Я – один из их жрецов, свидетель Као Дай – Верховное Всевидящее Око.

– Похоже на психический диагноз, – ядовито сказал Мюррей и подумал, стоило ли ради этого покупать новую «хонду» и мчаться через джунгли в неизвестном направлении.

– Мои неазиатские святые – Виктор Гюго, сэр Уинстон Черчилль и Джо Льюис. Все они признаны духовными лидерами секты, – продолжил Райдербейт.

– А до чего дошел Пол?

– Он тоже жрец на какое-то время. Это контакт, понимаешь?

Мюррей покачал головой:

– Я не понимаю, Сэмми. Ты что, хочешь сказать, что мы вступили в союз с Као Дай?

Не успел Райдербейт ответить, как плетеная дверь распахнулась и на пороге появился худющий вьетнамец, склонившийся в глубоком поклоне:

– Messieurs![39] – сказал он и провел их к двери.

Они вошли в квадратную комнату без окон, освещенную единственной лампой с почти до конца закрученным фитилем. На диванах по обе стороны стола сидели двое мужчин. На круглом столе стояли маленькие металлические чашки, заварной чайник с острым носиком, поднос с резиновыми трубками, иголками и мелкими блюдцами. Кроме того, на столе стояла почти полная бутылка «Джонни Уолкера».

На одном из диванов, как древний римлянин, возлежал Пол.

– Salut, Murray! Tout va bien?[40] – сказал он.

Мюррей кивнул и посмотрел на второго мужчину. С первого взгляда было трудно определить, европеец это или азиат. Под глазами мешки, лицо, как контурная карта дельты Меконга. На нем был дорогой белый шелковый костюм и скромный галстук. Из нагрудного кармана торчал уголок носового платка, а чуть ниже нетрудно было узнать розетку ордена Почетного Легиона.

– Позвольте представить моего соотечественника монсеньора Банаджи, – начал Пол. – Монсеньор Банаджи – гражданин Вьетнама, но его родина Франция. Он был одним из самых крупных владельцев скаковых лошадей в Сайгоне.

Сморщенное лицо Банаджи растянулось в улыбке:

– А-а, это было в старые времена, – пробормотал он, – еще до прихода японцев, до того, как враги украли и отравили моих лошадей. Пожалуйста, присаживайтесь.

Пол махнул рукой в сторону бутылки с виски:

– Это? Или вы предпочитаете покурить? Хотя то и другое не смешивают.

– Я бы посоветовал вам курить, – голос Банаджи был тихим и унылым, лицо ничего не выражало. – Као Дай не признает алкоголь, его позволительно употреблять только почетным членам.

Мюррей взглянул на Пола и пожал плечами:

– Я покурю.

Банаджи обратился к вьетнамцу, который привел Мюррея и Райдербейта, и тот занялся приготовлением к курению.

– Вы прибыли точно в назначенное время, – продолжал Банаджи. – Как вы добирались?

Райдербейт объяснил. Банаджи кивнул, не выказав никакого удивления.

– Сегодня вечером был большой налет к востоку отсюда, – сказал он. – Может быть, вы видели? Их бомбардировки абсурдны. Дважды в месяц они сбрасывают бомбы на этот регион, а здесь, кроме маленькой деревушки, ничего нет. Она не имеет никакого значения. Во Вьетнаме ничего не имеет значения, кроме людей. Как и в воде рыба. Вы читали Мао?

– Кое-что, – сказал Мюррей. – Учебник для школьников-революционеров.

Пол хохотнул из своего гнезда из подушек:

– Ах, мой дорогой Мюррей, но он не писал для таких искушенных людей, как мы с вами!

Мюррей повернулся к Райдербейту и спросил на английском:

– Куда ты меня привез? Это что. Лондонская экономическая школа?

– Ты должен идти с ними в ногу, – улыбнулся родезиец. – Говори легко и спокойно. Они накуренные.

– Пожалуйста, говорите на французском, – сказал Банаджи. – У нас здесь нет друг от Друга секретов.

– Хорошо.

Вьетнамец поместил шарик опиума в чашечку резиновой трубки и протолкнул ее тупым концом одной из иголок.

– Почему мы здесь, монсеньор Банаджи? – спросил Мюррей.

– Мы должны поговорить о деле.

– На чьих условиях?

– Условия будут обоюдно согласованы, – сказал Пол. – Проблем никаких не будет. Мой друг Банаджи хорошо знает кое-кого из самых влиятельных людей в Юго-Восточной Азии. Мой дорогой Мюррей, даже несмотря на то, что война продолжается, некоторые вещи в основе своей остаются неизменными.

Банаджи протянул вперед руки – куриные лапки:

– Японцы, французы, американцы, – бормотал он, – нет никакой разницы, Foulus. Le Vietnam est foutu.[41]

– Вам известно, что мы хотим предложить? – спросил его Мюррей.

Вьетнамец передал Банаджи трубку и проворно поднес огонь к чашечке. Старый француз втягивал и надувал щеки, словно играл на гобое, с неприятным скрежещущим звуком втягивая дым. Он откинулся на подушки и тремя струйками, из носа и уголков рта, медленно, казалось бесконечно, выпускал дым.

Прошло некоторое время, прежде чем он ответил:

– Как я понимаю, у вас есть для нас деньги? Много денег. За определенное вознаграждение я готов попросить своих друзей помочь вам избавиться от них. У нас много методов и большой опыт. В самом Вьетнаме мы ограничены в своих действиях. Патрули, бомбежки, вьетконговцы и американцы затрудняют наш бизнес. Но вне Вьетнама, например, в Лаосе...

Мюррей взглянул на Пола:

– Вы обсуждали Камбоджу?

– Камбоджа отменяется, – сказал Банаджи. – Она слишком хорошо контролируется. Пол может вам об этом рассказать. У Сианука и так слишком много проблем – он играет сразу в несколько игр, чтобы беспокоить американцев больше, чем это необходимо, – он вдруг передал трубку Мюррею. – Но Лаос – совсем другое дело.

Прежде чем принять трубку, Мюррей еще раз посмотрел на Пола:

– Насколько подробно вы обсуждали операцию, Чарльз?

– Мой дорогой Мюррей, я должен быть откровенен. Как сказал монсеньор Банаджи, у нас нет секретов друг от друга.

– Он бы посчитал меня полным идиотом, если бы я выложил все при первой же встрече.

– Вы доверяете мне. И Сэмми.

– Без вас, Чарльз, операции вообще бы не было. Так – фантазия среди руин Ангкора. Но с Сэмми и его подходами третьей степени у меня просто не остается выбора. А что монсеньор Банаджи понимает под «определенным вознаграждением»?

– Почему бы не задать этот вопрос ему лично? Мюррей спросил.

– Тридцать миллионов американских долларов, монсеньор Уайлд.

Мюррей поднес наконечник трубки к губам и кивнул вьетнамцу, который тут же поднес огонь к опиуму. Он осторожно затянулся, наблюдая за шариком в чашке, втянул сладкий дым через легкие в живот и, задержав дыхание, как ныряльщик, передал трубку дальше Райдербейту, который уже тянулся к ней обеими руками.

– Тридцать миллионов, – медленно повторил Мюррей. – Это целое состояние. Это глупо.

Банаджи не пошевелился.

– Не глупее, чем предлагаемая вами операция, монсеньор Уайлд.

– Я не предлагал никаких операций, монсеньор Банаджи. Все, что здесь произошло, организовано Чарльзом Полом и присутствующим здесь Сэмми. Я в этом не участвую.

– Монсеньор Уайлд, без моей помощи вы ничего не сможете сделать. Какой толк от вашей доли, если вы не сможете переправить ее в надежное место?

– Давайте проясним одну вещь, – сказал Мюррей, немного расслабившись от опиума. – Пол проинформировал вас о задуманной нами операции. Она может сработать, а может и не сработать. В случае успеха мы передадим вам тридцать миллионов долларов. Правильно?

– Абсолютно.

– Мы платим наличными на какой-нибудь горной вершине Лаоса?

– На летном поле, монсеньор Уайлд. Тут все понятно и согласовано. Ваш план – план, разработанный лично вами, – имеет массу достоинств. Поздравляю, вы тщательно продумали детали. Если я правильно понял Чарльза, вы войдете на территорию летного поля в Сайгоне, переодевшись в форму военизированной полиции, а затем захватите самолет с полутора миллиардами американских долларов на борту. Вы вылетите из Вьетнама и приземлитесь на недостроенную плотину к северу от Вьентьяна, где имеется вся необходимая техника, чтобы перегрузить деньги в мешки для риса. Затем они перевозятся во вьентьянский аэропорт «Ваттай» и грузятся на борт самолета «Эйр Америка». Я правильно излагаю? – Мюррей кивнул. – Только пилоты, – продолжал Банаджи, – будут не из «Эйр Америка», – он поднял руку, чтобы остановить Мюррея: