К феодальным институтам можно отнести икта – форму условного землевладения в сельджукском султанате. Но и она осуществилась лишь тогда, когда султаны Альп-Арслан и Мелик-шах покорили Иран и Малую Азию. До тех пор, пока сельджуки кочевали вокруг Аральского моря, их вождям нечем было оплачивать услуги соплеменников, и они получали их даром, но зато были вынуждены выполнять волю своих воинов.
В XIII в. монголы, завоевав Китай, Иран и Восточную Европу, пошли по пути тобасцев (жителей государства династии Тоба – прим. ред.) и сельджуков. Но уже в XIV в. они встретили сопротивление среди собственного домена, когда отколовшиеся от орд ойраты, создали мощные родовые союзы без ханской власти, своего рода племенные республики, дожившие до середины XVIII в., тогда как феодальные государства монголов развалились уже в конце XIV – XV вв. Вывод из сказанного прост: прогресс и классообразование в Срединной Азии были связаны с всемирно-историческим процессом истории, а не с локальными особенностями кочевой культуры.
Прежде всего, что такое кочевой быт? Нам известны три формы степного скотоводства: 1) сезонное меридиональное, когда скот на зиму перегоняют на юг, как, например, в Монголии на окраину Гоби или в Калмыкии на Черные земли; 2) сезонное высотное, или яйлажное, когда летом скот выгоняют на горные пастбища (в Тарбагатае и Тяньшане) и 3) круглогодовое, таборное, применяемое в экстрааридных зонах Приаралья и Восточной Монголии[6]. Все типы скотоводства определяются исключительно особенностями ландшафта и необходимостью адаптации, которая постепенно становится племенной традицией[7]. Отсюда следует, что разнообразие природных условий определяет несходство культуры отдельных кочевых народов между собою.
Но климатические условия менялись, прежде всего, степень увлажнения, и тогда сдвигались границы ландшафтных регионов[8]. В мягком климате Европы подобные изменения ощущались мало, так как амортизировались близостью океана, но в континентальном климате Срединной Азии границы пустыни или тайги передвигались на сотни километров. А это означало, что пропадали или появлялись огромные пространства травянистых степей, и хозяйство кочевников переживало то подъемы то упадки, с которыми были связаны судьбы степных государств. А поскольку степь была окружена враждебными и агрессивными государствами вроде Китая, Арабского халифата или Священной Римской империи германской нации, то создавались коллизии, при которых экономический кризис был поводом для истребления или поглощения степного народа оседлыми соседями. Так погибли авары в Венгрии, шато в Китае, карлуки в Средней Азии и, наконец, ойраты под ударами китайско-маньчжурских войск у себя на родине (хотя и не бесследно). Исторические процессы взаимосвязаны.
Против тезиса о примитивности кочевых культур говорит то несомненное обстоятельство, что только путем кочевания были освоены для человека огромные площади полупустынь, сухих степей и суровых нагорий, где иная форма существования человека невозможна. Кочевник перегоняет свой скот строго по сезонам в определенном регионе и умеет скормить скоту всю траву, вырастающую в степи. Он использует даже пустыню, где весной быстрее всего стаивает снег и раньше всего появляются нежные, очень питательные травы. Там выгуливаются овцы после тяжелой зимы.
Кочевник больше привязан к своему региону, чем земледелец, потому что он не имеет таких запасов пищи, которые позволили бы ему быстро совершать далекие переселения, а его пища – овцы – передвигаются медленно. Самые большие переселения кочевников: хуннов, куланов, калмыков – с Иртыша на Урал были ничтожны сравнительно с движением, например голландских буров из Капской земли в Трансвааль.
Что же касается монголов XIII в., то их походы в Китай, Иран и Европу не были связаны с переселениями[9]. Монголы вели внешние войны по причинам политического характера небольшими армиями, прекрасно обученными и тренированными[10]. И успехи их объясняются не столько особенностями кочевого быта, сколько тем глубоким кризисом феодализма, который, по нашему мнению, произошел в XIII в.
Проблема борьбы земледельца со скотоводом была поставлена еще в Библии, но если автор книги Бытия стал на сторону Авеля, то европейские историки столь же категорично взяли под защиту Каина. Думается, что пристрастие здесь вредит пониманию, и целесообразно рассмотреть проблему, руководствуясь только научными соображениями.
Было бы ошибкой считать, что в степной зоне Евразии жили только кочевники. В Горном Алтае до сих пор известно оседлое скотоводство, так как разнообразие природных условий в горных долинах позволяет местным жителям – теленгитам и телесам обходиться без далеких перегонов скота. Однако это не выделяет эти народности из общеазийской степной культуры. Во всех прочих отношениях они схожи со своими соседями: монголами и казахами, занимая промежуточное положение между ними. При этом надо учесть, что южные алтайцы произошли от древних тюрок (телесы) и телесского племени доланьгэ (теленгиты), т. е. истинных кочевников, приспособившихся к новым условиям в IX в.[11].
Не менее показательно, что население речных долин Дона, Терека, поймы и дельты Волги с глубокой древности имело черты оседлого быта, занималось рыболовством (занятие, кочевникам несвойственное), иногда земледелием, садоводством (хазары) и отгонным скотоводством, как до последнего времени донские или гребенские казаки и астраханские татары[12]. А на водораздельных степях, сменяя друг друга, пасли стада гунны, булгары, печенеги, куманы и ногайцы. Но кочевники пренебрегали речными долинами, используя берега рек для водопоев или для зимовок, так как гнус не дал бы возможности скоту нагуливать жир; кроме того, жители долин умели отстаивать свои земли от вторжений, и даже переходить при случае в наступление, чему примером служит могущество Хазарского каганата, основавшегося на архипелаге дельты Волги, где кочевое хозяйство было вести вообще невозможно.
Мы вправе констатировать, что население степной и лесостепной зон Евразии представляло собой совокупность этнических групп, разнообразных не только по языкам (монголы, тюрки, иранцы, угры, славяне), но и по хозяйственному устройству, антропологическим признакам и духовной культуре. Роль последней особенно четко проступает на рубеже I и II тыс. н. э., когда в степь стали проникать мировые религии и конфессиональный момент из племенного, охранительного превратился в этногенный признак. Поясняем мысль. Религия древних тюрок была разновидностью генотеизма. Почитание Неба (Тенгри) и Земли (Умай), в сочетании с культом предков-героев, было достоянием только одного племени – тюркютов, их интимным отношением с иноБытием. Прозелитизм ограничивался инкорпорированными иноплеменниками, которых всегда было очень мало. Аналогичные, генотеистические культы наблюдаются у современников Великого каганата, переживших его гибель: уйгуров, карлуков, печенегов, кыпчаков и даже киданей.
Но со второй половины VIII в. в степь ворвались иные верования и овладели ею без остатка. Манихеи с 763 г. превратили Уйгурию в теократическую республику с выборным ханом, начав религиозные гонения, чего до тех пор в степи не было.
Несториане обратили в свою веру басмалов[13], онгутов[14], кераитов[15], а также часть гузов[16], меркитов[17], джикилей[18] и оседлых уйгуров в Куче и Турфане[19]. Православие распространилось среди дунайских болгар, хазар и аланов[20]. Католицизм восторжествовал в Венгрии. Ислам был воспринят в 960 г. карлукамн, а до этого гузами и волжскими болгарами. А у монголов примитивная форма генотеизма заменилась «черной верой» – бон, принесенной проповедниками из Восточного Тибета в IX в. и ставшей государственным исповеданием[21].
