— Дорогая, — с порога начал король, — вот и случилось то чего мы с вами так долго ждали. Королева действительно была безумна: это подтвердил лекарь. Я уже послал за членами Большого Совета, чтобы объявить им свою волю. Завтра же они начнут бракоразводный процесс, и, как только он закончится, вы станете королевой. Голубка моя, будете ли вы хоть теперь нежны со своим возлюбленным?
— Конечно, — прошептала Бендигейда, обвивая шею короля тонкими, благоухающими руками.
И счастье Фалера, что в этот момент он не видел выражения ее глаз. И горе Фалера, что он его не видел.
Занятый своей возлюбленной, король не задумался над теми словами, которые кричала его несчастная жена. Он не прислушался к тому, что она упоминала имя Богини Истины, — Фалер в истине не нуждался.
Маленький возок, запряженный рыжими мулами, отвез королеву Лаю в храм Тики, где кроткие жрицы с радостью давали приют всем скорбным душою. И только десять стражников сопровождали ее в этот путь. В дороге королева неоднократно приходила в волнение и просила своих охранников, чтобы они отвезли сообщение Кахатанне о скорой битве на Шангайской равнине и о таинственном и черном пространстве, которое она звала пространством Мелькарта. Но воины не слушали ее — безумная женщина в возке была никем, а королевой с этой ночи стала Бендигейда, и только ее приказам они согласились бы повиноваться.
Равнодушие — страшный грех, но незаметный…
А когда утро вызолотило солнечными лучами, дворцовый парк и мраморные стены зданий, когда птицы самозабвенно запели среди цветущих деревьев и фонтаны стали журчать веселее и громче, графиня Бран-Тайгир проводила короля из своей спальни. Некоторое время она сидела молча, и на лице ее ясно читалось отвращение, смешанное со страшной усталостью. Затем она взглянула на себя в зеркало, усилием воли расслабила мышцы щек и лба, полуприкрыла глаза. Потом сама себе улыбнулась и дернула за шелковый шнур, вызывая слуг.
— Позовите ко мне Шахара, — приказала она, когда на пороге возникла склонившаяся в поклоне фигура. — И поживее.
Скрипнула калитка, и во дворе явственно послышался детский плач. В доме все уже улеглись спать, поэтому слабый звук поначалу не привлек ничьего внимания. Как и тот факт, что забились и затанцевали в конюшне лошади, оглашая воздух тревожным ржанием, да разом взвыли все соседские собаки. Почтенный Пангха этих четвероногих друзей человека не любил еще с детства, с тех пор как его ощутимо искусали дворовые псы, поэтому собак не признавал и в доме своем не держал. Как выяснилось, зря.
Среди народа новости разносятся быстро. После того как несколько убийств были совершены в спокойной прежде Салмакиде, все твердо знали: если собаки воют, а кони волнуются, то на улицу носа не высовывать, даже если тебя собственная мать будет звать на помощь. Сто против одного, что это вовсе не твоя мать и не человек даже, а то самое, что так лихо потрошит самых сильных и смелых воинов, раздирая их на мелкие клочки. Именно поэтому все соседи почтенного Пангхи плотно закрыли ставни, позапирали двери на все имеющиеся запоры и крючки, а кто поумнее — даже мебелью привалил. Детский плач ничье сердце не тронул. Но если и тронул, то ни к каким дальнейшим действиям это не привело…
Пангха был известным на всю столицу — а может, и на весь Сонандан портным, к которому всегда стояла длинная очередь модниц и придворных щеголей. Это был пожилой, пухлый, лысоватый человечек с подслеповатыми глазками и душой художника. Он не просто шил — он самозабвенно кроил материю, нашивал кружева и пуговицы и изобретал новые и новые фасоны. Он создавал платья, в которых полные казались стройными и изящными, сутулые приобретали осанку и величественный разворот плечей, низкорослые — рост и стать, а все вместе — прекрасное настроение и уверенность в том, что они чрезвычайно привлекательны. Поэтому портной был далеко не беден и даже позволял себе выбирать заказчиков по своему вкусу. Он умел подобрать ткань к цвету глаз, яркие ленты — к улыбке и придать одежде ту изысканность, которая отличает настоящих вельмож и их прекрасных дам. Именно он шил праздничные одеяния для Великой Интагейя Сангасойи и ее верховного жреца, а также имел счастье не только являться во дворец, чтобы порадовать своим искусством татхагатху, но и принимал повелителя в своем не столь уж и скромном доме.
Жил же Пангха в тихом квартале, более похожем на тенистый парк. Соседи его — сплошь люди состоятельные — имели особняки с большими садами, цветниками и бассейнами. И портной от них не отставал. Разбогатев на последних заказах, он перестроил свой старый дом под замок с высокими изящными башенками, галереями и переходами. Поговаривали, что за одни только флюгеры портной выложил кучу денег. Но если на все лады обсуждавшаяся сумма и была подлинной, то все равно флюгеры этих затрат стоили. Они изображали рыцарей и дам, гибких пантер и веселых дельфинов, а самый большой и дорогой — дракона Аджахака, выкованного из благородной черной бронзы. В лунном свете парящий над замком дракон с распахнутыми крыльями и изогнутым мощным хвостом производил неотразимое впечатление. В глубине души старый портной был романтиком и позволял себе помечтать о странствиях, опасных приключениях и прекрасных принцессах, спасенных им от верной смерти.
В реальности все обстояло несколько иначе — у него была жена Карна и три дочери, которые, несмотря на довольно юный возраст, уже с охотой помогали отцу в мастерской и славились на всю Салмакиду как одни из лучших вышивальщиц. Девушки выросли статными, красивыми и веселыми. Отец ими гордился и нарадоваться на них не мог, хоть иногда останавливался и с удивлением их разглядывал, пытаясь сообразить, в кого же они такие уродились.
Работа портного тяжела и требует точности. У Пангхи было много подмастерьев — считалось весьма престижным устроиться в его мастерскую, чтобы иметь возможность ближе знакомиться с приемами великого мастера. Пангха секретов из своего мастерства не делал, но как-то само собой получалось, что никто ничего подобного повторить не мог. Подмастерья и мастера, закройщики и вышивальщики, работавшие на него, все равно выполняли только самую простую работу, а основные детали портной делал сам. Поэтому вся семья поднималась вместе с птицами, чтобы не потерять ни одной минуты светового дня, столь им необходимые, и так же рано ложились спать.
В ту ночь все были дома, за исключением младшей дочери — Гаты, которая осталась ночевать у подруги.
Когда вой собак и ржание коней наконец нарушили крепкий предутренний сон Пангхи, он сел в постели и потянулся, еще не открывая глаз. Затем осторожно приоткрыл веки, пытаясь сообразить, что его побеспокоило. Было еще темно. За окном ветер гнул деревья, и они заунывно и недобро как-то шелестели. Такой звук Пангхе послышался впервые, и он зябко передернул плечами. Потому подумал, что, верно, ему снилось что-то страшное, вот и пробуждение не из самых лучших. Рядом беспокойно заворочалась Карна, протянула руку, пощупала смятые простыни, сонно спросила:
— Ты что, старый, вставать собрался? Птицы еще молчат…
— Да что-то не спится, — соврал Пангха, зевая с риском вывихнуть себе челюсть.
— Ложись, не выдумывай. Когда будет пора, я тебя ужо подниму, не беспокойся.
Пангха улегся, но сквозь шум ветра и шелест деревьев его слух уловил негромкие звуки, напоминавшие детский плач.
— Послушай, мать, кажется, во дворе дитя плачет!
— Совсем на старости лет оглупел! И откуда же среди ночи во дворе дитю взяться? — рассердилась Карна.
Но портной гнул свое:
— Я же слышу. Вот, тише… тише… вот же плачет!
Карна приподнялась на локте и вытянула шею, вслушиваясь в темноту.
— Действительно, — шепнула она минуту спустя. — Плачет…
— Я же говорю.
— Ох, не ладно это. Какой такой ребенок может быть?
— Может, подбросили? — засомневался Пангха.
— А почему нам?
— Так ведь все знают, что мы не бедствуем, и более того. — Тут портной сделал значительную паузу, чтобы дать возможность жене самой лишний раз осознать, какой состоятельный человек ее муж.
