— Спокойно.

Затем отпустил руку; спускаясь по лестнице, достал портсигар. Когда они были в двух шагах от жандармов, Станецкий рассмеялся.

— Ну и духотища сегодня будет, как ты думаешь?

И, не останавливаясь, протянул пареньку портсигар.

Тот взял одну сигарету. Они прошли в двух шагах от жандармов. Станецкий чувствовал на спине их взгляды. Юноша прибавил шагу.

— Спокойнее, — опять удержал его Станецкий.

На последней ступеньке он остановился, вынул зажигалку, дал юноше прикурить, потом закурил сам. Лицо молодого человека по-прежнему было бледным, зубы крепко стиснуты, верхняя губа прикушена. Станецкий глубоко затянулся. В этот момент к остановке подъехал трамвай, и они были вынуждены подождать на краю тротуара, пока тот проедет. По лестнице поднимались люди, торопившиеся на вокзал. Возле окаймлявшего здание вокзала газона с чахлой, пожухлой травкой Станецкий остановился и поставил на землю чемодан. Неподалеку грелись на солнышке три носильщика. Движения перед вокзалом почти не было, и казалось, что просторная, раскаленная от зноя площадь совсем вымерла.

Станецкий взглянул на юношу.

— Ну вот и все кончено.

Юноша стоял притихший, опустив голову.

— Пока что, конечно, — уточнил Станецкий.

Паренек поднял темные, слегка косившие глаза.

— Спасибо, — ответил он.

— Пустяки. А что вы теперь будете делать?

Тот растерялся.

— Если вам не хочется, можете не говорить, — сказал Станецкий.

— Нет, почему? Мне надо ехать.

— Прямо сейчас?

— Скоро.

— Обязательно с этим грузом?

— Да, обязательно.

К ним подошел маленький, от горшка два вершка, оборвыш.

— Сигареты, пан граф. — Он задрал свою белобрысую головенку, тонувшую в огромной старой шапке. — Клубы, египетские, нашенские…

— Отстань, — со злостью оттолкнул его Станецкий.

Но малец не сдавался.

— Ну хоть так, пан граф, дайте.

Станецкий сунул ему злотый, чтобы отстал. Мальчуган рассмотрел со всех сторон монету, дунул на нее и галантно шаркнул ножкой, затерявшейся в огромных бутсах.

— Благодарю вас, пан граф, кланяйтесь пани графине.

Спутник Станецкого, с добродушной улыбкой наблюдавший за мальцом, весело и беспечно рассмеялся. Станецкий внимательно посмотрел на него.

— Сколько вам лет, если не секрет?

Юноша слегка покраснел.

— Двадцать два.

Станеций был уверен, что тот прибавил, по крайней мере, года три, а то и больше, однако не подал виду.

— Будьте осторожны, — сказал он, — такими вещами не шутят.

Юноша насупился.

— Знаю.

Станецкий посмотрел на часы.

— Который час? — забеспокоился юноша.

— Одиннадцать с минутами.

— Ну мне пора.

— А вы далеко едете?

— Во Львов.

— Вот это да!

— Вы тоже?

— Да.

— Этим, на Дембицу?

— Да.

Юноша помолчал с минуту, а потом стал прощаться.

— Не понимаю.

— Со мной ехать опасно, — прозвучал простой ответ.

Станецкий пожал плечами.

— Не надо преувеличивать, это не так страшно.

И понял, что задел самолюбие юноши. Сознание этого доставило ему маленькое удовлетворение. Он поднял чемодан.

— Во всяком случае, нечего здесь стоять, место не самое подходящее. У вас есть пропуск на проезд?

— Пока нет.

— Тогда пошли на вокзал, это надо уладить.

Молодой человек посмотрел Станецкому прямо

в глаза.

— Вы ничего не знаете обо мне.

— Достаточно того, что знаю.

— Да, но меня ищут.

Станецкий сразу вспомнил гестаповцев на вокзале.

— Ваша фамилия им известна?

— Да, но это не имеет значения, документы у меня в порядке.

— А описание внешности?

Юноша засомневался.

— Скорее всего, что знают.

— Ну, пора, — сказал Станецкий так просто, как будто речь шла о давно решенном и улаженном деле. — Пошли.

Слегка косившие глаза юноши озарились мягким блеском.

— Вы необыкновенный человек, честное слово.

— Пошли, — повторил Станецкий.

— Давайте пойдем пока порознь, и на вокзале тоже.

Станецкий согласился.

— Тогда вы идите первым, а я займусь билетами.

— Меня зовут Яцек, — представился юноша.

— А меня Виктор. Ну, идите…

Паренек направился к главному входу вокзала, Станецкий на некотором расстоянии пошел туда же. Ему было легко от внезапно нахлынувшей умиротворенности. На миг закралось сомнение: а стоит ли в такой поездке обременять себя столь неподходящим спутником; однако оно так же быстро рассеялось. «Дела паренька меня не касаются, — подумал он, — а трусить я не привык».

На вокзале все сошло удачно, на сей раз разрешение на проезд и билет он купил у носильщика гораздо дешевле. А так как люблинский поезд на Дембицу подавался обычно за час до отправления, Станецкий решил немедля идти на перрон.

В сумрачном, тесном закутке зала ожидания царила неописуемая давка и духота. Только две кассы выдавали разрешения на проезд, возле них, переругиваясь, колыхалась хмурая темная толпа. Немецкие служащие время от времени наводили в ней порядок. Как раз в эту минуту маленький щупленький bachnshutz[9] набросился на пытавшихся пробраться к одной кассе без очереди и, рассвирепев, с пеной у рта, принялся избивать всех подряд резиновой дубинкой. Люди начали в панике пятиться назад и разбегаться, перед кассами стало свободнее. В этой суматохе толпа оттеснила Станецкого к багажному отделению, и он потерял Яцека из виду. Спотыкаясь о чемоданы, корзины и мешки, наваленные возле сидений, он наконец пробрался в ту часть зала, где народу было поменьше. Там располагалась камера хранения ручной клади, которой, впрочем, могли пользоваться тоже только немцы. Яцека он нашел в том самом месте, где оставил, отправляясь за билетами: в полутемном углу камеры хранения. Тот стоял, прислонясь к стене, и угрюмо, с нескрываемой враждебностью смотрел на молодых офицеров, сдававших чемоданы. Такая ненависть пылала в его темных глазах, что Станецкий испугался.

— Не смотрите на них так, — сказал он.

Паренек вздрогнул и повернулся к Станецкому.

— Разве заметно?

— А вы как думали? Ненависть скрыть невозможно.

Яцек с интересом взглянул на Станецкого.

— Вы полагаете, добрые чувства скрыть легче?

Станецкий пожал плечами.

— Не знаю. Чтобы сравнивать, нужно иметь эти добрые чувства. Пошли, билеты для вас есть, и приготовьтесь к тому, что мы можем встретиться с гестаповцами.

— Где?

— В пути.

Для поляков выход на перрон находился в другом конце вокзала, за складами, поэтому пришлось опять выйти на улицу. Они шли в полном молчании, неожиданно почувствовав злость друг к другу. Перед ними шагали две босые крестьянки с тюками за спиной.

Близился полдень, зной плотнее окутывал землю, над раскаленным тротуаром клубилось марево, воздух пропитался дымом, сажей и бензином, а над зноем высоко-высоко разливалось гладкое, однотонное, выцветшее бледно-голубое небо.

Перед выходом на перрон Яцек остановился.

— Пошли, — сухо сказал Станецкий.

На платформах пока никого не было. Люблинский поезд отходил от того же самого перрона, что и предыдущий, львовский; необходимо было только перейти по подземному переходу. Станецкий был почти уверен, что в тоннеле они наткнутся на гестаповцев, но не стал гадать, как поступит в критической ситуации, он верил, что все пройдет удачно. Лишь предостерег юношу, чтобы тот был настороже, и тотчас принялся непринужденно и беззаботно рассказывать об одном давнишнем случае в Татрах — когда во время затянувшегося ливня он пробирался через Польский гребень из Велицкой Долины к Розтоке. Едва они спустились вниз по лестнице, как в глубине тоннеля он увидел медленно идущих им навстречу гестаповцев. Он был дальнозорким, поэтому сразу узнал в них тех, что задержали его утром. Яцек тоже заметил их, бессознательно отстранился от Станецкого, но тот немедленно поравнялся с ним, продолжая оживленно рассказывать о переправе через бурный поток. Когда путники были уже в двух шагах от гестаповцев, Станецкий, предугадав намерение одного из них, остановился и, улыбаясь, обратился к нему по-немецки: