Аполлон, № 11, 1910

«Символизм» Андрея Белого – одна из тех книг, в которых говорится de omni rescibili et quibusdam aliis! Оглавление предлагает читателю «проблему культуры», вопросы «о научном догматизме» и «о границах психологии», «эмблематику смысла», «принцип формы в эстетике», «сравнительную морфологию ритма русских лириков», «магию слов» и т. под. Но оглавление слишком скромно и содержание книги гораздо разнообразнее. Так, мы находим в ней еще рассуждения о теософии, о китайском языке, о коэффициенте расширения газов, о ведийской литературе, о инструментализме Ренэ Гиля, о вихревом движении жидкостей, о каббалистике и астрологии, о прагматизме и прагматистах, о памятниках египетской письменности, о психофизическом параллелизме, о термохимии и о многом другом. Попутно Андрей Белый рассказывает биографии великих людей, как, напр., Гельмгольца, составляет списки пособий для самообразования и еще находит место для полемических выпадов и для лирических автобиографических признаний.

Собственно говоря, огромный том, более чем в 600 страниц, представляет собою две книги, произвольно-соединенных под одной обложкой. Обе книги, в большей своей части, посвящены вопросам весьма специальным… Первая (или первая часть тома) занята философским и историческим оправданием символизма. В ряде статей, критикующих различные распространенные (в философии, в науке, в обществе) взгляды на природу истины. Андрей Белый старается установить, что истина доступна человеку только в символах. Статьи написаны тяжело и языком трудным. Вторая книга (вторая часть тома) занята исключительно вопросами русской метрики, и к «символизму» отношение имеет лишь самое отдаленное, какое вообще не может не иметь теория стиха к теории поэзии. От читателя эти статьи требуют исключительного внимания к вопросам ритма и стихосложения.

Какого, однако, читателя имел в виду сам Андрей Белый, сказать трудно. Тогда как в тексте он разбирает сложные вопросы теории познания, приводит математические формулы, делает ссылки на редчайшие издания, – в комментариях, присоединенных к книге, он берет на себя роль популяризатора. Здесь он считает нужным сообщать читателю, что Кант – это «основатель критической философии», «Вундт – известный немецкий психолог», «Гартман – модный в свое время философ», и объяснять, что такое «рондо» и «триолет» или что такое «метафора» и «метонимия». В этих же комментариях делаются длинные выписки из «Критики чистого разума», чтобы доказать априорность пространства, a также выписки общеизвестных страниц Шопенгауера и Ницше. Затем, по поводу всякого вопроса, затронутого в книге, приводится его «литература» и в том числе то перечень книг для лиц, «с философией вовсе незнакомых и желающих ориентироваться в философских проблемах», то, – сочинений, касающихся «санскритской письменности»…

Оценить всю эту ученость Андрея Белого под силу только человеку с познаниями поистине энциклопедическими. Мы же только можем заметить, что в тех вопросах, которые нам более или менее известны, сведения, даваемые «Символизмом», оказываются небезупречными. Так, например, перечни книг, «касающихся теории и стиля символистов», и «журналов, в которых дебатировались вопросы символизма», бесспорно состоят из случайного набора заглавий. В перечень журналов внесены такие популярные, ничего общего с «символизмом» не имеющие издания, как «Revue Hebdomadaire», «La Nouvelle revue moderne», «Freistadt», «Nuova Antologia», «Nuova Parola», и пропущены «Revue Blanche», «Pan», «Insel», «Ver Sacrum» и т. под. Среди книг указана вовсе не существующая книга Ренэ Гиля «Notes sur le Symbolisme», и книга Гиммельштерна «Rhythmik-Studien», o «символизме» и не поминающая, и т. п. Столь же небезупречны сообщения Андрея Белого (на которые он очень щедр) о различных явлениях античной жизни. Характеристики учений греческих философов сделаны им крайне сбивчиво и неточно. «Пеон» на протяжении всей книги называется «пэаном», a в одном примечании, где Андрей Белый пытается эту свою явную ошибку оправдать, он уверяет, что «пэаны» были гимны в честь Диониса (в действительности – в честь Аполлона). Название «Илиады» во всей книге упорно пишется через два л. И т. д.

Написан «Символизм» поразительно неровно: некоторые страницы сильно и выразительно, другие – крайне небрежным, можно сказать неряшливым языком. Мы уже не говорим о том, что от книги подобного рода можно требовать крайне осмотрительного обращения с терминами (чего в «Символизме» нет вовсе), но в целом ряде мест простая ясность изложения оставляет желать многого. Иные статьи написаны так плохо, что надо только удивляться, как позволил это себе Андрей Белый, один из наших лучших стилистов. В книге на каждом шагу встречаются выражения несообразные, почти комические: «в ряде течений переносится центр тяжести на вопросы», «путь чреват будущими обобщениями», «условной моделью перекидываем мы мост», «освещать педантизм в свете сложного дерева браманизма», «Тритгейм, учениками которого явились два таких имени» и т. под. Такая неряшливость особенно неприятна в книге, где много говорится о слоге и проповедуется величайшее внимание к языку.

Предоставляя разбор всей книги лицам, более к тому подготовленным и более осведомленным в специальных философских вопросах, мы остановимся только на одной её стороне, точнее на одном из поднятых Андреем Белым вопросов.

Значительная часть второй половины, Символизма посвящена исследованию русского четырехстопного ямба.

Дело в том, что Андрей Белый, в «Символизме», выступает сторонником «научной эстетики». На место субъективной критики произведений искусства, руководимой личным вкусом критика, он хочет поставить критику научную, отправляющуюся от экспериментальных данных. Предметом такого эксперимента в области искусств, по мнению Андрея Белого, может быть только их «форма». В поэзии «формой» является ритм речи, в частности стиха, т.-е. «слова, расположенные в своеобразных фонетических, метрических и ритмических сочетаниях».

Как пример такого эксперимента в области поэзии, Андрей Белый приводит свои наблюдения над ритмом четырехстопного ямба и свои выводы из этих наблюдений. Специально этому вопросу посвящены в «Символизме» две статьи: «Сравнительная морфология ритма русских лириков» и «Опыт характеристики русского четырехстопного ямба»; но теми же наблюдениями не раз пользуется Андрей Белый и в других статьях. С внешней стороны эти исследования Андрея Белого имеют всю видимость «научности». Он приводит в них составленные им статистические таблицы, постоянно оперирует цифрами, засыпает терминами. Свои выводы относительно сравнительной ритмичности стиха тех и других поэтов он заканчивает заявлением, что это – «не субъективная оценка», но «беспристрастное описание». Мы, однако, склонны думать, что Андрей Белый заблуждается, что действительной научности в его статьях весьма немного и что его выводы все же остаются его «субъективными» догадками.

Прежде всего возбуждает сомнение объем того материала, которым Андрей Белый пользовался. Оказывается, что его наблюдения были сделаны не только не над всем количеством четырехстопного ямба, какое имеется в русской литературе (что вряд ли и возможно), но даже не над всеми теми поэтами, которых должно считать создателями русского стиха и которым в истории русской поэзии принадлежит почетное место. Так, вне наблюдений Андрея Белого остались: бар. Дельвиг, кн. Вяземский, Веневитинов, Крылов, Грибоедов, Щербина, Кольцов, Огарев и мн. др., a из более новых – Голенищев-Кутузов, Фофанов, Ив. Коневской (хотя изучен, например, Городецкий). Мало этого: из тех поэтов, стихи которых были подвергнуты исследованию, взято было не все количество стихов, написанных ими данным размером, но, как выражается Андрей Белый, «определенная порция», именно 596 стихов. Как была выбрана эта порция, случайно или по некоторым соображениям, почему одни стихи были обследованы, другие нет, об этом Андрей Белый не упоминает нигде.