Брантом продолжает:
Эти слова, сказанные с величием и большой горячностью, заставили Карла призадуматься, так что он умерился и даже навестил короля, которому наобещал массу всяких прекрасных вещей, которых он, впрочем, не дал ему. Но если она хорошо говорила с императором, то еще лучше сказала в его Совете, в заседании которого присутствовала. Там она всех победила своей блестящею речью, сказанной притом с грацией, которой далеко не была лишена, так что, в конце концов, она стала всем приятна, а не антипатична; тем более что она была прекрасная молодая вдова, и в цвете лет!.. А все это очень способно растрогать и смягчить людей суровых и жестоких. Словом, она добилась того, что ее доводы найдены были основательными, и она завоевала себе всеобщее уважение: императора, его Совета и всего двора.
Но это уважение к самой Маргарите, к ее твердости и уму не отразилось на дальнейшем ходе переговоров. Несмотря на утверждение Брантома, что «ее доводы были найдены советом основательными», ни одна из предложенных ею комбинаций не была принята. Видя, что дипломатические переговоры ни к чему не приводят, она решила устроить заговор и спасти Франциска путем бегства. Было условлено, что король наденет одежду негра, каждое утро приносившего дрова в его комнату, замажет себе лицо сажей и с наступлением ночи выйдет из своего заключения. Все уже было приготовлено, но внезапно заговор раскрылся: его выдал подкупленный испанцами королевский камердинер. Аларсуа, смотритель тюрьмы, получил предписание не впускать больше негра в комнату Франциска, а к паспорту Маргариты было приписано, что ее свобода и спокойствие гарантируются испанским правительством лишь в том случае, если она ничего не предпримет против воли императора и во вред испанскому государству. Эта приписка звучала угрозой и создавала герцогине положение с очень относительной безопасностью.
Весьма вероятно, что именно в это время у Карла появилась мысль оттянуть под разными предлогами отъезд Маргариты, чтобы ее паспорт, как просроченный, утратил свою силу, и тогда можно было бы задержать ее в качестве пленницы, а потом, распоряжаясь братом и сестрой, принудить Францию к согласию на все требования. Это казалось тем исполнимее, что 1 января 1526 года кончалось перемирие и Карл, становясь в положение военного врага, мог уже не стесняться никакими условиями. Однако ему, кажется, не удалось вполне скрыть свои коварные замыслы: его неожиданно вернувшаяся любезность относительно герцогини породила кое-какие подозрения – если не у нее самой, то у ее спутников и у брата.
Франциск стал уговаривать сестру уехать. Долгое время торопливый отъезд герцогини объясняли тем, что она увозила с собой акт первостепенной важности: именно «Отречение» Франциска от престола, который следовало доставить как можно скорее во Францию и который резко изменял все положение дел, оставляя в руках императора вместо короля частного человека.
Шамполльон-Фижак (Champollion-Figeac), отыскавший оригинал документа, сначала оспаривавшегося учеными, установил ошибочность этого мнения и выявил, что Франциск только предполагал послать его с сестрой, но что потом вследствие каких-то причин передумал и отправил его с Монморанси. Наверное, узнав, что Маргарите может угрожать задержание, он вручил ценную бумагу тому, кто меньше рисковал. В «Отречении» Франциск объявлял королем своего наследника, дофина Вьеннского; до его совершеннолетия поручал регентство своей матери, Луизе Савойской, а в случае ее смерти – сестре Маргарите, герцогине Алансонской.
Маргарита рассталась с братом в середине ноября. Находясь в пути, она надеялась, что Карл наконец откажется от некоторых своих требований и тогда она вернется во Францию не одна, а с освобожденным братом. Маргарита пишет Франциску:
Завтра я сделаю только четыре лье, ожидая от вас известий для того, чтобы, если понадобится, поскорее вернуться к Вам.
Из Медины в середине декабря она советует не уступать врагу и не отказываться от своих условий, но вскоре тон ее меняется; проехав Сарагосу, она шлет послание уже совсем иного характера:
…Если Вы видите, что даже Ваше терпение не может принудить их говорить в Вашу пользу, тогда не останавливайтесь ни перед землями, ни перед детьми,[53] ибо королевство Ваше нуждается в Вас более, чем когда-либо, в силу любви, которую оно несет Вам. И поверьте, Государь: если бы я думала, что Ваше долгое заключение для Вас почетнее, то даже грусть, испытываемая мною по поводу Вашего горя, не заставила бы меня посоветовать Вам что-либо неподходящее. Но, видя, как Вы необходимы… я осмеливаюсь умолять Вас не откладывать своей свободы из-за чего бы то ни было…
Маргарита, очевидно, потеряла надежду на освобождение короля без уступки Бургундии. К тому же безнадежному выводу пришла и Луиза, давшая в конце ноября своим послам разрешение уступить Карлу, если уж нельзя обойтись без этого. Вероятно, письмо произвело глубокое впечатление на Франциска. Зная его характер (скоро воспламенялся, но так же скоро и отчаивался), легко предположить: после отъезда сестры, умевшей будить в его сердце благороднейшие струны и поддерживать его энергию, король впал в совершенное уныние и сам испугался того, что написал в своем «Отречении». Очень может быть, что именно в это время ему пришла в голову мысль обмануть Карла V: купить свободу ценой Бургундии, но не отдать ее. И как раз в это же время его любимая сестра, суждениям которой он привык безусловно доверять, говорит ему: не смущайтесь их требованиями; отдайте земли, отдайте детей своих, только получите свободу.
19 декабря, в день отъезда во Францию маршала Монморанси, увозившего с собой «Отречение», король приказал французским послам отдать Бургундию. В этом проявился характер Франциска I: в один и тот же день отправить в Париж отречение от престола, а в Толедо – приказ уступить императору! Карл V добился своего. За Бургундию, которую он получал в полное владение, император отказывался только поддерживать интересы герцога Бурбонского.
14 января 1526 года Мадридский договор, освобождавший (после почти годового плена) короля Франции, был скреплен нужными подписями. По этому договору кроме Бургундии Франциск отказывался в пользу своего соперника от Милана, Генуи, Асти и Неаполя, от сюзеренства над Фландрией и Артуа, а также от всякой возможности когда-либо помогать своим верным друзьям-союзникам графам де Ла Марк (Флеранж) и Генриху д'Альбре Наваррскому. Накануне король секретно «опротестовал» подпись, которую он, «вынужденный насилиями», собирался дать Карлу. Этот «протест» – небольшой документ, врученный французским уполномоченным, заранее объявлял Мадридский договор как бы несуществующим, а Франциска – обязанным вместо того, чтобы отдать Бургундию, вручить Карлу соответственную денежную сумму.
Советники Карла V отлично сознавали, что уступки, делаемые королем, слишком велики, чтобы их одобрили в королевстве, и потому не доверяли искренности Франциска. Один из дипломатов императора писал ему:
Или поставьте короля французского так низко, чтобы он не мог Вам вредить, или обращайтесь с ним так хорошо, чтобы он не хотел Вам вредить, или оставьте его у себя пленником. Но горе Вам, если Вы отпустите его наполовину довольным.
Между тем все отлично понимали, что Франциска «отпускали наполовину довольным». Да и могло ли быть иначе, когда его вынуждали отдать одно из лучших владений его короны? Но Карл спешил, опасаясь влияния «Отречения», слух о котором уже распространился по всей Европе. Как бы то ни было, 14 января 1526 года Франциск получил свободу, хотя фактически ему удалось ею воспользоваться только двумя месяцами позже.
Король не выполнил Мадридского договора, ссылаясь на Бургундские штаты, созванные им и решившие, что страна, их уполномочившая, не желает быть отделенной от французской короны. Взбешенный император, видя себя побежденным хитростью Франциска, к политической сообразительности которого он относился очень скептически, потребовал, чтобы тот снова вернулся в тюрьму, раз он не мог сдержать данных им обещаний. Франциск ответил на это провозглашением (8 июля 1526 года) Священной лиги – для освобождения Италии. Но, объявив себя защитником Апеннинского полуострова, Франциск и не думал серьезно отдаваться этому. После неудачи при Павии война перестала манить его, а государственные дела всегда были ему в тягость. Поэтому, хотя он, вернувшись в Париж, отменил регентство, Луиза осталась фактической правительницей королевства. А Франциск предался удовольствиям и наслаждениям, которых так долго был лишен.
