Так вот, про моего брата... Он калека. Партизаны ему ногу оторвали: нет, его не привязывали к танку, как это делают янки с пленными, — он попал под минометный обстрел. Старший брат обслуживал американские турбинные многоцелевые вертолеты «Белл Н-1». Сильная машина! Еще есть «ганшипс» — «пушечные корабли», бронированные вертолеты «боинг-вертол». Они начинены боеприпасами, как креветка икрой. Восемь пулеметов или автоматических пушек, управляемые ракеты-минометы... У этих машин задача — кружить над джунглями и стрелять по всему, что движется. Представляю, как по тебе шарахнет из шестиствольного электрического пулемета! Он выпускает в минуту шесть тысяч пуль, я сам читал в рекламном проспекте. Я видел однажды, как бьет электрический пулемет. Он сжирает около двух киловатт, что-то вроде трех лошадиных сил. Когда красные захватили американское посольство в Сайгоне, контрразведка арестовала жителей ближайших кварталов. Я случайно попал в облаву — шел за товаром к Гнилушке Тхе. У нас в городе привыкли к выстрелам, ночью лучше не выходи — патрульные с перепугу перестреляют. Офицер узнал меня (они вместе с братом служили где-то) и отпустил. Да я бы и сам выкрутился — Гнилушка Тхе выручил бы... Или откупился бы, нашел бы выход — не раз попадал в облавы. Самое страшное — попасть в облаву в джунглях. Тогда все — считай, ушел к предкам; еще повезет, если сразу пристрелят, а то назовут партизаном и будут пытать. Старший брат рассказывал, как пытают партизан или тех, кого подозревают в связи с партизанами. Даже со скотиной такого не делают! И вот, когда я пробирался домой, я видел, как палят из шестиствольного пулемета. Выстрелов не слышно, вроде турбина ревет.

Расскажу про брата. Он тоже попал в облаву, еще до Ки[14]. Брата схватили и загнали в казарму, напялили форму. Он попал на плато где-то около Камбоджи. Ему надо было сразу дезертировать, а он замешкался. Однажды ночью партизаны обстреляли аэродром — пожгли самолеты, ударили и по казармам, и старшему брату оторвало ногу. Он уже тогда курил марихуану. Там все курят марихуану. А когда вернулся домой, злой, как демон темноты, меня отлупил костылем... Самые злые калеки, у кого нет руки или ноги. Когда он вернулся домой, то «сел на иглу». Это смерть. Лет восемь, не больше, живут такие».

В дверь постучались. Вошла Клер. Хоть я и жил в ее доме, эта комната считалась моей, и сюда никто не входил без стука, даже хозяйка.

— Ты что, нездоров? — спросила она встревоженно.

— Эх, Клер! — сказал я. — Наверное, ты абсолютно права — я легкомысленный человек. Видишь эти бумаги?

Я показал ей стопку тетрадей.

— Из-за них убили человека. А ведь в злоключениях этого парня косвенно виноват и я.

— Ты всегда преувеличиваешь.

— Нет. На этот раз самую малость. Помнишь, я написал о хищении медикаментов в Сайгоне? Тогда было проще.

— Очень серьезно? — спросила Клер.

— Никогда еще не было так серьезно. Что-то нужно предпринимать. Что? Пока не знаю. Ясно одно — немедленно надо отсюда выбираться. Конечно, убить европейца им сложнее, чем вьетнамца. Но ты знаешь, сколько существует способов избавиться от ненужного человека...

— Я могу чем-нибудь помочь?

— По-моему, нет. Чем ты можешь помочь? Переодеть меня сестрой милосердия?

— Прости, дорогой, — сказала она мягко. — Если это серьезно, может, на этот раз ты посвятишь меня в свои дела?

Я ни разу не рассказывал ей о тех перипетиях, в которые попадал. И дело было не только в моей профессии или в том, что я жил в Гонконге, а она в Макао, собственно, в другом государстве, — дело заключалось в ином. Я, как гончая, весь напрягаюсь и делаю стойку, когда чувствую опасность.

Нет, таким людям, как я, нужно действовать в одиночку. Зачем ставить под удар друзей? Ведь чем дольше живешь, тем труднее находить их.

— Кое-что самому неясно, — сказал я. Я старался говорить как можно спокойнее.

— Артур, — сказала она, — на этот раз ты мне расскажешь, что с тобой приключилось. Я имею право знать. Мне надоело быть игрушкой в твоих руках. Ты всегда являешься неожиданно и так же исчезаешь. Я женщина, и, если тебе бывает трудно, мне в сто раз труднее. Мне иногда хочется просто поговорить. Я не могу добраться до тебя даже по телефону. Игра у нас неравная. Поэтому выкладывай!

Меня приперли к стене. Но все-таки я не имел права рассказать правду — бывают такие обстоятельства. «Знания умножают страдания» — классическая формула. Если принять ее за истину, то в наше время счастливыми могут быть только клинические идиоты.

— Тут об одном острове, — начал я издалека. — Интересно... необычайно.

Я помолчал. Закурил.

— Он отсюда недалеко, сравнительно, конечно, тем более если исчислять расстояние парсеками и прочими космическими мерами длины. Он здесь, в нашем районе... Я как-то был там...

Теперь я знал, что ей говорить!

— Я был на этом острове, — повторил я. — Помнишь, была сенсация?

— Какая? Подстроенная тобой или твоими коллегами? Скажи честно, многие из ваших сенсаций хотя бы на треть основывались на фактах?

— Понимаешь, — сказал я, — наша газета выходит каждый день. Действительная сенсация, если подходить со строгими мерками моего отца, случается не чаще одного раза в месяц. Но газет десятки, и в каждой газете сидит свой Павиан. А ему нужна пища — он рычит и требует сенсаций. Между прочим, в истории есть классический пример... Это сказки Шехерезады «Тысяча и одна ночь». Шах — это почти мой Павиан — требовал от Шехерезады каждую ночь сенсации, в противном случае ей грозила смерть. Мне в подобной ситуации грозит увольнение.

— Ладно, — сказала она. — Не уклоняйся в сторону! О какой сенсации ты говорил?

— Ах да! — Я замолчал. Она сегодня была удивительно последовательной, мой друг Клер. Но говорить что-то нужно было, и я продолжал: — Так... Вот... Лет пять назад на этом острове поймали «йети»[15]. Я мчался туда сломя голову и все-таки опоздал. Проторчал в Шолоне два дня, пока не уговорил капитана одного лесовоза подбросить меня к острову. Капитан согласился. Но как выбраться оттуда?.. Это я должен был придумать сам.

И все-таки я опоздал — там уже сидели ребята, человек двадцать. Стояли палатки, на газовых плитках варили кофе, а весь берег был усыпан банками из-под пива. У каждой цивилизации свои следы. Ребята встретили меня дружным хохотом. Еще бы! Их подбросили на вертолете американской метеослужбы. Меня янки ни за что бы не взяли — я для них «нежелательное лицо». Это все после статьи о хищениях в армии США.

И видела бы ты этого «йети», эту сенсацию! Солдат микадо. Он не помнил, как его зовут. Он сидел испуганный, маленький, личико сморщенное, как у старой обезьянки. Ребята дали ему куртку и штаны. И когда ему мазали язвы, то его приходилось держать. Он визжал, брыкался и пытался укусить. От него шел такой запах... У тебя бы на неделю пропал аппетит. А моим коллегам хоть бы что! Они влили ему в рот несколько глотков джина. Дурацкая шутка! Он чуть было не взорвался и не убежал в джунгли. Он залез на дерево, потом свалился и запел. Да!.. Выл, как гиена. Волосы дыбом вставали! А Боб из «Рэйдио корпорейшн», ты его знаешь, я был у тебя с ним, цыкал на нас и записывал «песню Робинзона XX века» на пленку. Говорят, прилично заплатили. Пленку купили японцы, их можно понять. Двадцать лет солдат Страны восходящего солнца прыгал по острову во имя величия нации. От этой песни теперь бы все новобранцы разбежались. А потом я неделю жил жизнью этого солдата — меня не взяли на вертолет, как я и думал. Правда, была разница — у меня была палатка, сигареты, виски и транзистор. Я слушал мир, и он был далек, точно на другой планете.

Где-то кипели страсти. Закрылась всемирная выставка. В Японии увеличили бюджет на военные нужды — что-то около полтриллиона иен. А мне до всего не было никакого дела. Я лежал, смотрел в небо. Первые мои каникулы в жизни — за целую неделю я не написал ни строчки. Представляешь, ни одной строчки. Я жил в полудреме. Отпускаешь все тормоза. Прекрасное и страшное состояние. Сидишь с удочкой у кораллового рифа. И неважно, поймаешь рыбу или нет. Ты чувствуешь себя частицей моря, неба и солнца. Единственное, чего мне не хватало, это тебя.