Дженни по национальности китаянка. Отец ее был уроженцем одной из южных китайских провинций, мать наверняка северянкой. Северяне отличаются от южан не только языком и обычаями, у северян слишком много примеси маньчжурской и монгольской крови. Отец Дженни был дельцом. Звали его господином Фу. Я не хочу называть его подлинного имени, потому что «подлинных» имен и фамилий у него было не меньше десятка. Официально господин Фу занимался перепродажей антикварных вещей.

С Дженни мы познакомились в самолете английской авиакомпании. Она возвращалась из Калифорнии домой. В Штатах она училась: окончила какой-то университет, получила диплом, который потеряла на первой же пирушке. Откровенно говоря, меня всегда интересовали подобные «модернизированные» молодые люди, которых в Америке открыто называют «цветными». Вернувшись из-за океана, они отказываются подчиняться родителям, не признают обычаев предков, хотя зов крови у них необыкновенно силен. Не один ростовщик из Сингапура или Манилы проклял тот момент, когда послал своего отпрыска набираться ума-разума к проклятым «заморским чертям». «Модернизированных» юнцов куда больше интересовали проблемы секса, чем цены на бананы, чем разработка ценных пород древесины в малярийных болотах Суматры. Дженни (ее настоящее имя было, конечно, иным) лепетала что-то о поп-искусстве, каких-то нелепых, лишенных элементарного смысла пьесах студенческой группы любителей театра...

Потом мы встретились в Гонконге. Она завизжала и бросилась мне на шею. Возможно, это считалось хорошим тоном там, в Калифорнии. Целый вечер она жаловалась, что умирает от скуки, а потом зверски напилась.

Вообще-то, к Дженни следовало относиться осторожно. Вполне возможно, что разговор по телефону был подстроен ее отцом. И все же я, как бабочка на свет, полетел в Макао. В таких случаях я уже ничего не мог с собой поделать. Когда парень сунул мне под столом тетради, первое, что пришло в голову, — это провокация. Но потом я увидел за окном людей. Но ведь я видел и Дженни. Я не мог ошибиться. А может быть, это была не она? Нет, все-таки это была Дженни! Правда, девушка стояла в тени. Зачем она пришла сюда? Если бы хотела предупредить об опасности, она нашла бы способ.

И все-таки парня убили. Скорее всего он знал что-то.

Ладно, как-нибудь разберусь, что там написано.

Вошла Клер. Служанка вкатила вслед за ней столик.

Что больше всего мне нравилось в доме у Клер — отсутствие тяжеловесной старинной мебели. Такая мебель загромождает квартиры европейцев в Гонконге и Макао — своего рода атавизм, в здешнем климате огромное трюмо и серванты быстро гниют и превращаются в ужасную рухлядь, в комнатах с вечно опущенными жалюзи стоит прочный запах плесени. А у Клер было светло и просторно.

— Ну что ты будешь врать на этот раз Павиану? — спросила Клер.

Павианом мы называли моего шефа. Шеф в самом деле походил на павиана — вытянутая вперед нижняя челюсть, спутанная грива волос. Сходство усиливала его речь: когда он злится — а это было его обычным состоянием, — он выкрикивал какие-то нечленораздельные фразы, как будто рычал павиан.

— Что-нибудь придумаем, — сказал я.

Я хотел было рассказать ей о том, как полчаса назад убили парня, но решил, что она будет уже в который раз упрекать меня в легкомыслии. Женщины так устроены, что, если с мужчиной случается несчастье, они считают, что в нем прежде всего виноват он сам. Может, поэтому я и не женился. Трудно даже представить, как бы я жил, будучи женатым.

— А что ты ему скажешь?

— Что женюсь на тебе. И у нас уже началось свадебное путешествие.

— Не валяй дурака. Я спрашиваю серьезно.

— Скажу, что есть дело. Кажется, что-то интересное.

Соединили довольно быстро, быстрее, чем я предполагал. В трубке вначале треснуло, потом раздался хриплый голос Павиана.

— Шеф, — сказал я, — как вы себя чувствуете?

— С каких это пор вы стали интересоваться моим самочувствием? Что там у вас, выкладывайте.

— Я задержусь на неделю.

— Что там?

— Объясню, когда приеду, — сказал я.

Павиан буркнул что-то, в трубке опять щелкнуло, разговор кончился. Я мог считать, что разрешение получено.

— Полдела сделано, — сказал я. — Прикажи, чтоб постелили. Спокойной ночи, Клер! Не знаю, что бы я делал, если бы не ты. Ты молодец!

Я пошел наверх в свою комнату, которую всегда мне отводили, когда я приезжал в этот дом.

А тетради все-таки стоили риска. Это стало ясно после первых же страниц — кое-что, правда, я перефразирую, домысливаю, некоторые имена сознательно опускаю. У меня для этого есть основания плюс неточности, которые бывают при всяком переводе, тем более с такого текста, который попался мне, — сплошная головоломка. Конечно, мой перевод дневника, тем более те места, которые я восстанавливаю по памяти, стилизован, но я думаю, читатель от этого не будет в обиде...

...Я засел за тетради. Из-за них убили человека?

Я читал первую тетрадь.

Т е т р а д ь

«...Два дня не работаем. Наш сброд перепился... Так хочется увидеть Балерину... Но почему-то около столовой появились охранники во главе с Комацу. Проклятый японец! Он требует, чтобы его величали Комацу-сан, не хватало еще прибавлять к его имени «сейсан», я с удовольствием прибавил бы — «бака»[12]. Комацу-бака. Охранники не разговаривают. Хотя бы теперь нас не охраняли как пленных! Мы сами согласились сюда ехать. Работу сделали. Давай гони доллары на бочку, и гуд бай.

Вообще-то я ловкач. Сейчас, вспоминая, как обвел джи-ай[13], смеюсь до икоты. Нашли дурака! Правда, когда проглотишь горячее, забываешь, как было горячо. Кто-то погорел... Говорят, какой-то журналист из Гонконга тиснул статью о медикаментах. В Шолоне все воровали. И в Сайгоне тоже. Янки тащили все, что под руку попадет. Гнилушка Тхе был лишь подставным лицом. Откуда у него могут быть медикаменты? Американский полковник ему продавал. Целый пароход растащили, а на мне захотели поехать охотиться на тигров. Пройдоха Ке не такой дурак, как они думали. Пройдоха Ке смылся. Что я заработал на медикаментах? Ничего. Все матери отдавал, да старший брат требовал денег. Он «сидит на игле». Ему морфия нужно все больше и больше. Он сумасшедшим становится, если с утра не «ширнется». Убить может. Это американцы его приучили «ширяться». Вначале он курил марихуану. Потом она на него перестала действовать. На героин у него денег нет... Какой только дрянью он не кололся! Страшно смотреть было, когда его ломало. Ненавижу наркоманов!

Американец и Гнилушка Тхе выкрутились. Меня хотели засудить. А теперь ищите птицу... Пройдоха Ке улетел туда, где отцветает заря и расцветает лотос.

Теперь через три дня я буду на материке. Надо проститься с Толстым Хуаном. Он у нас повар. Тоже ворюга.

И все-таки обидно до слез, что охранники щелкают затворами, как совы клювами. Утром и вечером рассаживаются за запретной чертой и в карты режутся, а ты не смей к черте подойти. Куда отсюда убежишь? Кругом море. Правда, на юге и на востоке темнеет земля. Может, и там острова? На карте здесь островов тьма, мы даже не знаем, на каком из них находимся. Запрятались, как змеи в камни, в десяти метрах от берега не найдешь входа в бухту. Кругом джунгли. Отсюда бежать некуда. А у катеров тоже охрана.

Я пришел в гараж, простился с самосвалом. Сколько я на нем земли вывез! Джунгли, как тигр — голыми руками клочка земли не вырвешь. Они дикие и непобедимые, джунгли. Они вызывают уважение. Их здесь называют по-малайски — римба. Мы проложили дорогу, забетонировали ее. Но вскоре через бетон пробились побеги бамбука...

...Почему я стал писать дневник? Потому что мне попалась красная тетрадь, изготовленная где-то на Тайване. На каждой странице тетради стоит иероглиф жи — дня, юэ — месяца и нянь — года. Это дневник. На первой странице портрет тощего Чан Кай-ши в генеральском, или кто он там — фельдмаршал? А, вспомнил, генералиссимус, так вот, в мундире генералиссимуса. Красуется как попугай! И чего вырядился? Я пишу дневник и потому, что мне скучно. Третий день ничего не делаем, пора сматываться. Мне что-то не нравится затишье. От таких, как Комацу-бака, всего можно ожидать. Я видел, как они сбросили со скалы Маленького Малайца — не того, что сейчас дрыхнет в бараке на нарах, накурился «дури» и дрыхнет, А другого. И что хорошего в наркотиках? Откровенно говоря, я никогда не пробовал даже марихуаны. У нас на улице многие мальчишки и девчонки курят. Правда, те, кто сочувствует партизанам, те не курят, курят те, кто связан с американцами.