Когда он наступает, я едва могу подняться.

Шизза ждет на тротуаре. Смотрит мне в лицо неподвижными, почти прозрачными глазами. Молчит.

Улица перед глазами размывается в остаточном наркотическом мареве. Чтобы произнести звук, нужно представить его, как наплыв цвета.

– Я иду к Чаше, - выталкиваю я из губ.

– Знаю.

– Я не вернусь.

– Иду с тобой.

Сейчас это кажется единственно правильным. Кажется, я оплачиваю дополнительные 20% прямо у крохотного автоматического такси. Кажется, мы едем очень долго, может быть, летим... или плывем - облако заглядывает сквозь диполяризованный пластик иллюминатора.

И лишь, когда закат обрушивается нам на плечи, я осознаю, что шизза не вернется тоже.

Черная река несет мимо частички чьих-то судеб: я вижу пестрые упаковки, обломки неузнанных предметов. Я представляю себе реку жизни, с тем же равнодушием несущую нас от бессмысленности рождения к абсурдности смерти, без следа растворяя наши усилия и мечты в потоке бытия.

Острый ветер выдувает из головы остатки наркотического похмелья. Мое путешествие и сама Чаша кажутся дурной выдумкой.

– Отсюда еще можно вернуться назад?

Спрашиваю из чистого интереса.

Шизза качает головой, и четыре ее зрачка вглядываются в мое лицо.

– Вернуться нельзя никогда.

– А если я захочу?

– Ты умрешь...

Я ложусь на холодный песок и смотрю в солнце; зеленые псевдоподии застилают глаза. Я думаю, что, возможно, шизза имеет в виду не банальную смерть, а гибель личности или продолжение жизни с чистого листа.

Я не собираюсь возвращаться.

– Скажи, вы действительно читаете мысли?

– Те, что будут.

– Будущие мысли?

– Те, что сбываются. Настоящие.

Непонятно. Песчинки бегут между пальцами живым ручейком.

– Зачем ты пошла со мной?

– Так было правильно.

– Дура, - говорю я ласково. - Я сам решил идти к Чаше, за себя. А ты что?

Я разглядываю ее. Представляю пятно грудной мембраны, спрятанное под просторным комбинезоном, вспоминаю, что на пальцах ног у них отсутствуют ногти.

Лучше бы я подцепил обдолбанную идиотку с панели. Ту, по крайней мере, можно было бы завалить на песок, и она не стала бы изрекать непонятные истины с безапелляционностью автомата.

– Ты ведь тоже не вернешься!

– Не вернусь, - охотно соглашается она, так что я начинаю сомневаться.

– Или вернешься? Может быть, ты знаешь окольный путь? Может быть, шиззы сопровождают к Чаше каждого?

Я едва не вцепляюсь ей в плечи. В последнее мгновение отдергиваю руки, вспоминая о ее омерзительной чуждости.

– Вернусь, - подтверждает она так же охотно.

Мне на мгновение чудится, что она не понимает человеческую речь и лишь слепо повторяет мои слова. Шизза тут же опровергает это впечатление.

– Зачем тебе умирать?

Здесь, у черной воды, у подножия скалы, уходящей в небо, мне кажется важным объяснить это самому себе. Сказать вслух.

– Потому что я скован жизнью, мы все скованы, понимаешь? Мир потерял невинность: кто-то придумал гражданские права, и теперь мы вынуждены их учитывать; кто-то создал наркотики, и теперь нельзя представить мир без них; а ведь есть еще буквы, и движущиеся тротуары, и реклама, и брачные контракты... Ты никогда не можешь выбраться наружу, ты всегда должен. Должен вписываться, соответствовать, значить, понимаешь?

– Существовать, - добавляет она.

Я запинаюсь. Ищу в ее лице призрак улыбки, вспоминаю, что шиззы не могут улыбаться.

– Я не хочу соответствовать! - выкрикиваю я. - Я учился, чтобы работать. Я женился, потому что так принято. Я работал, чтобы содержать семью, потому что так решили за меня, понимаешь? Я даже развелся, потому что меня вынудили, а я хотел решать сам. Сам - за себя.

– Тогда ты решил умереть.

Я опускаюсь на выстуженный ветром камень. Острая грань впивается под коленку, и это дарит странное удовольствие.

– Это единственное, что я мог решить...

– Не единственное, - возражает она и умолкает, не считая нужным пояснять.

– Я решил заглянуть за грань! - нахожу я нужное оправдание. - Выйти за рамки. Перестать быть тупой конструкцией, которая работает по программе. Смерть - только дополнительное условие, если бы можно было заглянуть в Чашу и вернуться...

– Ты не пошел бы сюда.

В глубине души я понимаю, что она права.

Скала нависает над нами корявым пальцем с замысловатым папиллярным узором. Говорят, на нее легко подняться, но невозможно спуститься.

Я поднимаюсь, машинально отряхиваю песок со штанин. Ставлю ногу в первую выемку. Шизза наблюдает за мной с безразличием насекомого.

Вертикальная поверхность скалы - как примитивная лестница: достаточно переставлять ноги и руки, поднимаясь по будто специально проделанным в камне ступенькам. Неловким, но вполне сносным.

Но скала чересчур высока! Через два часа медленного подъема я понимаю, что будущее мне не увидеть. Льну к извилистым трещинам. Каждая мышца гудит и требует отдыха; боюсь поднять глаза и увидеть, как много еще осталось до вершины. Я чувствую присутствие шиззы, но боюсь неловко повернуть голову.

Зато говорю взахлеб. Кажется, только слова удерживают меня между землей далеко внизу и неведомой Чашей.

– Это была глупая затея, глупейшая, слышишь? Кто мешал зафрахтовать аэроба, чтобы он снял нас с верхушки скалы? Кто мешал нам взять веревку? Зачем мне сдалась эта чертова Чаша, если гораздо проще закинуться сверхдозой и отбыть в нирвану? Почему я выбрал такой идиотский способ убить себя, который годится только для уродов, ты не знаешь, шизза?

Она молчит, но мне кажется, что я слышу ее дыхание.

– Ты многих провожала наверх?

– Многих, - отзывается она слева, и снова нелогично добавляет, - ты первый.

Испуганный человечек внутри меня съеживается от ужаса, чувствуя бездну под ногами, но тот, что снаружи хохочет, охваченный эйфорией близкого падения.

– Я всегда вру! Это про тебя.

Она молчит так долго, что я успеваю подняться еще на полметра.

– Я всегда говорю правду, - слышу я за спиной.

Она что, умеет шутить?

– Что я увижу в Чаше?

– Будущее.

– Чье будущее, шизза? Я ведь умру! У меня нет будущего!

– Есть.

– Ты нарочно каждый раз возражаешь мне, да?

– Это правда, - доносится из-за плеча. - И это ложь.

Я смеюсь и ползу по скале к облакам. Отпустить руки, встретиться с землей, так и не заглянув в Чашу - кажется сейчас забавной шуткой. Шизза обгоняет меня, я задираю голову и вижу четыре зрачка, словно впитавшие солнечный свет.

– Она уже видна.

Я поднимаю глаза к небу. Я вижу, как в облаках отражается поток невыносимо изумрудного света, и задыхаюсь от предчувствия невозможного.

Кажется, в следующую секунду я уже переваливаюсь через край, раздирая кожу на колене острой бровкой. Впереди глубокая, как жерло вулкана, шахта и на дне ее... вот сейчас... я увижу...

Я заглядываю внутрь.

И слепну от нестерпимого блеска миллионов изумрудных граней.

И умираю - целую вечность.

Солнце ушло, и Чаша потухла. Я смотрю вниз и вижу на дне жерла вогнутую поверхность зеленоватого кристалла. Просто камня: необычного, но не сверхъестественного.

Я добрался до нее и ничего не увидел. Ни-че-го.

– Чаша не показывает будущее, - безмятежно сказала шизза.

– Но какой смысл?

Изумрудный свет отражается в четырех зрачках.

– Она красива.

– Красива? Красива? - я срываюсь на вопль, но ничего не могу с собой поделать. - Ты хочешь сказать, что этот кусок камня стоит смерти только потому, что он красив?

Шизза наклоняет голову и становится похожей на птицу в синих перьях.

– Стоит, - говорит она и тут же опровергает сама себя. - И не стоит.

– Я не вернусь! Я не смогу вернуться, понимаешь?