– Он был очень вежлив. Уильям тихо присвистнул.

– Поразительно. Хэл пожал плечами.

– Бабушка Розалинды и мать коммодора, ставшая крестной матерью матери Розалинды, были лучшими подругами.

– Единственный человек, которого когда-либо уважал этот высокомерный гордец, – произнес Старик со вздохом и поднес ко рту чашку с чаем, по-видимому обдумывая значимость происшедшего. После смерти жены он сильно похудел и на его лице образовались глубокие морщины, но кожа постепенно приобрела здоровый цвет, и он стал намного бодрее.

Известие о беременности Виолы Ричард встретил с улыбкой.

– Полагаю, сегодня Вандербилт к нам присоединится, чтобы не упустить возможности отобедать с президентом и генералом Шерманом.

– Коммодор придет в «Перикл» по нашей инициативе.

– Так же как и Белкнап, – добавил Уильям. – Судя по всему, ваша беседа с ним насчет бухгалтерской книги Этериджа произвела эффект, сэр.

Старик приподнял брови.

– В самом деле?

– Он из кожи вон лез, стараясь убедить меня, что относится ко мне с величайшим почтением и надеется, что «Донован и сыновья» будут и впредь еще много лет обслуживать армию Соединенных Штатов. – Уильям хмыкнул. – Хотя я буду первым ирландским папистом, кто войдет под священные своды залов клуба «Перикл», он даже не посчитал нужным упоминать об этом.

Хэл и Ричард дружно рассмеялись, Уильям не замедлил к ним присоединиться. Женщины вскинули головы и тоже одобрительно заулыбались. От этого проявления семейной сплоченности Хэл ощутил прилив тепла.

Первым умолк Старик, вытирая слезы радости.

– Один Бог знает, какое удовольствие я получил, когда заставил этих надутых старых дурней принять тебя в клуб, Уильям.

– Я бесконечно благодарен вам, сэр. – Уильям протянул тестю руку, и некоторое время они не разнимали ладоней.

Старик определенно изменился – это был уже не тот человек, который не желал разговаривать с ослушавшейся его дочерью и ее мужем-ирландцем. Теперь он сам заставлял общество принять ирландца как настоящего члена его семьи. Хэл никогда не думал, что такая перемена возможна.

Разомкнув руки, мужчины взялись за чашки, словно устыдились чрезмерного проявления эмоций.

– Какой подарок ты приготовил Розалинде по случаю ее двадцатипятилетия? – негромко спросил Уильям.

– Бриллианты, – так же тихо ответил Хэл. – Она показала себя таким отличным коммерсантом, что мне захотелось преподнести ей нечто особенное. Я собираюсь вручить их сегодня, а не завтра, чтобы она могла надеть драгоценности на банкет.

– Великолепный подарок. Твоя жена будет довольна, – заметил Старик.

По спине Хэла пробежал холодок. В самом ли деле Розалинда будет довольна? Действительно ли это самый лучший подарок для нее?

– Да и твоя мать…

Тут Старик осекся. По негласному договору ни он, ни Хэл, ни Виола в семейном кругу никогда не говорили о Дездемоне. Публично они произносили приличествующие банальности, скрывая груз страшного предательства, который она им оставила.

– На прошлое Рождество я подарил Виоле ожерелье из аметистов и бриллиантов, – прервал неловкую паузу мелодичный голос Уильяма, но Хэл его не слушал.

Разве вкус матери является достаточной гарантией того, что и Розалинде это понравится? Дездемону волновала исключительно собственная красота и высокое положение в обществе, а дети были для нее лишь средством достижения успеха, а не объектом материнской любви и нежности. Она, ничуть не переживая, отворачивалась от сына, когда его наказывал отец.

Невозможно представить, чтобы и Розалинда поступала таким же образом. Она будет драться как тигрица, чтобы защитить свое дитя, что доказала, когда стояла насмерть, стремясь в целости и сохранности провести «Красотку чероки» по опасным водам Граблей Дьявола.

Она хочет детей, и он может подарить их ей. Но хватит ли ему смелости решиться на это? Поколения Линдсеев били своих сыновей с благой целью воспитания. При мысли увидеть свое несчастное, избитое чадо, истекающее кровью, у Хэла потемнело в глазах как от удара в солнечное сплетение. Сможет ли он нарушить традицию?

Ответ пришел сам собой. Он не будет одинок. Розалинда поможет ему перебороть наследственность, чтобы их дети не страдали. Хэл переместил взгляд на жену и прищурился. Может ли он пойти на риск? Вернее, может ли он продолжать отказывать женщине, которую любит больше жизни?

Обдумывая свои возможности, Хэл нервно забарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

В тот вечер Розалинда изо всех сил держалась за столбик своей чипендейловской кровати красного дерева, пока Нелли О'Хара, младшая сестра дорогой Бриджит, затягивала ее корсет. Даже год спустя ее тело по-прежнему предпочитало простор мужской одежды, упрямо отказываясь принимать модные женские формы.

Нелли, не говоря ни слова, затягивала шнуровку. Как и ее покойная сестра, она была превосходной горничной, но в отличие от Бриджит старалась по возможности хранить молчание.

Прислонившись лбом к высокому столбику в изножье кровати, Розалинда закрыла глаза. Она была уже полностью одета, не хватало только перчаток и великолепного парижского платья. В прическе, украшенной блестящими накладными локонами, сияли бриллианты ее матери, по ногам мягко струился тонкий шелк нижней сорочки и юбок.

На сегодняшнем банкете она должна выглядеть лучше всех, ибо впервые предстанет перед обществом в роли миссис Генри Линдсей в городском доме Скайлеров в Манхэттене, куда ожидалось прибытие миссис Грант и миссис Шерман. Все старейшины нью-йоркского общества с энтузиазмом отнеслись к приглашению Розалинды. К счастью, Виола тоже обещала присутствовать.

Банкет устраивался в честь посвящения Хэла и Донована в члены «Перикла», самого старого и престижного частного мужского клуба Нью-Йорка. По традиции жены вновь принятых членов устраивали прием для жен постоянных членов, в то время как мужчины проводили официальную церемонию посвящения своих новых товарищей. Поскольку возглавлять церемонию согласились президент Грант и генерал Шерман, их женам надлежало находиться на женском банкете, что делало это событие наиболее значимым явлением года в жизни общества.

Почувствовав, что шнуровка корсета внезапно ослабла, Розалинда обернулась:

– Что ты делаешь, Нелли?

И тут увидела вскинутые брови мужа. Цицерон проворно вскочил на кушетку под портретом красавицы в бархате и перьях кисти Рейнолдса.

– Я не Нелли, а туго затянутая ты не сможешь свободно дышать. Мне больше нравится, когда ты мягче и нежнее, а твои податливые формы наполняют мои ладони.

Хэл был ослепителен в форме флотского офицера – в безукоризненно белой рубашке, хорошо отутюженных брюках из синей шерсти и начищенных сапогах. Не хватало только форменного кителя с золотыми галунами, но его великолепное тело с восхитительными мускулами являло неотразимое зрелище даже в рубашке.

Розалинда одобрительно вздохнула, ощутив прилив сладострастия, ставшего еще сильнее после года супружества. Ее грудь в клетке корсета немедленно затвердела.

Она отвернула лицо к кровати и закрыла глаза. Через несколько минут она должна спуститься вниз. Капитан Линдсей, вероятно, уже мерил зал шагами в ожидании Хэла; Уильям и Виола тоже к нему присоединились. С минуты на минуту начнут прибывать гости, выстраиваясь в шеренгу для встречи первой леди.

– Хэл, – осторожно возразила она, – мне нужно одеться. Ты должен уехать с капитаном и Уильямом до того как начнут собираться дамы.

Глаза Хэла заискрились.

– В самом деле? – Он обнял ее и поцеловал в щеку.

– Ну, Хэл, пожалуйста… – Слова Розалинды прозвучали как просьба продолжать. – Ты можешь помять мою одежду…

В этой фразе было больше убедительности, но меньше энтузиазма.

Он поцеловал ее в шею, в то место, которое особенно любил, и Розалинда ахнула, почувствовав, как ее опалил огонь страсти. Она инстинктивно задвигала бедрами.

– Вот и умница. – Хэл пробежал по ее шее языком, легонько покусывая.

Розалинда приподнялась на цыпочки, реагируя на зов плоти. Ее соски, казалось, вот-вот прорвут броню корсета. Когда Хэл заключил ее груди в ладони, она затрепетала.