Да ещё и пищальку ему посулили затынную. Ежли налетят лихие людишки, тут же телеги в круг, борта поднять – и выйдет у них вроде крепости. Ванька ехал, а про себя повторял, куда телегу ставить, да откуда дробь брать, да чем фитиль палить – а то ведь с непривычки перепутаешь всё.

Народец кругом, сразу видно, бывалый: у каждого куртка кожаная с железными бляхами, не всякая стрела пробьёт. Даже на козлиной сбруе бляхи. А ещё шлемы у корованщиков железные с гнутыми рогами. Один Ванька без шлема, да еще Чубарь – новенькие потому что. И не викинги.

Это ему дедок рассказал про новугородских викингов. Ехал дед посреди корована на телеге, как барин, был плешив, но с такими мохнатыми бровями, будто те собрали все недостающие волосы с головы. Лохмотьев на нём было столько, что дед походил на куклу, что сажают на чайник.

Ванька ему сразу глянулся.

– Ты зачем, дуся, в корованщики подался?

– Я Ваня. То есть Джек.

– Джек – это да… А меня кличут старым Оззи. Так зачем же ты, дуся, подался в корованщики?

Ванька и рассказал ему про солнечную Лапландию. А чего ему скрывать, не злодейство ж какое умышляет.

Лапландия, говоришь… Солнечная, говоришь, – дед сощурился, словно уже сидел на берегу тёплого моря. – Мечтатель, значит?

– Я-то? – растерялся Ванька. – Наверно.

– Эт хорошо.

Сила тоже без шлема, и одежонка на ней попроще. Видать, спесь такая: я, мол, и в простой одёже всех вас круче. И не козёл у ней, а коза: жилистая, под стать хозяйке, один глаз бельмом заплыл, один рог надломан – зверь, а не коза.

Чубарь к ней в первый же день подъезжать начал: мол, что это такая красавица в корованщики подалась, да как, наверное, ей тут тяжело от ухажёров отбиваться – обычную, в общем, околесицу нёс. Сила его слушала-слушала, серьёзно так, а после легонько приложила чубарьего козла хлыстом. Козёл шарахнулся, и разомлевший от собственного голоса Чубарь кувырком полетел в канаву.

Крутая девка. Ванька бы к ней по-глупому не совался.

Ежли по уму рассудить, должны были Ванька с Чубарем подружиться: ведь и коняву вместе побороли, да и новички оба в короване. Ан нет, Чубарь держался поодаль, видать, не было ему от Ваньки проку, а сам Ванька никак не мог забыть, что тот ему деньги за поддавки сулил. Так и ехали: Чубарь на Силу пялился, Ванька упорно от неё глаза отводил, викинги молчали, а Скоробогат маячил впереди. Один только Оззи, который был вроде давешнего сказочника – такой же любитель поговорить, кормил Ваньку байками.

– Наши викинги новугородские, а бывают ивановские и ещё какие-то, но эти далеко живут. К каждому викингу, дуся, своя валькирья приставлена, вроде девки с крыльями, махонькая такая, с ворону. Их так и испытывают: дают жбан мухоморного отвара, а потом велят глядеть во все глаза. Увидел валькирью – значит, настоящий викинг.

– И зачем она, валькирья-то?

– О, дуся, это такая нужная тварюшка. Она в бою от викинга стрелы отводит, вот, правда, с картечью ей справиться тяжело. Предупреждает об опасности, вселяет геройский дух, находит верный путь, если заблудился. Кое-кто пишет, что ещё и по-женски ублажает, но, думаю, враки: много ль с неё проку, с малявки такой.

Когда Оззи не рассказывал, он читал. В его лохмотьях прятались чудные книги: маленькие и, сразу видно, старые, а написаны – буковка к буковке. И чернила не выцвели вовсе. Чудеса.

Ванька неграмотным не был: своё имя мог написать и по складам разобрать "Премудрого императора" или "Коняву-разбойницу", но от таких крохотульных буковок в глазах у него начинали прыгать мушки, и слёзы текли. А Оззи мог целыми днями водить носом по строчкам, и ничего.

Ванька его как-то спросил:

– А тебя почему Оззи кличут.

Старик достал из складок плоский бумажный мешок – весь в картинках, а из мешка чёрную тарелку с дыркой посередине. Если приглядеться, вся тарелка в тонких бороздках, будто гвоздём процарапанных.

– Это, дуся, знаешь, что такое? Это музыка.

Оззи припал ухом к тарелке и глаза закрыл.

– Нет, не слышу пока, – огорчился. – Это, дуся, такая хитрая музыка, что услышать её может только самый мудрый вещун. И тогда ему откроются все тайны, что были и будут. Я, видать, не самый мудрый. Пока. А вот тут написано.

На бумажном мешке нарисованы были корявые буквы, через одну незнакомые:

"Ozzy Osbourne"

– Вот это "Оззи", – дед говорит.

Чудно. В Ванькиной деревне тоже вещун был, но никаких тарелок с музыкой у него не было. Он больше по-простому, бородавки заговаривал или там лихорадку.

– Скоро к Москове подойдём, – сообщил как-то вечером Оззи.

– Мы ж из неё третьего дня вышли, – не понял Ванька. – Ока-то за спиной осталась.

– Так то новая Москова, а это старая. В старой-то люди уж, почитай, тыщу лет не живут, потому как гиблое, дуся, это место. Кто туда забредёт, считай пропал. Сам не видел, а в книгах пишут: то язвы по всей роже лезут, то вовсе кожура слазит, как с варёной картошки, кто глаза теряет, кто кровью плюётся. И ни один вещун не поможет, страшное там проклятье. Мы её, Москову-то, краешком обойдём.

Вскоре завиднелись порушенные строения, как для великанов возведённые. Иные, даже и обвалившиеся, так были высоки, что всех коров корована друг на друга поставь, а и до середины не дотянешься. Из тёмного камня змеями торчали перекрученные пруты, глаз то и дело цеплялся за несуразные силуэты.

Что за чудовища тут жили?

– А ну стой, шишиги корявые! – гаркнул вдруг Оззи так зычно, будто под лохмотьями у него лишнее горло пряталось.

Впереди, на поросших змеючим кустарником развалинах, в которых как ни тщись, не угадаешь бывшие избы, вырастало привидение – дымный мужичина в странной одёже с дубиной в руке. Дубина нетолстая, такой, пожалуй, и свинью не оглоушишь, зато выкрашена в черную и белую полосу. Для устрашения, наверно.

Ванька глаза бы закрыл, так веки с перепугу будто ко лбу приросли. Пришлось смотреть на призрака. А остальные ничего, спокойные, словно кажный день с привидениями встречаются.

Оззи засуетился, подхватил многочисленные одёжки, принялся сползать с телеги. Ванька отупело глядел, как вынимают из телеги чёрного петуха и подносят старику кривой нож с хищными зазубринами. Как Оззи, бормоча заклинания, одним махом отрезает петуху голову, а обезглавленное тело выпускает в развалины.

Безголовый петух пробежал несколько шагов, споткнулся на обломке серого камня и рухнул, разбрызгивая чёрную кровь. Призрак заколебался и растаял.

– Пропустил! – воскликнул Оззи, потрясая окровавленным ножом.

Из петуха сварили похлёбку.

– Оззи, а кто это был? – полюбопытствовал Ванька, дуя на ложку.

– Это, дуся, гаишник-на-мкаде. Ему непременно надо подношение сделать, а то пути не даст. Ты не смотри, что он призрак, ему сила большая дадена.

– А кто такая мкада?

Оззи задумчиво пожевал губами.

– А это, дуся, такая коза громадная, с три козы ростом, вся полосатая. Видал дубину у гаишника? Из мкадиного хвоста сделана.

Ванька только головой очумело крутил.

А вскоре на них грабители напали.

Первым забеспокоился старый Оззи: кликнул Силу и что-то втолковывал ей, потрясая руками. Та остановила корован, спешилась и, по-кошачьи изогнувшись, припала ухом к земле.

– Засада впереди, – сообщила деловито.

Корованщики будто того и ждали. Перестроили телеги клином, подняли борта – вышло похоже на баржу, какие по Оке ходят. Двинулись сторожко, самострелы и пищали наготове.

Как ни вглядывался Ванька в окружающий дорогу лес, а первый выстрел прозевал. Встрепенулся, уже когда бухнуло впереди, и Сила заорала: "Стоя-ать!", и бежали к телегам разбойники с топорами и дубинами. Снова бухнуло, и простучало по деревянному щиту, как горохом – пищалька у разбойников, тут задумаешься высовываться.

Сунулась между щитов перекошенная рожа, заросшая диким волосом, и Ванька разрядил пищаль прямо в эту рожу, так что жуткая багровая каша разлетелась в стороны, а сбоку уже лез другой, и Ванька, недолго думая, шваркнул его поперёк хари пищалью, как дубинкой. Разбойник взвыл, но не отстал, вцепился Ваньке в волосы, замахнулся топором. Ванька уже чувствовал, как лезвие рассекает шею, но тут на месте глаза у разбойника выросла четырехгранная стрела.