Оба издания предваряются небольшими вступительными статьями о монархическом движении, содержащими ряд верных наблюдений, но не свободных от фактических ошибок. Например, самозванца Павла Шебардина не существует, есть Эдуард Борисович Шабадин, именующий себя Павлом II. Термин «непредрешенчество» в том смысле, в каком он применен автором по отношению к позиции части монархистов, во-первых, не имеет ни малейшей связи с тем, что подразумевалось под ним в годы гражданской войны, а во-вторых, если и именовать так некоторую часть монархистов, то вовсе не тех, которые выступают за референдум о монархии (это вообще не монархическая позиция), а тех, кто, декларируя безусловную приверженность монархии, считают вопрос о конкретном ее носителе непринципиальным или преждевременным и обходят его. Но это частности.

Главное же то, что, стремясь объективно осветить монархическое движение и составив свои работы как своды фактических данных, авторы, тем не менее, создают совершенно извращенную его картину, весьма вредную с точки зрения восприятия монархического движения неосведомленной публикой. Это движение предстает по изучении названных трудов в весьма неприглядном свете. Но не столько из-за действительных его недостатков и темных сторон, вызванных «человеческим фактором», сколько из-за того, что авторы подошли к делу чисто формально, не обладая пониманием смысла и сути монархического движения. Этот упрек мы вправе сделать, потому что если авторы, не будучи монархистами, и не обязаны разбираться в нюансах чисто монархических разногласий, то как специалисты в политике, они обязаны разбираться в ее основных реалиях.

Позволю себе выразить уверенность, что при составлении, допустим аналогичного труда о демократических организациях, авторам не только не пришло бы в голову включать туда ЛДПР или «Народовластие» на том основании, что в названии их декларируется приверженность демократии, но сама мысль о таком включении показалась бы им кощунственной. Однако к монархическому движению они подошли именно таким образом.

Монархическое движение по своему существу есть движение за восстановление исторической российской государственности, за преодоление советского наследия и осуществление прямого правопреемства не от какой-то абстрактной, выдуманной, скроенной по лекалу современных фантазеров, а совершенно конкретной реальной России — той самой, что была уничтожена в 1917 году. Поэтому оно немыслимо вне восстановления прав правившей династии без всяких «выборов». Строго говоря, никаким другим, кроме как «легитимистским» монархическое движение не бывает. Монархия и единовластие отнюдь не синонимы. Не причислять же к монархическим партиям КПСС на том основании, что генсеки обладали вполне «самодержавной» властью.

Собственно, тот подход, который ныне именуется «легитимистским» (признающий право на престол старшей ветви династии) и есть единственная форма монархического движения, и, кстати (что очень плохо сейчас известно), до 90–х годов никем в эмиграции (где только и существовало монархическое движение), за исключением отдельных лиц, не представлявших никакого особого течения, не оспаривался. Спор шел лишь о правомерности, своевременности и целесообразности конкретных действий Великого Князя Кирилла Владимировича. Речь могла идти о «выборе русским народом» государственного строя вообще, но вопрос о том, что в случае восстановления монархии ему надо «баллотироваться» наряду с другими претендентами, просто не стоял; к концу же 30–х годов вся монархическая (и даже не только) эмиграция сплотилась вокруг его наследника.

Идея Земского Собора в том виде, как она бытует ныне, есть чисто советское изобретение, имеющее отношение не к внутримонархическим разногласиям, а к борьбе между сторонниками восстановления исторической России и «советскими патриотами» (национал-коммунистами). Поэтому изображать «легитимистов» и «соборников» как равноценных участников монархического движения — извращать самую суть его.

Еще правомерно, положим, относить к монархистам те организации, что не признают нынешнего Главу Императорского Дома, но выросли на эмигрантской, несоветской почве, например, веймарновских раскольников РИСО (хотя не знаю, наберется ли там с десяток членов), или тех, кто не акцентирует внимания на конкретных фигурах, но безусловно привержен монархической идее без всякой советской примеси. Но причислять к «монархическому движению» коммунистов, заведомых сторонников советчины, коммунистических подголосков, союзников КПРФ, разного рода советских ублюдков, серьезно рассуждающих об установлении жуковских и джугашвилиевских династий (а именно такие составляют большинство среди приводимых 26 «монархических организаций»), умственно неполноценных и просто сумасшедших лиц — просто несерьезно.

Я далек от мысли, что авторы рецензируемых изданий преследовали сознательную цель нанести ущерб монархическому движению, оно для них — такой же объект наблюдения, как и всякое другое. Но даже с профессионально-политологической точки зрения такой «сверхформальный» подход едва ли делает честь исследователям, которые прекрасно осведомлены и о биографиях, и о советской сущности «монархистов» из «Русского Вестника», «Завтра» и т. п. изданий. А уж от перекрещивания на одной из страниц логотипов нашей газеты и «Русского Вестника» тем более можно было воздержаться.

1999 г.

В последние годы не раз уже вставал вопрос о ликвидации ленинского капища у стен Кремля, однако всякий раз решался отрицательно. Причем одним из главных аргументов неизменно был тот, что это-де есть «покушение на нашу историю», что в мавзолее покоится «основоположник нашего государства». Солидаризируясь или соглашаясь с ним, власти лишний раз, свидетельствуют, что являются прямыми наследниками преступного большевистского режима и от «красной оппозиции» недалеко ушли. Не секрет, что современное восприятие компартии, обеспечивающее ей заметную популярность, базируется, в сущности, на некоторых постулатах идейно-политического течения, известного как «национал-большевизм», которые удалось внедрить в общественное сознание, и главным из которых является тезис о патриотизме коммунистов. Тезис этот, по сути своей еще более смехотворный, чем утверждение об органичности для России их идеологии, не является, в отличие от последнего, новшеством в идеологической практике коммунистов. Из всех основных положений нынешней национал-большевистской доктрины он самый старый и занял в ней центральное место еще с середины 30–х годов, т. е. тогда, когда стало очевидным, что строить социализм «в отдельно взятой стране» придется еще довольно долго.

Между тем, нет ничего более нелепого, чем говорить о «патриотизме» партии, занимавшей открыто антинациональную и антигосударственную позицию как во время Русско-японской, так и Первой мировой войн. Ленин, как известно, призывал не только к поражению России в войне с внешним врагом, но и к началу во время этой войны войны внутренней — гражданской. Более полного воплощения государственной измены трудно себе представить, даже если бы Ленин никогда не получал немецких денег (теперь, впрочем, уже достаточно широко известно, что получал — как именно и сколько). При этом призывы Ленина к поражению России не оставались только призывами. Большевики под его руководством вели и практическую работу по разложению русской армии, а как только представилась первая возможность (после февральской революции), их агентура в стране приступила и к практической реализации «войны гражданской» — натравливанию солдат на офицеров и убийствам последних. Уже к середине марта только в Гельсингфорсе, Кронштадте, Ревеле и Петрограде было убито более 100 офицеров.

В соответствии с ленинскими указаниями первостепенное внимание закономерно уделялось физическому и моральному уничтожению офицерства: «Не пассивность должны проповедовать мы — нет, мы должны звонить во все колокола о необходимости смелого наступления и нападения с оружием в руках, о необходимости истребления при этом начальствующих лиц». Поскольку душой всякой армии является ее офицерский корпус, а основой ее существования — воинская дисциплина, лучшего средства обеспечить поражения России, естественно, и не было.