Сверху одной из страниц было написано “Трефовая дама” и стоял большой вопросительный знак. Ниже — кое-как сделанная диаграмма с таинственным “X” в центре кружка, изображавшего город, а от него во все стороны лучи. Под схемой — примечание: “Одна явка — в городе, другая — вне его”. Потом заметка: “Как насчёт окна?” Затем только два слова: “Наверное, Америка”. Дальше — ссылка на запись двухмесячной данности. Она состояла из фразы: “Оба утверждают, что на левой щеке глубокий шрам”. На другой страничке было три слова, которые я едва разобрал: “Проверить насчёт шрама”. В разных местах я нашёл ещё несколько отдельных слов. Из них “цветы” и “сладкое” были подчёркнуты. Больше в записной книжке ничего не было.

Я переписал все заметки Олни и попытался сопоставить их с теми немногими сведениями, которые удалось добыть мне. Мне стало ясно, что это не такой уж богатый и многообещающий материал. Но на его фоне выделялся один неумолимый факт — люди, которых мы выслеживаем, догадались, кто такой Олни, и успели нанести удар раньше, чем ему удалось что-либо предпринять. Меня встревожила пропажа зажигалки. Быть может, я — следующий на очереди.

Я не застал инспектора на следующее утро в полицейском управлении, но он перед уходом распорядился, чтобы меня соединили по телефону с Лондоном. Мне нужно было получить некоторые сведения в Отделе о Фифин, о Бауэрнштернах и ещё узнать кое-что связанное с Канадской тихоокеанской дорогой. Я знал, что они выяснят всё это очень скоро, поэтому остался ожидать ответа и почти всё утро провёл в полицейском управлении. Инспектор пришёл в то время, когда я оканчивал разговор. Я передал ему записную книжку Олни и осведомился, выяснил ли он что-либо по списку телефонных номеров Фифин.

— Я узнал всё, но, думаю, вы будете разочарованы. Вот список.

Мы стали вместе просматривать его.

— Вот видите, как я вам вчера и говорил, это телефон “Трефовой дамы”. Следующий в списке — телефон театра. Тот, что у входа на сцену. Но он, разумеется, не имеет никакой пользы для нас.

— Ровно никакой, — согласился я. — А остальные четыре?

— Да. Следующий меня немного удивил, — сказал инспектор, указывая на группу цифр. — Мне бы следовало его вспомнить сразу. Ведь это телефон электрической компании Чатэрза. И к чему бы акробатке понадобился этот телефон? Непонятно.

— У них на службе около шести тысяч человек, — сказал я безразлично. — Она может утверждать, что там работает её приятель. Ну, а дальше?

— Есть телефон одного аптекаря, хорошо известного в городе респектабельного человека. Он продаёт актёрам театральный грим и всё прочее. Вдобавок снабжает их аспирином и другими лекарствами. Это даёт ему небольшой дополнительный заработок. Торгует он совершенно открыто и честно. Следующий номер тоже не вызывает сомнений: на квартире у акробатки нет телефона, а тот, что здесь записан, находится через площадку. Им пользуются все жильцы за небольшую плату. Здесь это вполне обычное дело

— Мне никогда не приходилось встречаться с таким количеством пустых версий, — сказал я с раздражением. — Ну, а последний? Газетный киоск или галантерейный магазин?

— Угадали. Я знаю этот магазин. Имя его владельца — Сильби. Он торгует газетами и всякой всячиной. Это тоже телефон общего пользования. Мне туда идти бесполезно, так как они меня знают. У Сильби в своё время случались неприятности с полицией из-за разных тёмных делишек. Потому будет лучше, если пойдёте вы сами. Вот адрес. Увидимся ещё сегодня с вами?

— Вряд ли, — ответил я мрачно.

Этот список телефонных номеров казался столь обещающим, а к чему всё свелось! Впрочем, здесь был телефон электрической компании. Этому я придавал большее значение, чем инспектор мог предположить.

Магазин Сильби находился на Мьюли-стрит, между рыночной площадью и заводом Чатэрза.

Я застал тут пожилую чету. Несомненно, это были мистер и миссис Сильби. При взгляде на их бескровные лица с подслеповатыми глазами вспоминались твари, выползающие из гниющих деревянных строений. У обоих рты были полуоткрыты, оба беспрестанно шмыгали носами, издавая ими какие-то хлюпающие звуки.

— Вы мистер Сильби? Прекрасно. Я видел номер вашего телефона у одной особы… — Я умолк. В его выцветших глазах промелькнул страх. Женщина подошла ближе; мне показалось, что и она испугана.

— Послушайте, а кто вы такой? — спросил он неуверенным, дрожащим голосом.

— Это неважно… — обрезал я свирепо. — Я желаю знать, как номер вашего телефона попал к…

Женщина перебила меня, спеша оправдаться, как я этого и ожидал:

 — Видите ли, сэр, так как у нас есть телефон, а у многих его нет, некоторые покупатели договариваются с нами. Они сообщают наш номер знакомым, а те передают через нас всё, что нужно, и за это мы получаем шесть пенсов. То же самое мы делаем и с письмами, просто для удобства.

— У вас есть список абонентов? — спросил я резко.

— Конечно, сэр! Можете взглянуть, если хотите! Арнольд, принеси джентльмену список.

Арнольд показал мне список, и конечно, я ничего из него не узнал: если не Смиты, то Брауны и Робинсоны. Возвращая список хозяину через прилавок, я вдруг заметил у своей ноги на неподметенном полу среди мусора окурок сигареты. Я подобрал окурок и, отойдя на несколько ярдов от магазина вниз по улице, остановился, чтобы рассмотреть его. Как я и подозревал, это была американская сигарета. Можно было даже прочесть несколько букв, напечатанных мелким шрифтом: “…илд”, “Честерфилд”! Значит, Сильби недавно навещал какой-то посетитель, куривший честерфилдские сигареты. А я был готов держать пари на все свои деньги, что никакой обыватель с этой улицы не курит честерфилдских сигарет; в Гретли их ни за какие деньги не купишь. Очевидно, человек, бросивший в магазинчике Сильби этот окурок, приходил туда справиться относительно телефонного звонка. Сделав такой вывод, я случайно оглянулся и увидел, что мистер Сильби, как гигантский трясущийся термит, стоит в дверях магазинчика, вперив в меня стеклянные глаза.

…Миссис Вилкинсон оставила мне кое-что на завтрак, и я поел у себя в комнате, глядя, как чёрный дождь поливает садик. Мне предстояло послать в Отдел довольно длинный отчёт, и это отняло у меня большую часть дня. Опустив письмо в почтовый ящик на углу, я поспешно вернулся домой под проливным дождём, выпил чашку чаю, растянулся на диване и задремал.

Радостные сны приходили ко мне и тут же исчезали… Я вновь вернулся алмазным утром в Чили, и со мною были снова Маракита, и наш мальчик, и Пауль, и Митца Розенталь. А в следующую минуту я вспомнил, что я в Гретли, что постарел, выдохся и стал похожим на приведение. Я злился. Сны не должны быть так ярки и мимолётны.

Злила меня и ещё одна непонятная вещь — я всё думал об этой докторше Бауэрнштерн, и, хотя не помнил ясно её лица, передо мной стояли зеленовато-карие глаза, горящие и печальные. “Мне лично нет никакого дела до неё, — твердил я себе. — Зачем утомлять себя мыслями о подозрительных личностях?” Но я ничего не мог поделать с собой…

Без десяти семь — скорее по счастливой случайности, чем благодаря умелому лавированию — я добрался во тьме кромешной к тому месту около чёрного хода, где накануне вечером целовал мисс Акстон. Городской зал, в котором был назначен митинг, — в трёх минутах ходьбы от лавки мисс Акстон. Мы с нею ещё успели подняться в гостиную, и она снова щедро угостила меня канадской водкой. Я так быстро проглотил свою порцию, что алкоголь сразу же подействовал на меня. Мисс Акстон была очень эффектна и походила на королеву. В её обращении со мной не осталось ничего напоминающего о вчерашних поцелуях. Но ничего не давало и повода думать, что она забыла о них. Большинство женщин в таких случаях стали бы нежнее или, наоборот, холоднее, а она держала себя точно так же, как вчера и начале нашего разговора.

Перед уходом я вдруг вспомнил, что не заказал обеда для нас в “Трефовой даме”. Я связался с Фенкрестом, называя его “мистер Сэтл”, но так, чтобы он понял — для меня он по-прежнему Фенкрест. Вешая трубку, я подметил пристальный взгляд мисс Акстон и сделал дерзко-самодовольную мину глупого и похотливого самца, готовящегося совратить женщину.