А во дворце-музее Марине опять стало плохо. Когда она увидела белую и красную розу в маленьком белом фонтане, её затрясло, словно в лихорадке, и ей пришлось немного прийти в себя, сидя на маленькой скамеечке у стены.
Что могло скрываться за немой тайной белой и красной розы, кроме той, о чем рассказал экскурсовод, древний старичок с длинной белой бородой, и в белом костюме из льна…
Как странно, но он тоже был в перчатках, только… черных! Летом, и в перчатках? А впрочем, старичок с бородой, импозантный и полный таинства, всё-же раскрыл себя. Вовсе никакой он не старик. Просто тень на плетень навёл. А как-же, старику больше поверят, и его истории о неземной любви и страсти крымского хана Гирея к полонённой княжне с удивительно голубыми глазами и пшеничного цвета косой, в которой уже вплелось несколько серебристых нитей волос, похожих на белоснежные нити ковыля, или вдовьей травы.
Ох, уж эти сентиментальные женщины — экскурсантки. Как они смотрели на фонтан, а каким участием, каким страданием были полны их глаза, не говоря уже об их сердцах, в которых древняя легенда нашла свой благодарный отклик. Многие из женщин плакали, а их мужья или курортные кавалеры, с усмешкой взирали на них.
Наверное, Марина из-за своего любопытства подошла слишком близко к фонтану, и ей опять стало плохо. А иначе, почему и отчего она вдруг вскрикнула и стала медленно оседать на пол, каменный, выщербленный, вышарканный миллионами ног за несколько веков…
Сергей Викторович вовремя оглянулся. Странно, почему он не заметил, как Марина покинула группу экскурсантов, которые уже входили в соседний зал. Значит ли это, что Мрина вновь направилась к фонтану. Он торопливо рванулся назад, словно предчувствуя что-то. Да он слышал её крик, он видел, как Марина медленно оседает на пол, он рвался к ней, но магический круг красной ленты, опоясывающий фонтан, не давал ему приблизиться к ней. Высокая черноволосая красавица в легких воздушных одеяниях древней восточной женщины склонилась над его женой. Неужели её никто не видит кроме него? Как странно ведёт себя эта женщина. Оглядываясь по сторонам, она что-то вытаскивает из-за пояса своего необычного платья. Боже, да это-же кинжал! Она заносит его над Мариной…
— Не-ет! Марина, нет…
Как больно сердцу. Какая дикая боль прорезает его, словно артерию, из которой хлещет алая кровь, что превращает прозрачные капли фонтана в кровавые слёзы…
— Ну-ну, молодая леди! Уже пора прийти в себя… пора…
Старичок-экскурсовод довольно энергично машет перед Марининым лицом своей соломенной шляпой, беспокойно поглядывая на каменное отверстие дверей. Он словно опасается, что кто-то ещё войдёт сюда, помимо небольшой кучки экскурсантов, совсем некстати замешкавшихся в соседнем зале, да мужа этой женщины, что с трудом отрывает от каменного пола вдруг ставшие неимоверно тяжелые ноги…
Но старик знает, что у этого молодого мужчины уже нет сил двигаться, нет сил сделать даже один шаг… Он стал каменным идолом, под ногами которого, на грязном зашарканном полу лежат две смятые, увядшие розы. Белая и красная…
Со старичком — экскурсаводом что-то тоже происходит. А может, он просто артист, и, довольно талантливый, потому-что он вдруг внезапно преображается, словно чувствуя слабость противника… На самом деле он высок и строен, и совсем не стар. У него сильные крепкие руки и сквозь маску морщин угадывается упругое молодое лицо, мужественное и даже красивое. Вот только глаза старика светятся холодным блеском восковой куклы, никогда не знавшей жизни. Едва ли страдания каменного идола вызовут в его глазах сочувствие, хотя его тонкие губы кривятся в презрительной усмешке гордеца. Одним сильным движением он поднимает Марину с пола, и с силой прижимая к себе, несёт её прочь из зала.
— Стой! Сто-о-о-о-ой…
Едва ли кому можно услышать тот шепот, что срывается с губ Сергея Викторовича. Да и не Сергей Викторович он больше, а идол… обычный каменный идол! Большой, холодный и беспомощный. Ещё стучит его сердце, но он знает, что осталось совсем немного, что холод камня скоро дойдёт до его сердца. Оно окаменеет, и когда это случится, его душа будет втянута в тот белый каменный фонтан, где печально журчит вода, отсчитывая каплю за каплей минуты и часы, дни и ночи, года и века воспоминаний, о прежней былой любви…
— Тебе только и остаётся, что хранить и лелеять эти две розы… — толи издевательский смех, толи сами мысли, безумные и противоречивые, скачут как молодые скакуны…
— Сделай же что-то! Останови его, останови! Вспомни, вспомни хоть строчку…
— Что вспомнить? Что? — готов кричать от бессилия Сергей Викторович своим глупым раскордашным мыслям, которые только мешают ему сосредоточиться…
Его взгляд падает на оброненную черную перчатку, что лежит на полу рядом с фонтаном. Отчаяние овладевает им, яростное, безумное…
— Помоги мне, о фонтан Слёз! Прошу, помоги…
Что заставляет Сергея Викторовича, сделав усилие, рвануться вперёд. Да, он чувствует неимоверную тяжесть в ногах и руках. Он чувствует, как его бьёт током красная нить, ограждающая фонтан от чрезмерно любопытных экскурсантов, и в тоже время он чувствует под рукой живительную прохладу воды в каменной чаше фонтана, в который он почти падает. Вот только он ничего не видит, так как перед глазами его красная пелена. Но он знает, что эта красная бурлящая пелена, затягивающая его мозг, не что иное, как та кровавая река, что стремительно уносит часы, минуты, секунды его жизни… Уносит всё дальше и дальше!
Его слабеющая рука тянется к черной перчатке, и крепко сжав её, он тут-же бессильно роняет её обоатно в каменную чашу фонтана. Но из последних сил доктор выхватывает эту мокрую перчатку из чаши, и с размаху бросает её в старика, уже почти скрывшегося за колонной…
Стон, и дикий рёв раненого зверя указывает, что цель достигнута. А ещё через мгновение в каменном проёме ханского дворца появляется улыбающаяся Марина. Она медленно бредёт вдоль стены, прижимая к груди тонкие руки. Она так слаба, что тут-же бессильно падает в объятия своего дорогого супруга. Но она не в обмороке. Нет! Она всё понимает, но она слишком счастлива, что-бы сейчас умереть…
— Как ты меня напугала! — шепчет Сергей Викторович, прижимая холодные руки Марины к своему разгоряченному лицу.
Они улыбаются друг другу, грустно и печально. Отчего эта грусть? Не навевает ли её этот прекрасный в своей простоте фонтан, как образец неиссякаемой печали и слёз?
Журчит во мраморе вода *
И каплет хладными слезами
Не умолкая никогда…
— Уйдём отсюда! — тихо просит Марина, и Сергей Викторович согласно кивает головой.
Да-да, это просто необходимо сделать! Но не так — то просто покинуть дворец. И они ещё долго, обнявшись, бредут по огромным длинным залам, с затейливыми узорами на стенах. И по дороге доктор с недоумением вглядывается в увядшую роскошь некогда богатого дворца.
Странно, но он вдруг понимает, что именно здесь, в этом, древнем скопище любви и ненависти, тоски, печали, и блаженного восторга, кроется та неимоверная боль, которую время не истребило, а превратило в нечто постоянное. Эта боль бьётся сквозь века, столетия и годы, превращаясь в ту слезу, что каплю за каплей уносит от нас всё дальше и дальше мраморный фонтан. Печальный фонтан Слёз…
Сии надгробные столбы *
Венчанны мраморной чалмою,
Казалось мне, завет судьбы
Гласили внятною молвою…
— Завет судьбы…завет судьбы… — молоточком билась в висках странная фраза стиха великого поэта, когда вдруг сильный рывок прямо таки выдернул Сергея Викторовича из той кроваво-красной пелены, что клубилась вокруг него словно горячий пар, застилая древние узоры стен и Марину, с любопытством взирающую на группу экскурсантов впереди…
— По-оз-вольте милейший доктор, потереть вам спинку! — тоненький голосок огромной лягушачьей головы был сейчас, в этот момент таким — же нелепым и противоестественным явлением, как и его возвращение из таинственных грёз.
