— Ну, уж нет, увольте! В машине ничего не смыслю, ещё и в кювет завезу…
— Что? Ха-ха-ха, Бармалей, вот начудил! Шафер — это свидетель на свадьбе, но не шофёр…
— Фу-у-у, а я так испугался… так испугался…
Голоса стали удаляться, и теперь уже ничего нельзя было разобрать в этом гуле. Сергей Викторович, с трудом оторвавшись от земли, сел, прислонившись к холодной, сырой и скользкой стене. В голове гудело, словно тысяча проводов подключено к одному источнику, во рту стоял странный вкус, толи гари, толи крови…
Так, надо сосредоточиться! Надо! Итак… Шла речь о свадьбе, где Бармалей шафер…
Чушь! Придумать такое можно только во сне. Что-бы этот подлый котяра был тут, и свидетелем на свадьбе? Если только на кошачьей свадьбе? А что тут такого! В феврале и марте все коты и кошки гулящие… Но что-бы коты были говорящие… Бред! Полный бред! Чушь собачья! Шафер! Такое бывает только во сне…
А это что? Вальс Мендельсона? Да нет, это Бах! Эта торжественно звучащая музыка возвещает о начале… начале…
Начало чего? Как-же болит голова, как она раскалывается на тысячу мелких осколков. Во рту вновь приторно пахнет кровью. Возможно, от высокого давления может пойти носом кровь. Ну нет! Этого нельзя допустить. Нельзя привлекать волков запахом собственной крови… Но что-то надо делать…Что?
— Встань и иди! — лихорадочно пульсирует мысль в висках. — Вставай! Ну же!
— Ма-а-у-у! Мой хозяин сейчас так занят, дорогая, так занят… Я тоже спешу. Извините, но мне не досуг-г-г-г…Вы ослышались, я сказал " не до суг". В а-а-ау-у-у! Вы одна… из них? Ах, вы соблазняете меня, моя рыжая мила-а-ашка-а…
Знакомый кошачий голос, ласково- приторный до тошноты, слышится совсем рядом. Бармалей всегда отличался хитростью, если не коварством. И к тому-же, уж очень охоч он был до местных кошек… Ну, погоди же старый ловелас, я поднимусь, и уж тогда тебе не миновать крепкой хозяйской руки и хорошей трёпки… Я сейчас! Лишь только крепче уцеплюсь за эту тяжелую парчовую портьеру…Есть! Как тяжело дышать. В воздухе пахнет застарелой пылью и плесенью, а в в этих складках тяжелой парчи сохранился запах духов Марины…
— Фу-у-у-у! Здесь так странно пахнет!! Ты не замечаешь, милая? Очень странно…
— Тебе всё время мерещатся посторонние запахи, паршивый кот! — грубый хриплый смех сопровождал речь женщины, совсем некрасивой, невысокой, с копной вьющихся огненно-рыжих волос. Она тяжело топает по полу, расхаживая в соседней комнате, мелькая в проеме двери, размахивая руками, словно солдат на плацу, или как ветряная мельница.
— Это готовят кушанья для свадебного пира. На всевозможные вкусы, и привычки. Открою секрет, мой котик, кому пойдут потроха, но для наших особенных гостей мы приготовили жаркое из очень синих и очень жирных голубей…
— О, как я обожаю голубиное жаркое, особенно " синее сияние, в сметанном соусе…"- взвизгнул истерично кошачий голос, и тут-же вновь приторно-сладко проворковал:. — Ну, а что любит моя рыжая красавица? Наверное, вам следует попробовать макароны по — флотски. Марина, моя хозяйка просто жить не может без этих длинных, стройных, гибких макарон. Они так сексуально смотрятся на тарелке в обрамлении ярко-красного томатного соуса….О, советую её попросить, она вам их приготовит. Не открою секрет, но Марина частенько их варила своему мужу-у-у…
Ядовитое шипение змеи ничто, по сравнению с шипением этого кота. Да и кот ли это? Статный широкоплечий красавец с длинными усами и тонкой талией, затянутый во фрак, он напоминает о чём угодно, даже о сексуально стройных макаронах, но только не о прозе жизни, где оказывается, сама жизнь это вечный праздник. Ну, а упоминание о Марине указывает на то, что она жива, и находится неподалёку…
— Красавица моя! Застегни, пожалуйста, мне эти запонки, так как без них я не смотрюсь! В них, я быть может, я очарую какую-нибудь милашку… помимо тебя!
— Кажется, ты только вчера признался мне в любви? — женский голос недоволен. — Тебя потянуло на сторону, паршивый кот?
— Ну что ты, что ты! — захихикал приторно-сладкий голос. — Это для красного словца. Сегодня наступает день всех влюблённых. Я тоже почти влюблён! Грех не признаться кому-нибудь в любви. А особенно тебе, мой рыжий гуманоид. Вот только страсти в тебе не хватает. Так, всего есть вдоволь, кроме страсти, и ещё… ещё любви! Ой-ой — ой! Кто же так сильно затягивает на шее галстук, моя дорогая…
— Это я всё от страсти! А насчёт любви? Подождём до двенадцати, вот тогда любовь польётся рекой, как и кровью. Представь себе кот, реки, полные крови. Да-да, это будут настоящие реки, которые будут течь в Вилон! О, как надолго её хватит…
— Насколько… — хрипит полупридушенный голос. — На год?
— На пятьсот лет, не меньше! — женщина тихо смеётся, но смех её кажется зловещим, и по- видимому это чувствует даже Бармалей, который вдруг утробно икнув, прохрипел:- А я протестую…
Но он тут-же умолкает, так как его слова перебивает красивая музыка, что звучит из большого зала, дверь в который неожиданно распахивается.
— Это что за шум? — женский голос недоумевает.
— Шум? Но это вальс! Сам хозяин танцует с обольстительной красавицей — Зомбирой. Но нет никакого сравнения с моей хоз… простите, с нашей невестой. Она, само очарование! Она, милашка! Признаюсь, сколько раз я млел от счастья на её тёплых коленях…Дорогая, меня пугают твои глаза. Я тут ни при чём. Я был котом… самым настоящим! Ах, ещё нет двенадцати! Ма-а-у-у…И я не умею танцева-а-ать… совсем. И я не желаю насильно-о-о-о…
Кажется, в комнате уже никого нет. Сергей Викторович стремительно отдёргивает тяжелую парчовую портьеру, и, учуяв специфический резкий запах, морщится. Видно, что концентрация кошачьих меток достигла наивысшего предела, словно здесь, в этой комнате побывал не один Бармалей, а тысяча кошек и котов… Сергей Викторович, зажав нос пальцами, спешит пройти в другую комнату, небольшая дверь которой скрыта наполовину толстым гобеленом. Да, эти апартаменты по сравнению с былой комнатой поражают не только своей роскошью и мебелью в стиле ампир, но и тем количеством одежды, что навалена на кушетки, кресла и столы, и просто свалена большими разноцветными кучами на полу. На маленьком столике с изящными ножками в виде огнедышащих драконов наложена куча разноцветных париков, а под столиком аккуратно пристроилась пара мужских башмаков на высоких каблуках, с огромной брильянтовой брошью. По видимому этот замок принимает сегодня именитых гостей…
Бум-мс-с-с! Звук часов отбивающих время, словно приводит в чувство Сергея Викторовича. Мужчина инстинктивно оборачивается, что-бы взглянуть на часы, и тут его взгляд падает в простенок между тяжелыми золотыми портьерами. Там стоит высокое старинное трюмо, в котором недоумённо застыл взлохмаченный светловолосый мужчина в рванных коротких бриджах, и смешной рубахе в клеточку.
— Это я? Бродяга! Как есть бродяга. Разве такого признает Марина?
Горечь вдруг наполняет сердце доктора, и тихая щемящая боль возникает со всех его закоулков, скручиваясь в единый ком, который давит и мешает дышать. Но взгляд падает на часы, и растерянность тут-же улетучивается, оставляя место лихорадочной работе мыслей.
Итак, уже половина двенадцатого! Где-то в глубинах этого замка звучит музыка. Отчего же он медлит? Понятно, что время здесь убыстряет свой бег. Да и бал уже в самом разгаре, едва ли он будет приметной личностью в это время. А может он медлит оттого, что роль Золушки на этом балу досталась ему, мужчине? Какая милая глупость, но в этом есть своя доля правды. Надо, что-бы его увидели, вернее увидела…
Итак, долой лохмотья, ибо везде и всегда, во все времена человека встречали, и будут встречать по одёжке, а провожать по уму. Ну, так покажем мужскую красоту, как она есть! Хотя для него это не так важно, но переодеться в подобающую одежду следует. Это избавит от некоторых неприятных моментов. Бал в стиле ампир, тоже бал…
Странную одежду носили в далёком прошлом. Узкие белые рейтузы, короткие, но очень широкие бархатные штаны, которые чем-то напоминают детские панталоны. Очень узкий сюртук с множеством тесёмок. Прекрасно смотрится под ним белая рубаха из нежного тончайшего батиста. Удивительно красивые кружева на рукавах и на воротнике рубахи делают её обладателя похожим на одного из славных представителей мушкетёров. Правда, к данному образу не хватает большой широкополой шляпы с пером, да черного атласного плаща, в который при необходимости можно завернуться как истинному герою. К тому-же нет шпаги, просто необходимой по рангу вещи в этом объёмном гардеробе. Ага! А это что? Ну вот, кажется всё на месте. И плащ, и шляпа, и шпага, которую нелегко было вытащить из стены, над пыльным гобеленом. И кто её умудрился там воткнуть? Зато, каков красавчик предстал в зеркале! Неужели это он? Грудь так и распирает от непонятной, и именно мужской гордости, а рука так и тянется к эфесу шпаги, украшенному множеством разноцветных камней. Хотелось бы знать, кому могла принадлежать в прошлом эта вещица. Здесь что-то написано? Луи Орлеанский, 1497 год! О, видно немало врагов и соперников было положено этой шпагой. Оружием чести и славы настоящих мужчин!