И. Гончарова.

19 мая.

До сведения Казимиры Казимировны не упустите довести, что насчет ее ходят здесь в городе ужасные слухи, что будто она, со множеством чужих сердец, увезла в Царское Село чужую книгу: владетель, не имея никакой надобности в сердце, просит возвратить ему только книгу.

25 мая 1857.

Наконец вот тебе и доверенность, любезнейший брат Николай Александрович: теперь уж больше ко мне, пожалуйста, ни с какими делами по имению не приставай: надеюсь, между нами по этой части всё кончено. Сестра мне пишет, что ты продал сад и что-то дешево: не лучше ли бы было подождать? Может быть со временем, цены бы поднялись. Если ты продашь дом, то придержись моего совета деньги прятать, и притом на свое имя, чтобы они перешли к детям, а не на имя жены. Я не насчет одной только жены твоей говорю, а вообще о всех женщинах: разумею так, что чем меньше им доверяешь, тем лучше. Особенно деньги проходят у них сквозь пальцы и быстро обращаются в тряпки. Иная мать или жена и любит мужа и детей, а деньги не убережет, по легкомыслию и незнанию им цены и в надежде на какие-то будущие, несуществующие блага. Поэтому деньги прячь и в руки женщинам отнюдь не давай: благоразумных из них, например, таких, как наша покойная мать, сыщешь немного. — Может быть, я этим советом кое-кому и не понравлюсь: но что за важность: пусть посердятся, а все-таки считаю неизлишним сказать свое мнение, потому что — ум хорошо, а два лучше.

Я бы так и уехал, не засвидетельствовав доверенности, по причине крайней неохоты ходить по присутственным местам, да один приятель отвез мою доверенность в палату, а оттуда приехал чиновник с книгой ко мне на дом. Я уже получил позволение ехать в отпуск и отправляюсь 7 июня через Варшаву и Бреславль в Дрезден, а оттуда в Мариенбад. После курса вод мне хочется проехать в Нюрнберг, Мюнхен, Штутгарт, в Швейцарию, а там из Базеля до Страсбурга 5 часов езды по железной дороге, из Страсбурга до Парижа — 10. Впрочем, это мое желание, а там, по обстоятельствам, план этот может и измениться. Прощай, помолись о «путешествующем и плавающем» и будь здоров.

Брат твой И. Гончаров.

Из-за границы я, вероятно, писать не буду, а напишу в октябре, по возвращении. Недавно я писал к обеим сестрам.

Жене и детям твоим кланяюсь.

Завтра Вы едва ли застанете Евгению Петровну на даче: она собирается в город и, может быть, пробудет здесь и вечер; а в среду она дома, и будут рады Вам. Я послал записку и к Некрасову, приглашая его в среду туда же для чтения: только не знаю, будет ли он.

Всё это Евгения Петровна поручила мне сказать Вам.

Честь имею почтительнейше быть

И. Гончаров.

Понедельник.

[5 июня] 1857 года

Милостивый государь Михайло Никифорович.

Сию минуту я получил Ваше письмо и, несмотря на сильное нездоровье и сбо[ры] к отъезду, спешу отвечать, чтобы положить предел объяснениям, которые так продолжительны, что самый предмет не стоит того. А возникли они вот отчего. Мефодий Ник[ифорович], сделав мне последнее предложение, спросил, согласен ли я на него. Я согласия не изъявил и спросил, будете ли Вы рассчитывать на роман и в случае моего несогласия. Но на это он мне ответа никакого не дал. А мне необходимо было это знать, потому что я намеревался, как я уже писал Вам, заняться за границей приведением романа в порядок или прибавить что-нибудь к нему. В случае Вашего отказа я или занялся бы другим, или перед отъездом условился бы с редакцией другого журнала. Вот отчего я так настойчиво добивался ответа и еще недавно, встретившись с Мефод[ием]Никиф[оровичем], выразил ему удивление и, сознаюсь, отчасти неудовольствие на то, что молчание Ваше меня ставит в затруднение. — Потом, заключив из Вашего молчания, что Вы на прежних условиях романа не желаете, я подосадовал только, что послал к Вам именно вторую статью, то есть «Плавание в тропиках», а не то, что печатал вообще в «Вестнике», как Вы выразили в письме; я желал печатать у Вас [с того времени, как] [4] имел удовольствие с [Вами позна]комиться и когда Вы [выразили] лестное участие к моим [произведениям]. Я тогда же дал слово себ[е ответить] на Ваш вызов, сколько от ме[ня зави]сит. Но я желал также п[ечатать] что-нибудь и в «Библ[иотеке] для чт[ения» у] моих друзей Дружинина и М[айкова] и тогда просил Вас разр[ешить] отдать им «Тропики», но Вы [не] согласились, и я должен был [дать] им такую ужасную дрянь, как «Аян». «Тропики» тоже нехороши, как и все мои записки (это знаю сам), но всё же сносне[е]. Имев в виду поместить у Вас [роман], я смело обещал дать Вам две уже почти тогда готовые статьи и [потому] не спорил с Вами о «Тропиках». [Есте]ственно, что после, когда Вы отступились (я это заключил из Вашего молчания) от романа, я подосадовал, что «Тропики» не попали в «Библ[иотеку для чтения»], а «Аян» в «Вестник», потому же подосадовал, что у Вас уже была одна статья, которая сноснее «Аяна».

Вся моя беда, вся ошибка (если только это беда и ошибка) заключается в моих правилах никогда не давать слова или, обещав что-нибудь, сделать вдвое, так я поступил и с Вами. Сделать иначе — значит выйти из моей натуры, вот и причина моих колебаний и сомнений. Я знаю, к чему ведут данные и неисполненние обещания.

Меня до крайности удивило сегодня [в Вашем] письме выраженное [предполо]жение, что я могу сомневаться [в коли]честве оттисков, которые [Вы сд]елали в Вашей типографии, [под] Вашим надзором… Я об оттисках и о количестве и не думал. Конечно, при втором издании книгопродавец волен был сделать мне такое возражение или позволить себе то же предположение, но только никак не я и не на Ваш счет.

Вот и всё, что я хотел сказать. Извиняюсь перед Вами и перед Евг[ением] Федор[овичем], что вовлек Вас в эти длинные объяснения, напоминающие заглавие одной из шекспировских пьес: «Much ado about nothing». [5]

Насчет несуществующего романа прибавлю вот что. Я разом выведу Вас из затруднительного положения или, лучше сказать, из всякого сомнения. С обоюдного согласия положим прежние условия несуществующими. Если у меня будет что-нибудь написано и если я с рукописью обращусь к Вам, будемте договариваться вновь. Это не обязывает Вас к соблюдению прежних условий, меня — к написанию романа и к помещению его у Вас. Вы выигрываете тем, что совершенно освобождаетесь от прежних условий, которые находите отяготительными, а я ничего не выигрываю, кроме свободы не писать и не помещать труда своего непременно в «Вестнике», свободы, которая оставалась и прежде за мною.

Я и не надеюсь теперь написать что-нибудь, потому что болезнь печени и геморрой так усилились, ч[то едва] ли позволят мне [сесть за работу]. Я полагаю, что не [в состоянии буду], как намеревался б[ыло, составить] заметок. Беру, однако [же, на всякий случай уже] написанные главы «Обл[омова» с собою], чтобы, если можно, прив[ести их в поря]док и напечатать в «Вестнике» [или] в другом журнале, как по[следнее] сказанье и потом замолчать.

Пусть они так и будут п[редставлены] публике как неоконченные, а [если в та]ком виде журналы не примут, то могут остаться и ненапеч[атанными].

Свидетельствую Вам мое [истинное] почтение и преданность

И. Гончаров

В «Тропиках» корректор Ваш уязвил меня четырьмя ошибками прямо в авторское сердце, потому что, к несчастию, все ошибки имеют смысл, но какой! Вместо мления напеч[атано] мнение, вместо шарок (так моряки назыв[ают] акул) напеч[атано] марок; вместо бак фрегата — бок и, наконец, увы! вместо исторические страдания напеч[атано] истерические.

Варшава, 25/13 июня 1857.