Навряд ли на Митболе можно будет отыскать сложную технику, – быстро продолжал Конвей, – но вот то, что у них хорошо развиты философские науки, вполне вероятно. Если на борт «Декарта» проникло что-то физическое, то есть вполне определенные пределы для минимальных размеров разумного существа и…
– Доктор, если вы хотите кому-нибудь задать эти вопросы, – спокойно сказал О'Мара, – я немного на них надавлю, если что. Но времени осталось мало.
Конвей на мгновение задумался и сказал:
– Спасибо, сэр. Я хотел бы, чтобы вы вызвали сюда Мэрчисон. Она в…
– В такое время, – воскликнул О'Мара угрожающим тоном, – он хочет вызвать свою…
– В данный момент она находится у Харрисона, – отрезал Конвей. – Я хочу установить физическую связь между лейтенантом и этой операционной, даже если он никогда сюда не приближался ближе, чем на пятьдесят уровней. Скажите ей, чтобы она у него спросила…
Это был обширный сложный многосторонний вопрос, призванный объяснить, каким образом маленькое разумное существо могло проникнуть в этот район незамеченным. Это был так же глупый вопрос, ибо любой разум, воздействующий и на землян, и на инопланетян, в равной степени, не мог быть не обнаружен таким эмпатом, как Приликла. Это возвращало его туда, откуда он начинал с нематериальным «чем-то», которое не желало, или не могло выйти за пределы операционной.
– Харрисон говорит, что во время полета обратно у него часто были видения, – неожиданно прозвучал голос О'Мары. – Он говорит, что корабельный врач счел это нормальным, учитывая, сколько лекарств в него вкатила аптечка. Он также сообщает, что был полностью без сознания, когда его сюда доставили, и не знает как и где он попал в Госпиталь. А теперь, доктор, полагаю надо связаться с приемным отделением. Я вас подключаю к линии на тот случай, если я буду задавать не те вопросы…
Через несколько секунд ровный голос, который мог принадлежать кому угодно, медленно произнес через транслятор:
– Лейтенант Харрисон не был принят в Госпиталь согласно обычной процедуре. Будучи офицером Корпуса мониторов, чье медицинское прошлое известно до мелочей, он был принят через служебный люк номер пятнадцать под ответственность майора Эдвардса.
Эдвардса не было на месте, но в его кабинете заверили, что он будет через несколько минут.
Как-то сразу Конвей захотел отступиться. Пятнадцатый люк был слишком далеко – трудное, сложное путешествие, включающее три крупных смены окружающей среды. Их гипотетическому пришельцу, который не был знаком с Госпиталем, чтобы отыскать дорогу в операционную, пришлось бы захватить над кем-то мысленный контроль и заставить принести себя сюда. Но если бы это было так, Приликла обнаружил бы его присутствие. Приликла мог обнаружить любое существо, которое хоть как-то мыслило – от самого маленького насекомого до особи, находящейся в глубокой коме. Ни одно живое существо не могло полностью выключить свой мозг и по-прежнему оставаться живым.
А это значило, что пришелец может быть и неживым!
В нескольких футах от Конвея Маннон подал сигнал медсестре, чтобы та встала около атмосферного вентиля. Резкое повышение давления до нормального худларианского уменьшило бы любое возникшее кровотечение, но при этом Маннон не смог бы работать без тяжелых перчаток. Но не только это – повышение давления ограничивало операционное поле пределами вскрытого участка, где движение, передаваемое органам от расположенного поблизости сердца, делало тонкую работу невыполнимой. В настоящее время переплетение кровеносных сосудов было разобрано, обработано соответствующим образом и относительно неподвижно.
И тут вдруг все-таки случилось. Ярко-желтый фонтан крови ударил в стекло гермошлема Маннона так сильно, что послышался вполне отчетливый шлепок. Находясь под огромным давлением крови и из-за высокой частоты пульса, поврежденная вена змеилась во все стороны, словно никем не удерживаемый миниатюрный шланг. Маннон ухватил ее, потерял и попробовал поймать снова. Фонтан превратился в тонкую волнистую струйку и прекратился. Медсестра около вентиля с явным облегчением расслабилась, а та, что стояла рядом с врачом, протерла стекло его гермошлема.
Маннон слегка подался назад, пока операционное поле осушалось тампонами. Сквозь стекло шлема было видно, как странно горят его глаза, контрастируя с белой, мокрой от пота, маской на его лице. Теперь время стало важным фактором. Худлариане были крепкими созданиями, но и у них был предел – выдержать декомпрессию до бесконечности они не могли. Постепенно начинался приток телесной жидкости к разрезу в панцире, ущемились расположенные поблизости жизненно важные органы, и еще больше повышалось давление крови. Чтобы пройти успешно, операция должна была длиться не дольше получаса, а только с момента вскрытия пораженного места прошло уже больше половины отпущенного времени. Даже если опухоль была бы вырезана, ее удаление влекло за собой повреждение находящихся под ней сосудов, и прежде, чем закончить операцию, Маннон должен был с большой осторожностью привести их в порядок.
Все они знали, что скорость является наиважнейшим фактором, но Конвею вдруг показалось, что он смотрит фильм, который демонстрируется с постоянно увеличивающейся скоростью. Руки Маннона двигались быстрее, чем Конвею когда-либо доводилось видеть. И еще быстрее…
– Мне это не нравится, – резко воскликнул О'Мара. – Похоже к нему вернулась уверенность, но скорее всего он просто перестал беспокоиться – о себе, я имею в виду. Очевидно, что за пациента он волнуется по-прежнему, хотя у того есть очень немного шансов. Но самое трагичное заключается в том, что, как сказал мне Торннастор, их у него никогда особо и не было. Если бы не вмешательство вашего гипотетического друга, Маннон не слишком бы переживал по поводу потери именно этого пациента – это было бы лишь одной из очень малочисленных неудач. Когда он поскользнулся первый раз, это поколебало его уверенность в себе, а сейчас он…
– Кто-то заставил его поскользнуться, – твердо заявил Конвей.
– Вы пытались его в этом убедить, ну и каков результат? – парировал психолог. – Приликла серьезно нервничает, и его дрожь становится все хуже и хуже с каждой минутой. А Маннон является, или являлся, исключительно уравновешенным человеком. Я не думаю, что серьезными, самоотверженными людьми, для которых профессия – это вся их жизнь, трудно предсказать, что может случиться.
– Говорит Эдвардс, – раздался голос. – Что там у вас?
– Давайте, Конвей, – распорядился психолог. – Вопросы будете задавать вы. У меня сейчас голова занята другими вещами.
Волокнистый нарост удален был чисто, но при этом было повреждено множество мелких капилляров, и работа по их восстановлению была самой сложной из того, что до сих пор было сделано. Вставлять поврежденные концы в трубки – достаточно глубоко, чтобы они опять не повыскакивали, когда восстановится циркуляция – было сложной, повторяющейся, изматывающей нервы процедурой.
Оставалось восемьдесят минут.
– Я хорошо помню Харрисона, – ответил далекий голос Эдвардса, когда Конвей объяснил, что он хотел бы узнать. – Его скафандр был поврежден только на ноге, поэтому мы не могли его списать – этот тип скафандров укомплектован полным набором инструментов, средств для выживания, и они очень дорогие. Ну, и естественно, мы его дезинфицировали! Правила строго указывают, что…
– И все же он мог быть носителем какой-нибудь заразы, майор, – быстро проговорил Конвей. – Как тщательно вы проводили эту дезин…
– Тщательно, – ответил майор, в его голосе начали появляться раздраженные нотки. – Если в нем и были какие-нибудь жучки или паразиты, то теперь они покойники. Скафандр со всеми приспособлениями был стерилизован перегретым паром и облучен. На самом деле он прошел ту же процедуру стерилизации, что и ваши хирургические инструменты. Это вас устраивает, доктор?
– Да, – спокойно ответил Конвей. – Конечно, да.
Теперь у него было связующее звено между Митболом и операционной через скафандр Харрисона и стерилизационную камеру. Но это было еще не все. Теперь у него был Иегуди.
