– Закрой глаза, – улыбаясь сказал Конвей. – Я буду до тебя дотрагиваться, а ты постарайся как можно точнее описать, в каком месте я это делаю.

– Ты слишком долго находился в компании мужчин и инопланетян… – начала было она, но осеклась, и лицо ее приняло задумчивый вид.

Конвей начал с того, что легко прикоснулся к ее лицу, затем дотронулся тремя пальцами до верхней части плеча и продолжил в том же духе.

– Левая щека, примерно в дюйме от уголка рта, – комментировала она. – Теперь ты положил руку на мое плечо. Кажется, ты нарисовал Х на бицепсе левой руки. А теперь ты прикоснулся пальцем, двумя… может быть, тремя к моей шее… там, где как раз кончаются волосы… Слушай, а тебе это нравится? Мне – да!

Конвей рассмеялся.

– Мне бы это понравилось, если бы только не мысль, что за нами наблюдает лейтенант Харрисон, и фонарь пилотской кабины уже запотел от его учащенного горячего дыхания. Ну, а если серьезно, то ты видишь, к чему я клоню, – глазные растения не имеют никакого отношения к зрению существа. Это аналог нервных окончаний, реагирующих на давление, боль или температуру.

Она открыла глаза и кивнула.

– Хорошая теория, но ты почему-то ей не рад.

– Не рад, – грустно согласился Конвей, – и именно поэтому я хотел бы, чтобы ты не оставила от нее камня на камне. Понимаешь, весь успех этой операции зависит от того, сумеем ли мы вступить в контакт с теми, кто производит управляемый мыслью инструмент. До сих пор я предполагал, что эти существа будут сравнимы с нами по размерам, даже если их физиологическая классификация окажется совершенно чужой, и что у них обычный набор чувств – зрение, слух, вкус, обоняние и осязание. Я рассчитывал, что до них можно добраться по любому из туннелей. Но сегодня все свидетельствует в пользу существования единственной разумной формы жизни – гигантских образований, которые, насколько мы знаем, от природы глухи, немы и слепы. Проблема общения, даже ее простейшие аспекты, заключаются в том…

Он прервал свою речь, сосредоточив все внимание на все еще прижатой к поверхности ладони, затем скомандовал:

– Бегом к кораблю!

Теперь по пути обратно их уже меньше заботили растения, на которые они наступали. Когда за их спинами захлопнулся люк, из динамика пророкотал голос Харрисона:

– Мы ждем гостей?

– Да, но до их прихода есть еще несколько минут, – задыхаясь, ответил Конвей. – Сколько понадобится времени, чтобы отсюда улететь, и можем ли мы посмотреть на прибытие инструментов через что-то большее, чем вентиляционное отверстие?

– Для аварийного подъема требуется две минуты, – доложил пилот, – а если вы перейдете в кабину управления, то сможете использовать сканеры для обследования наружных повреждений.

– Доктор, но чем вы там занимались? – снова заговорил Харрисон, когда они забрались в пилотскую кабину. – Я хочу сказать, что, исходя из собственного опыта, передняя часть бицепса никогда не считалась эрогенной зоной.

Конвей не ответил, и пилот вопросительно посмотрел на Мэрчисон.

– Он проводил эксперимент, – спокойно объяснила она, – доказывающий, что я не могу видеть с помощью нервных окончаний в верхней части моей руки. А когда нас прервали, он как раз доказывал, что на задней стороне моей шеи нету глаз.

– Задай глупый вопрос и… – начал Харрисон.

– Вот они, – прервал его Конвей.

„Они“ были тремя металлическими дисками, которые, казалось, мигали, то исчезая, то появляясь на том участке земли, куда падала длинная утренняя тень разведкорабля. Харрисон увеличил изображение на экранах сканеров, которые показали, что объекты вовсе не исчезают и не появляются, а ритмично превращаются то в крохотные металлические капли нескольких дюймов в поперечнике, то в циркулярные пилы, способные резать почву.

Считанные секунды диски полежали на боку среди затененных глазных растений, а затем неожиданно превратились в неглубокие опрокинутые чаши.

Изменение формы произошло настолько быстро, что они подскочили на несколько ярдов вверх и приземлились футах в двадцати от первоначального места. Процесс повторялся каждые несколько секунд, при этом один диск быстро запрыгал к дальнему концу тени, второй двигался зигзагообразно, определяя ее ширину, а третий направился прямиком к кораблю.

– Никогда раньше не видел, чтобы они вели себя подобным образом, – сказал лейтенант.

– Мы вызвали у существа не сильный, но продолжительный зуд, – сказал Конвей, – и они пришли почесать это место. Мы можем остаться еще на несколько минут?

Харрисон кивнул, но предупредил:

– Только не забудьте, что после того, как вы передумаете, мы будем оставаться неподвижными еще две минуты.

Третий диск продолжал приближаться к кораблю пятиярдовыми прыжками.

Конвей никогда раньше не видел, чтобы инструменты демонстрировали такую мобильность и координацию, хотя и знал, что они способны принять любую форму, задуманную оператором, сложность и скорость изменения которой зависели исключительно от скорости и четкости мысли управляющего мозга.

– Доктор, тут вот лейтенант Харрисон кое-что подметил, – неожиданно сообщила Мэрчисон. – В ранних докладах говорится, что инструменты обычно подкапывали приземлившиеся корабли предположительно для того, чтобы так сказать, на досуге их можно было бы осмотреть поближе. В те времена они пытались подкопать тень объекта, используя для определения его размеров и местоположения глазные растения. Теперь же, используя вашу собственную аналогию, они, похоже, научились отличать место, где зудит, от предмета, который этот зуд вызывает.

По корпусу корабля раскатился громкий металлический звон, сигнализирующий о прибытии первого инструмента. Тут же два остальных развернулись и последовали за первым. Один за другим они высоко подпрыгнули в воздух – даже выше пилотской кабины – и обрушились на корабль. Сканеры показали, как они ударились, растеклись, словно тонкие металлические блины вокруг выступов корпуса, и, какое-то время повисев так, упали вниз. Через мгновение все трое стали биться и цепляться за корабль с разных сторон. Но вскоре прекратили липнуть к кораблю – теперь перед самым ударом у них вырастала острая игла, которая оставляла на обшивке глубокие блестящие царапины.

– Должно быть, они слепые, – возбужденно заявил Конвей. – Видимо, для существа инструменты служат дополнением к чувству осязания, используемым для уточнения информации, полученной от растений. Они чувствуют размер, форму и состав предмета.

– Прежде чем они обнаружили, что внутри корабля имеются мягкие предметы в нашем лице, – твердым тоном сказал Харрисон, – предлагаю осуществить тактическое отступление, то есть убраться отсюда к чертовой матери.

Конвей согласно кивнул.

Пока Харрисон наигрывал беззвучные мелодии на клавишах панели управления, он объяснил, что инструменты подчиняются человеческому разуму на расстоянии до двадцати футов, дальше ими начинали управлять их хозяева.

Он сказал Мэрчисон, чтобы как только диски окажутся в пределах этой досягаемости, она думала о тупых предметах – о чем угодно, что не имеет колющих и режущих частей…

– Нет, подожди! – воскликнул он, когда его осенила более удачная мысль. – Думай о широком и плоском, о чем-то вроде летающего крыла с вертикальным выступом для стабилизации и управления. Удерживай форму так, чтобы, планируя, они падали как можно дальше от корабля. Если повезет, им потребуется три или четыре прыжка, чтобы вернуться обратно.

Их первая попытка не увенчалась успехом, хотя предмет, который в конце концов ударил по обшивке, был слишком тупым и бесформенным, чтобы причинить серьезный вред кораблю. Но они изо всех сил сконцентрировались на следующем и придали ему вид треугольника толщиной в долю дюйма с широким плавником посередине. Мэрчисон удерживала общую форму, в то время как Конвей придумал вертикальные и горизонтальные стабилизаторы. Плод их фантазии исполнил „горку“ прямо перед иллюминатором прямого обзора, отвернул от корабля и стал ровно планировать.