Спокойную, потому что она была мертвой, а хищники отказывались есть падаль.

– Если я построю себе вращающуюся раму, не разрешит ли О'Мара… – начал было Конвей.

Эдвардс покачал головой.

– Мнемограмма Саррешана опасней, чем вы думаете. Вам вообще крупно повезло, что вы не свихнулись окончательно. Кроме того, если записать эту мнемограмму, то вращение даже в специальном устройстве обманет ваш мозг лишь на несколько минут. Если хотите, я запрошу его еще раз?

– Да нет, я вам верю, – ответил Конвей и в задумчивости продолжил: – Я все время не устаю задавать себе вопрос: где с наибольшей вероятностью на этой планете можно отыскать врача? Предположим, там, где происходит больше всего несчастных случаев, то есть вдоль побережий…

– Необязательно, – возразил Эдвардс. – Обычно врачей не ищут на бойне. И не забывайте, что на этой планете существует еще одна разумная раса – создатели этих инструментов, управляемых мыслью. Не может ли так случиться, что ваши врачи принадлежат к этой расе, и ответ на ваш вопрос вообще лежит за пределами культуры колесников?

– Верно, – откликнулся Конвей. – Но здесь местные жители охотно с нами сотрудничают, и я хочу извлечь из этого максимальную пользу. Думаю, надо попросить разрешения отправиться вместе с кем-нибудь из бубликов-путешественников в дальние края. Конечно, может статься, я окажусь третьим лишним и мне в вежливой форме укажут, куда отправляют с такими просьбами, но совершенно очевидно, что в городах и населенных районах врачей нет, и единственный, кому они могут повстречаться, так это путешественник. Ну, а пока, – заключил он, – попробуем отыскать этих разумных существ другой расы.

Двумя днями позже Конвей связался со знакомым Саррешана, который работал на электростанции – ядерном реакторе, показавшимся ему почти обычным домом, так как он был заключен в четыре прочных стены и накрыт крышей. Колесник планировал совершить путешествие вдоль незаселенного участка побережья по окончании текущего рабочего периода, то есть, по оценке Конвея, через пару-тройку дней. Существо звали Камсаюг, и оно не возражало, чтобы Конвей отправился с ним, если тот будет держаться подальше при определенных обстоятельствах. Камсаюг в деталях и без всякого смущения описал „обстоятельства“. Он слыхал о „защитниках“, но только из вторых или третьих уст. В отличие от врачей Госпиталя они не резали и не сшивали пациентов. Что они делали, точно он не знал, было лишь известно, что очень часто, вместо того, чтобы лечить, они убивали. Это были глупые, медленно передвигающиеся существа, которые по какой-то странной причине обитали рядом с самыми активными и опасными участками побережья.

– Не бойня, майор, а поле боя, – уверенно заявил Конвей. – Можно ожидать, что именно в районе поля боя врачи как раз и окажутся…

Но они не могли ждать, пока Камсаюг пустится в путешествие. Доклады Торннастора, образцы, доставляемые разведывательными кораблями, да и то, что они сами видели невооруженным глазом, не оставляло сомнений в необходимости срочных действий.

Митбол был очень „больной“ планетой. Соплеменники Саррешана слишком неосторожно пользовались недавно обнаруженной ими атомной энергией. Они оправдывали это экспансией, которой подвергается их раса, почему она и не может позволить себе теперь постоянную угрозу со стороны крупных наземных чудовищ. Взорвав ряд ядерных устройств в нескольких милях от берега, конечно позаботившись при этом, чтобы радиоактивные осадки не выпали на их собственные головы, – колесники погубили наземную жизнь на больших пространствах. Теперь они могли создать базы на мертвых землях и проводить там дальнейшие научные исследования и прочие работы.

Их не волновало, что болезни и упадок распространяются по огромным районам внутрь материка. Гигантские живые ковры – переплетения растений и чудовищ были их естественным врагом. Ежегодно ими останавливались и съедались сотни колесников, и теперь колесники просто брали своё.

– Разумны ли эти живые ковры? – повторял Конвей, в то время как их разведывательный корабль раз за разом низко пролетал над районом, пораженным гниением. – Или под этими коврами живут небольшие разумные существа? Как бы то ни было, соплеменники Саррешана должны прекратить швыряться по округе своими мерзкими бомбами!

– Согласен, – произнес Эдвардс. – Но надо сказать им об этом по возможности тактичнее. Вы же понимаете, мы их гости.

– Необязательно быть тактичным, говоря мыслящему существу, чтобы оно прекратило самоубийство!

– Должно быть, у вас были необычайно разумные пациенты, доктор, – сухо сказал Эдвардс. – Если ковры – не просто желудки, переваривающие пищу, а наделены разумом, они должны бы иметь глаза, уши и что-то вроде нервной системы, способной реагировать на внешние раздражители…

– Когда „Декарт“ приземлился здесь впервые, реакция была вполне определенной, – подал голос из пилотского кресла Харрисон. – Чудище попыталось нас проглотить! Через несколько минут мы будем пролетать недалеко от места первой посадки. Хотите взглянуть?

– Да, пожалуйста, – попросил Конвей и задумчиво добавил:

– Открывать рот – инстинктивная реакция всякой голодной неразумной твари. Но тут какой-то разум присутствовал – ведь управляемый мыслью инструмент как-то проник на корабль.

Они вылетели из зараженного района, и тень от корабля побежала по огромным лоскутам живой зеленой растительности. В отличие от растений, восстанавливающих атмосферу и поглощающих отходы, это были маленькие ростки, которые, казалось, не несли никаких полезных функций. Образцы, которые Конвей исследовал в лаборатории на „Декарте“, имели очень длинные тонкие корешки и четыре широких листа. Когда их прикрывали от света, листья плотно сворачивались, обнаруживая свою желтую нижнюю поверхность. И сейчас там, где пробегала тень от корабля, листья скручивались, так что картина напоминала экран осциллографа, по которому движется яркая точка от сигнала.

Где-то в закоулках подсознания у Конвея начала складываться идея, но, когда они подлетели у месту первой посадки и стали кружить над ним, она пропала.

Это был неглубокий кратер с кочковатым дном, и Конвей подумал, что он вовсе не похож на рот. Харрисон спросил, не хотят ли они приземлиться, явно ожидая отрицательного ответа.

– Да! – сказал Конвей.

Они приземлились в центре кратера. Врачи одели тяжелые скафандры для защиты от растений, которые и на суше и на море при чьем-либо приближении защищали себя, выдвигая ядовитые ветки или стреляя смертельно опасными иглами. Поверхность не собиралась раскрываться или глотать их, поэтому врачи вышли наружу, оставив Харрисона в полной готовности быстро взлететь, если она передумает.

Пока они осматривали кратер и ближайшие окрестности, вокруг ничего не произошло, поэтому они установили портативный буровой станок, чтобы взять несколько образцов „кожи“ и лежащей под ней ткани. Все разведывательные корабли имели такие устройства, и образцы были собраны уже из сотен мест по всей планете. Но здесь они оказались более чем нетипичными. Пришлось пробурить почти пятьдесят футов сухой волокнистой кожи, и только тогда они дошли до розовой губчатой ткани. Они перенесли установку за пределы кратера и снова включили бур. Здесь кожа была только двадцатифутовой толщины – среднее значение по планете.

– Меня это беспокоит, – неожиданно сказал Конвей. Тут не было никакой ротовой полости, никаких признаков действующих мышц или какого-либо отверстия. – Это не может быть ртом!

– Не глаз же оно открыло! – воскликнул Харрисон по радио. – Я же там был… в смысле здесь.

– Похоже на шрам, – произнес Конвей. – Но он слишком глубокий, чтобы быть только результатом ожога от хвостового пламени „Декарта“. И почему случилось именно так, что рот оказался здесь, в том самом месте, где приземлился корабль? Шансов против этого – миллион к одному. И почему не обнаружены другие рты? Мы обследовали каждую квадратную милю поверхности, но единственный рот появился только при посадке „Декарта“. Почему?