И этот стремительный хоровод моих мыслей упирается в стену, в окончание фразы врача:

– …Ей ничего не угрожает, но жизнь ребенка спасти не удалось.

И лицо мое горит.

– Какого ребенка?

Мой сосед растерянно смотрит на меня, он понимает, что мы ничего не знали. Мы столько ждали этого, что просто не заметили, не знали.

Он рассказывает про ранний срок беременности, про опасность травм на первых неделях, а я понимаю, что это все не имеет значения, потому что «жизнь ребенка спасти не удалось»…

Я медленно подхожу к палате, в которой она лежит. Я вижу ее через приоткрытую дверь, в которую я не в силах зайти. Она уже пришла в себя, рядом суетится медсестра. В это время за какую-то долю секунды моя жена превращается из молодой красивой женщины в глубокую старуху, ее лица искажает гримаса, она не плачет, ее просто трясет. Позже я узнаю, что дура медсестра утешала ее, сказав, что «на все воля Аллаха, забеременеешь еще». Мимо меня пробежит врач, ей сделают укол, через минуту она затихнет, а я буду стоять в коридоре.

Мы просто не знали.

Это больно. Это так больно.

Я выйду во двор больницы, медленно сяду на ступеньку лестницы, и тут раздастся мой вопль, мой сдавленный крик. Я буду выть, и на самой высокой ноте мой крик сорвется и сменится тишиной. Так дети плачут, так мог плакать мой сын. Потом я закрою лицо руками и буду сидеть весь остаток ночи, пока не почувствую солнечные лучи сквозь пальцы, пока старая дворничиха не тронет меня за плечо, пока не произойдет что-то еще.

Спустя два дня она будет уже дома. Ее мать переселится на время к нам, чтобы поддержать дочь. Я получу деньги по страховке, куплю новый автомобиль, еще более безопасный. Я буду стараться не проезжать по тому перекрестку, с ней – вообще никогда. И мы больше не будем слушать Сезарию Эвору. Еще через неделю я возьму отпуск, ей продлим бюллетень и улетим в Милан. Профилактический шопинг на три дня, а потом недельный круиз по Средиземноморью. Что может быть лучше?

Пройдет время, все забудется. Только если раньше мы еще могли думать об усыновлении, теперь мы это не обсуждаем. Она не хочет другого ребенка.

Все наладится, но только с каждым прожитым днем я буду чувствовать, что теряю ее, что мы отдаляемся друг от друга. Будто в ту ночь я потерял не только ребенка, но и свою жену.

И жизнь становится совсем другой.

Без него, без нее, без них.

Это происходит всегда неожиданно. Мы можем провести чудный вечер в компании друзей, можем вернуться домой с концерта. Я могу смотреть телевизор, а она что-то читать. Потом она отложит книгу или журнал и начнет говорить. Она будет говорить, рассуждать, и каждое слово будет произнесено спокойным индифферентным голосом.

Она будет говорить о том, что домашний кинотеатр и плазменную панель из маленькой комнаты мы перенесли бы в гостиную, телевизор в гостиной – в кухню, а кухонный можно было бы свезти на дачу. В маленькой комнате мы поклеили бы новые обои, что-нибудь повеселее. И называет эту комнату детской.

Всякий раз я не сразу понимаю, о чем она говорит. Всякий раз я не готов выслушивать эти бытовые подробности, обсуждение детского питания, дышащих подгузников, распродаж в детских магазинах.

А самое ужасное, когда она называет возраст нашего сына, ей хочется думать, что это был мальчик. Она называет его возраст с точностью до дней, будто каждый раз с изощренным мазохизмом высчитывает месяцы и дни, сверяясь с календарем.

7 месяцев и 3 дня.

1 год, 4 месяца и 15 дней.

2 года ровно.

2 года, 5 месяцев и 22 дня.

3 года и 12 дней.

Раньше я пытался ее утешить, успокоить, я хотел, чтобы она выплакалась, чтобы она ревела, но она никогда не плачет.

Я не могу больше слышать это, не могу слышать, как растет мой погибший сын. Я выхожу из дома, хлопаю дверью, спускаюсь во двор и сажусь в машину. Только ехать мне некуда. Поздним вечером наш тесный двор заполнен автомобилями соседей, прямо за мной еще две машины. Во дворе никого, только соседский мальчишка с прыгалкой в руках выгуливает собаку.

– Раз, два, три, четыре, пять.

Мальчишка считает прыжки.

Я сижу в машине. Я знаю, что могу позвать соседей, попросить их освободить дорогу, но даже если это будет самый пустой двор, все равно мне некуда ехать.

– Раз, два, три, четыре, пять.

Мальчишка считает прыжки. Мне некуда ехать.

4 года и 4 месяца.

5 лет…

Проходят годы.

Я чувствую, что во мне происходят изменения. Я чувствую, что молодость проходит, а жизнь прожита совсем не так, как хотелось, понимаю, что я не самый интересный человек на свете.

Мы становимся совсем чужими друг другу. Мы практически не разговариваем, когда остаемся наедине.

Я отдаляюсь от родителей, от друзей. В этот период жизни меня заполняют лишь тоска и одиночество.

Мне сильно за сорок, и у меня нет детей.

Я часто думаю о том, что желание иметь детей – это всего лишь эгоизм. Это возможность посвятить себя ребенку, спихнув на него все свои нереализованные мечты, желания, амбиции. Он-то всего добьется, он будет лучше меня.

Я думаю о том, что ребенок – это всего лишь способ убить мое одиночество, вдохнуть смысл в мое существование. Это всего лишь эгоизм.

Я думаю об этом всякий раз, когда остаюсь сам с собой. Я делаю себе больно, делаю это сознательно.

Иногда я разговариваю с дочерью. Я укладываю ее спать, поправляю одеяло, называю ее своей маленькой девочкой. И я говорю о том, что даже когда ей будет три годика, и четыре, и пять, и шесть, когда она пойдет в садик, а потом в школу, что даже когда она будет совсем взрослая, она все равно останется моей маленькой девочкой.

Я говорю это в пустоту, в пустой угол спальни, где могла стоять детская кроватка. Глубоко внутри себя я плачу, я рыдаю. Я вою, как в ту ночь на ступеньках больницы. Я давлю эти чувства, эти эмоции внутри себя, вспоминая старую банальность о том, что мужчины умирают раньше, потому что меньше плачут.

И я думаю о том, как это произойдет.

Это произойдет, когда я буду за рулем, когда я буду стоять в пробке или на светофоре где-нибудь в центре. Машина впереди меня тронется с места, и не успеет между нами образоваться хоть какое-то расстояние, как за мной засигналят сразу несколько автомобилей. А я буду стоять на месте.

Тогда джип, стоящий за мной, заедет на тротуар и только так сможет объехать меня. Поравнявшись со мной, нетерпеливый водитель джипа просигналит мне еще раз, рявкнет мне что-то не очень приятное, но ничего этого я не услышу. Я словно оставлю эту машину, эту жизнь и буду бежать. Далеко-далеко.

Я буду далеко. Там, где с сыном гоняю мяч. Там, где дочка сидит у меня на коленях, щекочет мое лицо кудряшками, а я рассказываю ей сказки собственного сочинения.

Жила-была маленькая красивая девочка. Однажды она гуляла по берегу моря. И в это время из воды появился большой дракон. Маленькая девочка очень испугалась, но тут она заметила, что у дракона добрые глаза. Она подумала, что это добрый дракон. И дракон действительно оказался добрым…

Проходит еще много лет.

Мы стареем. Моя голова уже совсем седая. Кожа вокруг ее шеи становится натянутой.

Умирают наши родители. Один за другим, вначале отцы, потом матери, с интервалом в полтора-два года.

Наш брак вступает в период наивысшего комфорта. Может, все дело в том, что мы просто смирились. Мы понимаем, что остались одни друг у друга, что как-то надо дожить эту жизнь до конца.

Мы очень любим наш дом. Часто меняем обстановку, добавляем какие-то детали. Надо же куда-то девать свободное время.

Часто путешествуем. Куда-то ведь надо тратить эти деньги. Наш холодильник усыпан магнитками, привезенными из разных стран.

В душе я ненавижу этот холодильник, ненавижу эту жизнь. Мысленно я беру широкий нож для разделки мяса и смахиваю им все эти магнитки. Вверх, вниз, вправо, влево. Я разбиваю их на мелкие осколки. Замок Иф в Марселе. Статую Свободы. Морскую звезду из какого-то испанского города. Голландские башмаки. И даже Девичью Башню.