Утром достали из мешка муки, развели в воде и налепили лепешек, разложив их на горячих камнях вокруг костров. Для Аларика такой хлеб был непривычен, но, тем не менее, вкус ему понравился, и он почувствовал себя достаточно сытым, чтобы ехать еще день. Вдалеке уже виднелись барханы, огромные песчаные холмы, и караван свернул еще южнее, чтобы миновать самую худшую часть пустыни. Но к концу дня они все равно ехали по песку, а не по твердой земле. Рощи для ночлега этим вечером не было, как и пруда или колодца, но пока хватало лепешек, напеченных утром, и воды в мехах. Верблюдов отсутствие воды и еды явно не беспокоило. Несколько опытных караванщиков объяснили Аларику, что в горбах у животных достаточно и того, и другого.

– Замечательные звери, – тихо сказал он, раздумывая, как это встроить во все остальное, что он уже успел узнать за время путешествия, чтобы написать песни. Этой ночью спать было мягче, на песке, и он принялся сам себя убаюкивать, подбирая рифмы к слову «горб».

И проснулся в темноте от стонов – хора стонов разной высоты тона, будто толпа людей катит гигантский камень, катить который выше их сил. Или оплакивает гибель своих бесчисленных родных и близких. Похоже, больше в палатке никто не проснулся или, по крайней мере, не пошевелился.

Сдернув одеяло, Аларик выполз из палатки. Дул резкий ветер, в свете луны были видны вихри песка. Через пару мгновений ему показалось, что он уловил ритм стонов, затихающих и усиливающихся с порывами ветра. Костры на ночь обсыпали песком от ветра, и Аларик увидел, что около самого большого сидят два человека на страже, как это обычно делали каждую ночь. Один из них поднял руку, приветствуя Аларика. Менестрель обошел две палатки и сел у костра.

– Как кто-то может спать при таком шуме? – спросил он.

Мужчины ухмыльнулись.

– Это просто пустыня, – сказал один из них. А затем поглядел за спину Аларику и встал.

Обернувшись, Аларик увидел человеческий силуэт около одной из палаток, мимо которых он прошел. Человек был без головной повязки, его темные волосы торчали в разные стороны. Когда он подошел, Аларик узнал в нем Рудда.

– Посидишь с нами? – спросил тот, что встал. Протянул Рудду руку. – Мы тебе чая нальем.

Его товарищ уже потянулся к чайнику, стоящему на углях.

Рудд остановился в паре шагов.

– Они зовут нас. Мы должны идти.

– Мы выйдем, когда рассветет.

– Мы должны идти сейчас, – сказал Рудд. – Вьючьте верблюдов.

Мужчина шагнул к нему и положил руки ему на плечи.

– Остальным надо отдохнуть. Впереди еще долгий путь.

– Недолгий, – мотнув головой, сказал Рудд.

– Все равно мы должны прибыть отдохнувшими.

Мужчина протянул руку к огню, и его товарищ вложил в нее чашку с чаем.

– Вот, выпей пару глотков, согрейся, – предложил он Рудду. – Потом ложись и попытайся поспать еще. Плохой из тебя гость будет, если ты заснешь на спине у верблюда, свалишься и шею себе свернешь.

– Песок мягкий, – тихо сказал Рудд. Взял чашку. Отпил раз, второй. Показал на Аларика. – Ты слышишь музыку в их призыве. Пойдем со мной, поиграешь им на лютне.

– Завтра, – прошептал тот, что стоял у него за спиной.

Рудд выплюнул остатки чая в костер и швырнул чашку в темноту, прежде чем дать увести себя обратно в палатку.

Аларик посмотрел на мужчину, оставшегося у костра. Тот налил еще чашку и предложил ему. Аларик с готовностью взял теплую металлическую чашку.

– Он во сне ходит? – спросил менестрель.

– Можно и так назвать, – ответил мужчина, наливая чашку себе и ставя чайник обратно.

– С ним такое уже бывало?

Мужчина кивнул.

– Одна из причин, почему часовых ставят. Пирос с нас шкуру спустит, если с мальчиком что-то случится.

Он отпил чая.

– А что, если он пошел бы в другую сторону, не к костру?

– Он так не делает. Огонь влечет его, как мотылька.

– Но все равно…

– Как я и сказал, за этим и часовые есть.

Аларик немного постоял у костра. Через некоторое время вернулся второй часовой. Зевая, менестрель вернулся в свою палатку.

Утро настало очень быстро.

Солнце было высоко в небе, они прошли почти половину дневного перехода, когда Пирос, как всегда, ездивший вдоль каравана, придержал верблюда рядом с Алариком.

– Вижу, Фолеро тебя все балует, – сказал он.

– Похоже, мы друг друга устраиваем, – ответил Аларик, наклонившись вперед и похлопав верблюдицу по шее. – Пирос, я тут ночью проснулся и слышал, как поет пустыня.

– Наверное, только менестрель может это так назвать, – ответил Пирос, искоса глядя на него.

– Твой сын тоже это слышал.

– А, такое иногда бывает, – сказал Пирос.

– Кто, как он думает, зовет его?

Пирос покачал головой.

– У мальчика иногда разыгрывается фантазия. Я бы тебе советовал не доверять ей.

Он слегка привстал, глядя вперед.

– Спой сегодня вечером про север снова, менестрель. Так приятно услышать про лед среди жары.

Толкнув верблюда пятками, он послал его рысью и поскакал вперед. На песок попадала поклажа с одного из верблюдов, и каравану пришлось остановиться, пока ее не подвязали снова.

А позже Аларик в первый раз увидел город-призрак.

По крайней мере, это выглядело как город на горизонте на юге, размытые очертания башен и стен в дрожащем мареве пустыни и серебристая вода, окружающая их. Аларик понял, что смотрит на это, открыв рот от изумления, а потом услышал, как люди позади смеются. Но смех сразу же прекратился, когда из ряда выскочил верблюд, галопом ринувшись к горизонту. Всадник в темно-зеленой головной повязке гнал его ударами посоха. Рудд проехал мимо Аларика.

– Поехали со мной! – крикнул он и снова свернул на юг. От каравана отделились четверо всадников и поскакали следом. Им пришлось проехать немало, прежде чем они догнали Рудда и окружили его, не давая ехать дальше. Аларик увидел, как Рудд отчаянно машет руками, похоже, пытаясь ударить других посохом. Доносились голоса, но Аларик не мог разобрать слов.

Пирос выехал из колонны, но не стал подъезжать к тем, кто окружил сына. Аларик придержал верблюдицу, чтобы ехать вровень с ним. Караван шел вперед, и они отстали.

– Он сказал мне, чтобы я с ним ехал, – сказал менестрель.

– Сам понимаешь, чем бы это кончилось, – ответил Пирос, едва глянув на него. Махнул рукой в сторону каравана. – Догоняй остальных.

– Менестрель всегда ищет сюжеты для новых песен, – сказал Аларик. – Я думаю, лучше я здесь буду.

– Это будет не слишком хорошая песня, – пробормотал Пирос.

Аларик показал на горизонт.

– Сам по себе город стоит песни.

Он глядел, как всадники повернули обратно к каравану, и увидел, что далекий образ города задрожал, расплылся, а затем и исчез, оставив после себя лишь серебристое пятно, похожее на воду.

– Хотя бы вода настоящая? – спросил он.

– Даже она не настоящая, – ответил Пирос.

– Наверное, очень заманчиво для тех, у кого поменьше припасов, чем у нас.

Пирос еле заметно покачал головой.

– Не важно, как далеко ты уедешь, как быстро поедешь, он всегда будет вдали. Когда я был молод и пересекал пустыню со своим отцом, я это узнал.

Он наклонился вперед, упираясь руками в бедра.

– Были и времена, когда мой сын тоже понимал это.

Всадники вернулись, один из них держал поводья верблюда, на котором ехал Рудд.

– Ты виноват, что они не подождали, – угрюмо сказал Рудд, проезжая мимо отца.

Пирос не ответил. Просто показал на удаляющийся караван и развернул верблюда, чтобы догнать остальных. Фолеро даже приказывать не пришлось, она сама прибавила шаг, пристраиваясь за остальными верблюдами, и менестрелю пришлось схватиться за петли спереди и сзади, чтобы усидеть, когда она перешла на рысь.

Вечером, когда приготовили ужин и люди собрались, чтобы послушать пение Аларика, Рудд протолкался сквозь толпу и уселся почти у ног менестреля. Он не подпевал вместе с остальными, но слегка кивал в такт музыке и иногда улыбался, хотя Аларик и не был уверен, что это относится к его песням. Темнело, слушатели постепенно расходились, но Рудд остался. Наконец Аларик отложил лютню в сторону, и лишь тогда Рудд позволил двоим мужчинам отвести его в палатку. Аларик перешел к другому костру, поменьше, где Пирос обсуждал дальнейший путь с теми, кто ехал в голове каравана. Дождался, пока разговор закончился и все стали расходиться по палаткам. Часовые сидели у большого костра, в стороне, и Аларик оказался наедине с Пиросом.