Он мог бы пересечь пустыню куда быстрее, по-своему, перепрыгивая до горизонта раз за разом, в течение одного удара сердца, ограниченный только тем, насколько далеко он видит. Но обычное путешествие позволяло поговорить с попутчиками про то, куда они направляются, чтобы, прибыв туда, не оказаться в совершенно незнакомой обстановке. Для этого, когда разбили лагерь и привязали верблюдов к вбитым в землю шестам, он отправился к самому большому из нескольких костров. Все обильно поужинали собранной Пиросом едой, и он принялся развлекать остальных неприличными песенками, а потом беседовал с разными людьми, с юношеским любопытством расспрашивая про города и людей, живущих на другой стороне пустыни. Слегка удивился их ответам. Все в основном рассказывали лишь о развлечениях в городке на краю пустыни, где было несколько таверн и некоторое количество женщин, готовых удовлетворить их аппетиты за серебро. Все до единого признавались, что больше особенно ничем не интересовались, желая лишь побыстрее разгрузить товар, потом погрузить на верблюдов другой, тот, который выменяет на привезенное хозяин, и побыстрее вернуться домой, получив надлежащую оплату.

– Неужели место настолько скучное, что никто там никуда не смотрит? – спросил Аларик Пироса.

– Они люди осторожные, – ответил каравановожатый. – Как бы они ни вели себя в заведении моего брата. Там, на другой стороне пустыни, другие обычаи, странный язык, а люди предпочитают то, что им знакомо.

– А ты сам? – спросил Аларик.

– Я чуть более дерзкий. Без этого не стать хорошим купцом.

Разговаривая, Пирос не глядел на менестреля, напротив, он не сводил взгляд с сына. С того самого момента, как развели костры. Юноша сидел вместе с несколькими мужчинами, которые разговаривали, бурно жестикулируя и иногда смеясь, но юный Рудд молчал. Он смотрел на огонь так, будто видел там нечто потрясающее и не мог оторвать взгляд. Аларик не видел ничего, кроме горящего сушеного верблюжьего навоза.

Он кивнул в сторону юноши, не уверенный, что Пирос заметил его жест.

– Полагаю, ты хотел бы, чтобы твой сын побольше узнал о том месте.

Пирос не отвечал долго.

– Я думаю, он уже достаточно о нем узнал, – тихо сказал он и встал. – Пора палатки ставить. Ганио найдет для тебя место.

По команде Пироса люди быстро распаковали невысокие палатки и поставили их. На землю они положили ковры с узором и начали укладываться, по шесть человек в палатке, кладя под голову мешки с товаром вместо подушек. Аларик завернулся в тонкое одеяло, свое собственное, и лег рядом с Ганио. Быстро холодало, но от шести человеческих тел в палатке было достаточно тепло.

Быстро наступил рассвет, и после трапезы из хлеба, не слишком черствого, и сыра, сухого, но достаточно вкусного, люди снова навьючили верблюдов и отправились в путь. Ганио снова ехал позади Аларика, пока менестрель намеренно не придержал верблюдицу, чтобы оказаться с ним бок о бок.

Ганио едва глянул на него. Он прикрыл горло и рот краем выгоревшей от солнца головной повязки, и над ней торчал только острый крючковатый нос. Лицо у Ганио было морщинистое и обветренное. Похоже, он не моложе Пироса.

– Ты давно у Пироса работаешь? – спросил Аларик.

– Не первый год, – ответил Ганио, не отрываяв взгляда от колонны верблюдов впереди.

– Тогда, наверное, много знаешь о его деле.

Ганио не ответил ничего.

– Мне все интересно, что же такое мы покупаем на другом краю пустыни, что стоит подобного ежегодного путешествия? – спросил Аларик.

– Разный товар, – ответил Ганио. Он явно понял, что Аларик сразу не отстанет, и продолжил: – Изделия из шерсти и кожи, металла, кружев, сушеные травы. А еще на полдороге остановимся, чтобы взять соли. Самой чистой соли в мире. За нее особенно хорошо платят.

– Чистую соль ценят и там, откуда мы едем, – сказал Аларик, кивнув головой назад.

– На обратной дороге мы тоже остановимся у рудников.

– Рудников?

Ганио кивнул.

– Никогда не знал, что соль на руднике добывают.

– Ты молод, менестрель. Есть очень многое, чего ты еще не знаешь.

– Поэтому я и путешествую, чтобы узнать, – сказал Аларик. – Но скажи мне, друг Ганио, если рудники на полдороге на запад, почему люди с запада не посылают собственные караваны за солью?

Ганио скривил губы, и это не было улыбкой. Покачал головой.

– Они слишком боятся пустыни.

Аларик выпрямился, оглядываясь по сторонам. Кроме шагающих верблюдов, до самого горизонта ничего не было, только плоская равнина. Если в этой части пустыни и были звери, то они либо сбежали, либо под землей спрятались. Если где-то и есть люди, то они не попытались приблизиться в пределы видимости. Но у колена Ганио висел тяжелый меч в выделанных ножнах, большинство остальных всадников тоже были при оружии, с мечами, короткими и длинными, луками, пращами и копьями в две руки длиной. Похоже, караван был готов ко всему, что может преподнести ему судьба.

– Так чего же они боятся? – спросил он.

– Ночью иногда слышно, как стонет пустыня, – ответил Ганио. – Злые духи, как они говорят, из заброшенного города, хотят похитить людские души. Когда дойдем до барханов, сам услышишь.

Он еле заметно показал вперед.

– А-а. Заброшенный город. Я слышал про него пару раз. Ты там был?

Ганио фыркнул.

– Был бы он заброшенный, если бы люди могли в него прийти.

– Значит, просто выдумки путешественников?

– Ну…

Ганио наконец повернул голову и жестко поглядел на Аларика.

– Иногда его видно издалека – башни, купола, стены, белые, как зола. Но если попытаешься до него дойти, он будто уходит, а потом совсем пропадает. Это город-призрак, вполне подходящее место для злых духов.

Он на мгновение замолчал.

– Люди гибли в погоне за ним. Я не желаю умирать.

– Я тоже, – тихо сказал менестрель, но не мог отделаться от мыслей о том, что мог бы настичь город, пользуясь своим, особенным способом передвижения.

– И сколько еще нам до соляных рудников? – спросил он.

– Тебе уже не терпится, менестрель? – спросил Ганио.

Аларик покачал головой.

– Просто предпочитаю знать, чего ожидать.

Ганио тихо усмехнулся.

– Как и все мы. Спроси дней через восемнадцать, тогда смогу ответить.

Он снова отвернулся.

– Ты хорошо управляешься с Фолеро. Возможно, больше нет нужды, чтобы я за вами следил.

– Как пожелаешь, друг мой Ганио.

Мужчина кивнул и послал верблюда вперед более быстрым шагом, туда, где Пирос ехал рядом с Руддом. И не возвращался до вечера, пока караван не остановился в рощице небольших деревьев, которые поначалу были лишь пятном на горизонте, но все приближались и приближались, по мере того, как позади них заходило солнце. В середине рощицы был пруд с утоптанными берегами. Спешившись, всадники наполнили бурдюки и чайники, а потом подпустили к пруду верблюдов, позволив им пить. В тени деревьев было уютно, развели костры, стали готовить ужин, и этим вечером Аларик пел про бескрайние просторы севера, снега и льды, такие же загадочные для жителей пустыни, как была бы загадочна жаркая песчаная равнина для кочевников севера, ездящих на оленях по ледникам. Сидящие вокруг него поражались тому, что такие ледяные земли вообще где-то есть.

Этой ночью в палатке ему снился север. Проснувшись среди ночи, он мгновение даже хотел вернуться туда, чтобы повидать тех немногих, которым небезразлично, жив он или умер. Он мог бы сделать это очень быстро. Но вряд ли идущие в караване подумают что-то хорошее о человеке, который проявляет колдовскую силу и может исчезнуть, как этот самый призрачный город. Он повернулся на другой бок и продолжил спать. В другой раз, сказал он себе, как говорил уже слишком много раз.

На следующий день на горизонте показалась небольшая неровность, среди всадников пошли разговоры, что через пару дней они дойдут до барханов. Караван начал медленно сворачивать к югу, и вскоре они доехали до еще одной рощицы, в центре которой был колодец. На то, чтобы натаскать из него воды, ведро за ведром, для вечерней трапезы и верблюдов, ушло много времени. Воду из колодца прокипятили, прежде чем пить, сырую дали только верблюдам, а бурдюки пришлось наполнять горячей. Аларик не стал пробовать пить некипяченую, поскольку Ганио сказал, что от нее с желудком очень худо будет. На пальмах росли финики, и несколько человек залезли на деревья, чтобы набрать их. Аларику дали горсть, наравне со всеми, и он с удовольствием их съел в качестве перемены после сыра и остатков черствого хлеба.