К рассвету ураган унесся дальше и вода стала спадать. По колено в воде Роберт брел по рисовому полю к тому месту, где еще недавно стоял их дом. В воде между поваленными стволами пальм, между досок и бревен лежали коровы и лошади со вздувшимися животами. Потом он услышал выстрелы. Это ковбои стреляли в змей, которых вода принесла из окрестных болот.

С отцом они встретились через три дня в больнице. «Я слышал, как ты звал меня, папа», — сказал Роберт и заплакал. Он ничего не спрашивал у отца, и отец ничего ему не рассказывал.

Вдвоем — отец и Роберт — они покинули Луизиану и переселились вот сюда, к брату отца, который приютил их на первое время. Теперь отец работает ремонтным рабочим, а Роберт моет посуду в придорожном кафе. По вечерам отец занимается с ним арифметикой, английским, историей, географией.

А недавно у Роберта появилась сестра. Ей семь лет. Зовут ее Алиса.

— Сестра? — удивляемся мы. — Откуда?

— Отец ее удочерил, — говорит Роберт, — взял из приюта. Она индианка. Ведь мы у него все были приемыши, все пятеро. Вернее, шестеро. Мать говорила, что это называется приручением диких зверюшек, и первая дикая зверюшка, которую приручил отец, была она, мать. А потом уже мы.

Он встретился с матерью в штате Канзас, когда ей было шестнадцать лет, а ему тридцать. Она работала в мексиканском бродячем цирке. Отец влюбился в нее на первом же представлении и в тот же вечер объяснился. Мать рассказывала, что это было очень смешно: она ведь тогда не понимала по-английски ни слова. Отец продал свою ферму и нанялся в цирк конюхом. Два года он бродил с цирком по всей стране и приручал к себе мексиканку. Мать рассказывала, как он учил ее английскому языку: «Это — губы. Это — улыбка».

Потом они поселились в Луизиане: мать хотела жить поближе к Мексике. Своих детей у них не было. Мать говорила, что это, наверное, оттого, что в детстве она упала с трапеции. Вот они и брали нас одного за другим из разных приютов. Белых, негров, индейцев, мексиканцев.

— Соседи говорят про отца, что он чудак, — продолжает Роберт. — А дядя говорит, что он всегда был чуть-чуть странный.

Ну, вот я и приехал… Спасибо вам, мистер. И вам, мистер, спасибо. Счастливого пути, мэм. Будьте здоровы, ребятишки. Я побегу: пора кормить Алису. Я тут ей кое-что прихватил из кухни. Да, вы, наверное, встретите отца на дороге. Передайте ему, что у Роберта все о'кэй. Вы узнаете его: он большой, седой, похожий на актера Спенсера Трейси…

Мы проехали еще несколько миль и увидели ремонтных рабочих и среди них отца Роберта, похожего на. Спенсера Трейси, бывшего ковбоя, одного из чудаков, без которых Америка лишилась бы души. У него были, загорелое морщинистое лицо, большие, обнаженные по локоть руки и крупная седая голова. Я притормозил машину, и мы хором прокричали:

— У Роберта все о'кэй!

Он кивнул нам головой и помахал рукой.

— У Алисы тоже все о'кэй! — высунувшись из машины по пояс, крикнул Димка.

И в ответ мы получили самую добрую, самую искреннюю, самую человечную улыбку, которую когда-либо… получали в Америке.

В последний раз мы останавливаемся у бензоколонки, и тигр в нашем бензобаке получает очередную, последнюю в этом путешествии порцию питания. Вечереет. На вершины Катскиллских гор бесшумно льются розовая и золотая краски заката. Краски языками растекаются по склонам, но до подножий их не хватает.

Ребятишки не выходят из машины. Глаза их слипаются.

— Юля и Вася, наверное, уже ложатся спать, — сонно говорит Таня.

Идущие навстречу нам машины зажгли фары. Темнеют склоны гор, остывают вершины.

Приемник в нашей машине уже берет радиостанции Нью-Йорка.

— Вот из этих окон они выпрыгивали. Бежали вон к тому лесу на холме. На ходу сбрасывали пиджаки и лакированные ботинки. Но в их-то годы далеко ли убежишь! Моросил дождь, бежать было скользко. Да и полицейские не зевали: устроили засады в лесу. Голубчики угодили прямо в лапы закона…

Женщина в платочке (мы даже не знаем ее имени) показывает нам одно из самых примечательных мест в Америке. Правда, частная инициатива здесь еще дремлет, здесь еще не создали музея, но кто из туристов, едущих по дороге №17, не остановится на минутку в маленьком городишке Апалакин, чтобы не спросить:

— Эй, люди, где здесь у вас конвенция была?

Люди отлично знают, о какой конвенции идет речь.

Я случайно проезжал через этот городишко дважды, оба раза останавливался и убедился, что за два доллара любой житель Апалакина (а их здесь, согласно атласу Рэнд Макнелли, ровно 353 души) с удовольствием и даже гордостью расскажет об историческом событии, покажет дом, где оно состоялось и где сидели в засаде полицейские.

Значит, дело было так. Однажды вечером к дому Джони Кармелла стали один за другим подкатывать шикарнейшие машины — «кадиллаки» самого последнего выпуска. Гостей собралось несколько десятков. Все солидные, седые, с брюшками. Днем пировали на лужайке, а вечером собрались в гостиной, задернули шторы на окнах.

И вдруг завыли сирены полицейских машин. Гости стали выпрыгивать в окна. Но в их-то годы далеко ли убежишь!

— Утром мы развернули газеты и ахнули, — рассказывает женщина в платочке. — Оказывается, в доме у Джони Кармелла был съезд гангстеров, да не простых, а самых главных. Святая Мария! Какие блестящие имена! Короли подпольного мира! Самые могущественные люди в стране после президента и вице-президента, да хранит их господь! Я имею в виду президента и вицепрезидента, конечно.

А потом, значит, было так. Всех задержанных привезли в Нью-Йорк и допросили: что они делали в доме Кармелла? Все, как один, отвечали: просто были в гостях. Полицейские позвонили в министерство юстиции и спросили, что делать дальше. Из министерства ответили, что, если состава преступления нет, нужно поступить в соответствии с демократическими традициями страны: всех отпустить…

Я вспомнил, как один мой товарищ, приехав в Нью-Йорк на время, с большой неохотой выходил на улицу по вечерам. «Боюсь гангстеров»,— признался он наконец. Я, как мог, разъяснил ему, что ни один гангстер, даже самый захудалый, не покусится на его командировочные. Ему надо бояться не гангстеров, а наркоманов, мелких ворюг и хулиганов, которые среди бела дня способны свернуть прохожему шею, отнимая у него последнюю пятерку. Гангстеры — это совсем другое.

Я показал моему другу стенограммы заседаний специальной сенатской комиссии, которая обсуждала положение с гангстеризмом в стране. Этот документ подтверждает, что гангстер, грабящий банк, — это уже анахронизм, позавчерашний день, самодеятельность тех, кто не смог стать настоящим гангстером. Гангстер — это совсем другое.

Сегодняшний гангстер — это внешне респектабельный человек, владеющий рестораном или конторой по продаже недвижимого имущества, полноправный гражданин Соединенных Штатов, исправно (или не исправно!) платящий правительству налоги с прибылей от ресторана или конторы по продаже недвижимого имущества. У него на службе целый штат юристов, знающих законы назубок. У него на службе тысячи помощников, которые выполняют «черную работу»: доставляют наркотики, вербуют девушек в дома терпимости, вымогают деньги у мелких бизнесменов, убивают строптивых, расправляются с конкурентами. «Чернорабочие» знают лишь своих шефов, но не знают, кто их босс, то есть кто самый главный, хозяин. «Чернорабочих» могут поймать с поличным и посадить в тюрьму. Даже шефа можно поймать. Но как поймать с поличным босса?

Специальная сенатская комиссия установила, что «организованные преступники» — гангстеры проникли более чем в семьдесят различных отраслей американского бизнеса. Их доход равняется примерно сорока миллиардам долларов в год. Комиссия иллюстрировала это на примере одного кафе.

Сразу же после открытия кафе к его владельцу стали один за другим приходить какие-то мордастые парни. Без обиняков они объявляли: «Мои ребята будут доставлять тебе пиво», «Мои — бумажные салфетки», «Мои — увозить мусорные чаны». За полгода у него перебывало одиннадцать парией. Каждый навязывал ему свои услуги и за это требовал плату вдвое и даже втрое выше обычной.