— Нет, не везде,— ответил тот.

— Не везде?.. Значит, как попала гайка под ноги, швырнул ее, чтобы не мешала? Ну, давай нам теперь покажи, как ты ведешь свое путевое хозяйство,— сказал военный.

— А вы кто будете, прежде всего? — спросил Коренистов.

— Я?.. Начальник политотдела. Слыхал о такой штуке — о политотделе?

— Слыхал.

— Ну вот: Стахов я, Павел Дмитриевич.

Матвей боязливо спустился следом за Стаховым по лесенке и направился с ним по пути.

— А как ваша фамилия?

— Коренистов, Матвей Ипатов.

Стахов задумался. Глаза его вдруг заискрились каким-то воспоминанием. Он торопливо достал толстую, помятую книжку, раскрыл ее и как-то обрадованно воскликнул:

— Слушай-ка, мы ведь с тобой старые знакомые. Помнишь ты меня?

Коренистов посмотрел в изрытое сетью морщинок бритое лицо начальника, стараясь припомнить. Лицо казалось знакомым, но припомнить он не мог.

— Нет, что-то не припоминаю.

— А я вот тебя помню,— взяв под руку Коренистова, проговорил Стахов.— Гражданскую-то войну помнишь, поди, Матвей Ипатыч?

— Ну, как не помню!

— Помнишь, как ты вот тут за горой остановил нас. Мы с броневиком шли.

— Помню, товарищ начальник. В ту пору еще Родиона Мокеича Алыпова, сторожа мостового, белые оглушили.

— Ну-ну. А он жив?

— Жив. Я, значит, его как привел в чувствие-то, он мне и сказал, что под фермой бомба положена. Я и побежал в эту сторону.

— Ну, ну!

— Ну, думаю, что раз белые в ту сторону ушли, так с этой стороны красные поедут.

— Правильно. Они нас хотели с броневиком и с мостом поднять да сбросить. Вот, дорогой мой... Тогда красноармеец тебя на паровоз вздернул за руку. Помнишь? Это я.

— Помню, помню теперь...

— Так вот. Видишь, мы, значит, с тобой снова повстречались. Хорошо ведь, а? А посмотри-ка, у тебя порядочек на пути какой, а? И стоки прочищены. Вода, наверное, на пути не застаивается после дождя?

— Ну, как можно? Вот там стала, было, застаиваться, так я прокопал да шлаком подбил.

— Так, так, Матвей Ипатыч. И столбики у тебя украшены. Пассажир выглянет из вагона, и глаз его отдыхает. Иной пассажир едет долго, скучно сидеть в вагоне,— говорил Стахов, шагая в ногу с Коренистовым по шпалам.— Вот у тебя, понимаешь, ни одной шпалы ослабшей нету, не висят они на рельсах.

— А зачем запускать? Одну шпалу подбить недолго. А оставишь до завтра, а там другая. И расстроится путь-то.

— Правильно, Матвей Ипатыч. Вовремя доглядишь — легче работать. Знаешь, есть пословица: «Одно «сегодня» лучше, чем два «завтра». Вот я тоже люблю так, чтобы все было своевременно. Чтобы чистота была. Вот я в казарме был на втором отделении — ужаснулся. Как только рабочие живут там? Грязь! Клопы! Грош цена хозяину этой казармы. А хозяева кто теперь? Ведь мы... Для себя все это?

Матвей вспомнил зятя Шкабару, но промолчал. А Стахов продолжал, обращаясь к начальнику пути:

— Александр Семенович, неужели вы не замечаете состояние этого километра?

— Ну как, Павел Дмитрич, видим.

— А по-моему, не видите. Не замечаете путевого сторожа, от которого во многом зависит сохранность жизни пассажира и всех грузов. Забыли вы моего друга, Матвея Ипатовича... Нужно вам созвать путевых сторожей, побеседовать с ними и показать вот этот километр. А Матвея Ипатовича попросить, чтобы он рассказал, как ведет свою работу. Правильно ли я говорю, Матвей Ипатович?

— Правильно, Павел Митрич.

Ему захотелось назвать его по-товарищески, просто «Павел Митрич». Это как-то проще и сердечнее.

Речь Стахова тронула сердце Коренистова и заставила его радостно затрепетать. Не похвалу, а что-то большее почувствовал он в словах начальника политотдела. Коренистов глядел на его статную фигуру, затянутую серой длиннополой шинелью... Глубокие, немного грустные большие карие глаза смотрели из-под туго натянутого красноармейского шлема с красной звездой... Казалось, в Стахове сочетаются спокойствие и сила. Коренистов, словно разбуженный ласковым прикосновением руки, почувствовал, как крепко можно полюбить новую жизнь. Он не заметил, как они прошли добрый километр. Стахов остановился и, подавая руку Матвею, заглянул ему в глаза.

— Ну, пока, до будущей встречи, Матвей Ипатович. Тебе спасибо, что ты хорошо ведешь свою работу.

Матвей неловко тряхнул руку Стахова и проговорил:

— Спасибо, Павел Митрич.

Он плохо помнил, как прибежал в будку и взволнованно рассказал все Марии Петровне.

— Вот... Это я понимаю... Раньше не видели нас... Хоть в лепешку расшибись на работе, кроме дурака, бывало, ничего не заслужишь, да еще выгонят.- А теперь... Как это он... а? — «Вы,— говорит,— моего друга забыли!» Мать, он меня другом назвал! Носоклейку-то начальнику здоровую он сделал. Вот это я понимаю. Вот это люди... Теперь я знаю, что значит советская власть. Вот Степанида-то не видала.

— Пойдем к ней.

— Пойдем. Сегодня уж некогда, мать, завтра обязательно пойдем.

Вечером другого дня, когда Коренистов хотел собираться к Игнатьевым, он услышал под окном странный звук. Звонко залаял Шарик во дворе.

— Мать, что это? Ровно к нам кто на автомобиле подъехал? Слышь, гудит, и кто-то идет.

— Слышу, отец.

— Ну-ка, выйди.

Навстречу Марии Петровне вошел незнакомый человек в очках.

— Коренистов Матвей Ипатович здесь живет? — спросил он.

— Здесь.

— Вот это вам,— подавая бумажку, проговорил очкастый человек.

Коренистов взял бумажку, повертел ее в дрожащих руках и тревожно, смотря на незнакомца, проговорил:

— Малограмотный я. Вы уж расскажите, насчет чего тут прописано.

— Товарищ Стахов — начальник политотдела — приглашает вас в клуб на вечер знатных людей и послал за вами автомобиль.

— Знатных людей? — испуганно йроизнес Коренистов.— Это как же так? Да я... да я сроду не бывал в клубе-то, да... да как я там. Нет, уж вы скажите ему, что спасибо, мол, а он не пойдет... Что я там? Не у шубы рукав буду.

— Нет, он очень просил.

— Очень просил?.. Мать, как же так... а? Да ведь мы сроду среди знатных людей не бывали. Да тут ни ступить, ни молвить не сумеешь.

— Ну что же, отец, раз тебя приглашают, надо отдать честь, а то ведь пообидятся.

— Не знаю, право... Вот беда-то. Хм. Так это как же так? Товарищ... 

— Никакой беды нет. Давайте собирайтесь.

— Ну так что, мать, давай мне штаны, рубаху. Ту, новую-то. Сапоги-то ровно у меня не чищены.

— Но вас приглашают не одного, Матвей Ипатович,— предупредил незнакомец.

— А еще кого?

— Вы уж с женой.

— С женой?! Чтой-то, матка свет! — всплеснув руками, воскликнула Мария Петровна,— Пусть уж он едет, а я... куда я? Нет.

— Нет, нет. Пожалуйста, не отказывайтесь.

— Ну так что же, мать, давай поедем, мне хоть веселее будет.

Собирались недолго, но тщательно. Матвей надел самый лучший костюм, достал банку старинной помады, помазал голову. Так он одевался прежде только в большие праздники.

Они молча, боязливо вошли в автомобиль. Матвей сел и неожиданно провалился в мягком пружинном сиденье. Человек в очках сел к шоферу. Автомобиль затарахтел, дернул и плавно покатился.

— Отец,— толкнув под бок Матвея, прошептала жена.

— Чего?..

— Гляди-ка, едем-то мы как, а?

— Молчи!

Но Мария Петровна не унималась.

— И мы тоже будто знатные люди едем... Прежде ведь в таких-то экипажах кто ездил, отец? Смотри-ка, а?

Коренистов молчал. Он испытывал страх, гордость и радость в одно и то же время.

Замелькали огни Узловой. Автомобиль бесшумно и бойко подъехал к двухэтажному зданию клуба, залитому электрическим светом. На крыльце его встретил Стахов. Он, улыбаясь все той же ласковой улыбкой, протянул Коренистову руку.

— Вот молодец, Матвей Ипатыч, приехал! Заходи давай... Раздевайтесь.

Стахов снял шубу с Марии Петровны, а она, смущенно краснея, лепетала:

— Ой, да вы уж не ухаживайте за мной, за старухой.